И вот в пятницу я пришёл в булочную Гольдмана и выложил на прилавок все свои деньги - два доллара и сорок пять центов.
- Два доллара и сорок пять центов, - объявил мистер Гольдман, пересчитав монеты. - Это же целая куча денег! Можно столько всего купить! Чего желаете?
- Двадцать две профитролины.
Быстро перемножив всё в уме, мистер Гольдман сказал:
- Нужно добавить ещё два доллара и восемьдесят центов.
- Мне не сейчас нужно… на следующей неделе…
- Всё равно не хватает двух долларов и восьмидесяти центов.
- Я могу поработать. Могу посуду мыть…
- На что мне твоя работа? У меня и свои две руки имеются. Посуду моют, денег не просят.
- Я убирать могу! Подметать, пыль вытирать…
Мистер Гольдман, уже молча, продемонстрировал мне свои две руки, которые прекрасно справляются с любой работой.
Я вздохнул.
- Неужели вам совсем-совсем никакая помощь не нужна?
- Нужна. Но иного рода. Мне нужен мальчик, который знаком с творчеством Шекспира. Но где в наше время такого сыщешь? Да нигде! Школы стали никуда не годные… Шекспира не проходят… кошмар!
Думаете, я все выдумал? Нет! Он так и сказал: "Мне нужен мальчик, который знаком с творчеством Шекспира".
- Я знаком! - произнёс я.
- Ну ещё бы! Тебе же профитроли нужны, а денег не хватает.
- Я правда читал Шекспира.
Мистер Гольдман подтянул белый фартук и сказал:
- И что ты там начитал? Рассказывай.
Я припомнил кусок из "Бури", причём вовсе не проклятия Калибана! Миссис Бейкер напрасно решила, что меня заинтересовали только ругательства.
Уж близок замысел мой к завершенью.
Не слабнут чары, и послушны духи,
И Время уж не гнётся, не кряхтит
Под ношею своей. Который час?
Мистер Гольдман захлопал в ладоши - да-да! - а потом резво вскочил на стоявший за прилавком табурет. Надо признать, что мистер Гольдман - дяденька довольно внушительных размеров и вряд ли часто сигает с пола на табурет. Он поднял руки над головой и снова похлопал - вокруг него образовалось легчайшее белое облако. Конечно, не из мела, а из муки. Голос у него вдруг переменился, и этим иным, нездешним голосом он не то проговорил, не то пропел под какую-то далёкую, только ему слышную музыку:
Шестой. И обещал ты, что работа
К шести часам закончится.
Я раскинул руки пошире и попытался представить, что стою не в обычной одежде, а в ниспадающем одеянии с широкими рукавами… Я - Просперо.
Да, да, мой дух. Скажи мне - что король и свита?
У меня получалось сносно, даже грозно. Мистер Гольдман снова захлопал в ладоши, и его снова окутала мерцающая на солнце мучная пыль.
Всё в том же состоянье - пленены
И сбиты в кучу и не могут выйти
Из рощи липовой, что защищает
От ветра келью.
Мистер Гольдман слез с табурета и протянул мне руку, которая, несмотря на хлопки, оставалась белой от муки. Он широко улыбался - так что щёки его превратились в две округлые булочки.
Вот так я попал в труппу Шекспировского театра Лонг-Айленда и получил роль в спектакле, премьера которого состоится в следующем месяце, под Рождество.
Ещё я получил двадцать два пирожных всего за два доллара и сорок пять центов. Даже двадцать четыре, потому что они продаются дюжинами.
И это было здорово!
Когда в понедельник я вошёл в класс, стало понятно, что, не будь у меня в руках длинной коробки с пирожными, мне несдобровать. Данни Запфер, Мирил-Ли, Дуг Свитек и Мей-Тай точно бы вырезали у меня из груди по "фунту мяса". Я поставил коробку на полку у окна и снял крышку. И все увидели двадцать четыре пирожных с кремовой начинкой. Румяных, кругленьких, воздушных… Каждому по пирожному. На большой перемене.
Миссис Бейкер их тоже увидела. И ничего не сказала. Но масляно-ванильный аромат профитролей витал в воздухе и дразнил нас весь урок. Даже миссис Бейкер украдкой посматривала в конец класса, и ноздри её слегка раздувались. Данни то и дело оборачивался и улыбался мне, довольный и счастливый. Мирил делала вид, что пирожные её нисколечко не волнуют. Прикидывалась, как всегда. Она же известная притворщица.
До большой перемены мы дотянули с трудом. Спятили бы, наверно, если б пришлось ждать ещё один урок. Даже миссис Бейкер не скрывала нетерпения. Но наконец, наконец, наконец-то школьные часы пробили полдень! Мы кое-как протолкнули в горло положенные бутерброды, и Данни направился к коробке с профитролями. Румяными, кругленькими, воздушными… Он приближался к ним почтительно, даже благоговейно, но тут миссис Бейкер произнесла:
- Погодите, мистер Запфер.
Данни воззрился на неё так, словно ему не дали забить верный гол.
Мирил посмотрела на меня так, словно заминка вышла по моей вине.
- Пир переносится на конец перемены, - сказала миссис Бейкер. - Пока идите гуляйте, а после возвращайтесь на пару минут пораньше и разбирайте пирожные.
- Спорим, она себе три шутки возьмёт, пока нас не будет? - громко прошептал Дуг Свитек.
- Ошибаетесь, мистер Свитек, - отозвалась миссис Бейкер. - Она не возьмёт себе три штуки. Ей сейчас нужно быстро съездить в собор Святого Адальберта и поставить свечку. Она вернётся к следующему уроку. А сейчас - все на выход. Побыстрее.
Мы вышли из класса.
День был, конечно, ноябрьский. Холодный и серый. И всё вокруг, разумеется, было серым: небо, воздух, трава, моросящий дождик. Серость и тоска. Мы не бегали, не играли, а стояли, сбившись в кучки, продрогшие и немного голодные, потому что бутерброды мы проглотили наспех, а в классе нас ждали двадцать четыре пирожных с кремовой начинкой. Румяных, кругленьких, воздушных…
- Будут невкусные - пеняй на себя, - угрожающе сказала Мирил.
- Не беспокойся, вкусные, - ответил я.
- Будут несладкие - пеняй на себя, - чуть изменив угрозу, проговорил Данни.
- Не беспокойся, сладкие, - ответил я.
Когда до конца отведённого на отдых часа оставалось семь минут, Данни Запфер объявил, что это предел, ждать больше невозможно, и даже если миссис Бейкер ещё не вернулась, мы всё равно заслужили наши пирожные. Мы всем классом ринулись в школу - как лавина, как смерч, как цунами - через две ступеньки, на третий этаж, к двери…
И замерли.
На полке, в развороченной коробке с остатками пирожных, посреди кремового месива стояли Калибан и Сикоракса. Стояли на задних лапах, а в передних держали кусочки румяных, кругленьких, воздушных профитролей. Крысы крутили мордами, перепачканными ванильным кремом и сахарной пудрой. Их плешивые животы тоже были измазаны кремом. И длинные голые хвосты тоже.
В этот момент подошла миссис Бейкер и заглянула в помещение поверх наших голов. Крысы оскалились и клацнули жёлтыми зубищами.
А миссис Бейкер неожиданно закричала:
- Пади на вас все жабы, гады, чары Сикораксы! Багряная чума вас задави! К чертям идите!
Последнее проклятие я, кажется, тоже видел у Шекспира, но как-то не догадывался пристегнуть его к предыдущим.
Сикоракса и Калибан прекрасно поняли, куда их послали. Они торопливо выбрались из вязкого крема и перепрыгнули на батарею. Затем мы услышали, как они лезут вверх по трубам, топочут по потолку и - тишина.
Долгая, ничем не нарушаемая тишина.
Потом Мирил повернулась ко мне.
- Ты всё равно должен нам профитроли.
- Десять день, - подхватила Мей-Тай.
- Десять дней? - переспросил я в ужасе.
- Три недели мы тебе уже давали, - заявил Данни Запфер. - Теперь десять дней, не больше.
- Десять дней, - повторил я.
- Мистер Вудвуд, что ж вы всё повторяете? Это не тот случай, когда "повторение - мать учения", - заметила миссис Бейкер. - Принимайтесь-ка за уборку.
И я принялся.
Что же мне так не везёт-то?
* * *
Обычно неделя перед Днём благодарения выдаётся полегче остальных. Все живут ожиданием лишних двух выходных, праздничного обеда и футбольного матча между командами Сиоссета и Фармингдейла.
Но в этом году неделя оказалась непростой. Во всяком случае, для меня.
И тянулась она долго.
Во-первых, все почему-то решили, что Калибан и Сикоракса сожрали пирожные по моей милости. Нет, не почему-то, это Мирил виновата. Это она три дня кряду шептала за моей спиной всякую несусветицу - даже знать не хочу, что она там напридумывала.
Во-вторых, когда в среду после уроков я получил от мистера Гольдмана текст для предстоящей репетиции Шекспировской труппы, выяснилось, что мне предстоит играть Ариэля в "Буре". Вообще-то Ариэль - дух. Но многие считают, что Ариэль - фея. И вообще - женская роль. И встаёт вопрос: пристало ли семикласснику Камильской средней школы играть фею? Особенно после того, как он себя уже скомпрометировал, оказавшись - по прихоти мисс Вайолет-на-шпилистых-шпильках - в хоре среди сопрано.
- Мистер Гольдман, может, не стоит? Ну как я буду играть Ариэля?
- Держи костюм, - сказал он и вручил мне жёлтые, цыплячьего цвета рейтузы, тонкие-тонкие, то есть, в сущности, колготки, да ещё с перьями на… ну, короче, вы догадываетесь, куда можно пришпандорить перья на колготки.
В-третьих, меня обязали принести в класс ещё двадцать два пирожных. Когда в разговоре с отцом я заикнулся об авансе - нельзя ли, мол, получить трёхнедельный аванс на школьные завтраки? - он поднял меня на смех.
- Тебе надо в комики податься! - проговорил он между приступами хохота. - Иди в напарники к Бобу Хоупу. И поезжайте вместе во Вьетнам, в Сайгон, перед солдатами выступать.
- Я вообще-то не шучу, - пробормотал я.
- Нет, шутишь, - возразил отец. - Никто из моих детей, находясь в здравом уме и твёрдой памяти, не просит денег вперёд.
- Ладно, пошутил.
- То-то!
В-четвёртых, когда я сказал Мирил, что вряд ли добуду пирожные до следующей среды, она посоветовала особо об этом не распространяться. А когда я сообщил ей, что мой отец - скряга, потому что только что заключил выгодный контракт с "Империей спорта", а мне даже монетки лишней не даёт, она почему-то расплакалась.
Честное слово!
- Мирил, да не реви! Всё не так ужасно. Я попробую раздобыть пирожные вовремя…
- Дурак ты, - сказала она сквозь всхлипы. - Ничего не понимаешь.
После этого она замолчала и до конца дня ни с кем не разговаривала.
В-пятых, во вторник, то есть накануне той среды, когда кончался срок, отведённый мне на добычу профитролей, в класс пришёл мистер Гвареччи и спросил у миссис Бейкер, что такое "клеврет". Она поинтересовалась, для чего ему это нужно, а он сказал, что в кабинете у него сидит брат Дуга Свитека и привели его туда за то, что он обозвал мистера Лудему "клевретом".
Миссис Бейкер посмотрела на меня в упор…
Ну а в-шестых… В-шестых, наступило утро среды, и я вошёл в класс с пакетиком, где лежали жалких пять пирожных - больше купить на те деньги, что родители давали мне на неделю, не удалось. Вошёл и понял: мне конец. Но пытался доказать, что, если разделить пять штук на всех, получится почти по четвертинке. Это же лучше, чем ничего!
Мирил замотала головой.
- Ты - труп, - изрёк Данни Запфер.
И я не стал с ним спорить. Помереть даже лучше, чем напялить цыплячьи колготки с белыми перьями сами знаете на чём.
Но вдруг… Помните поговорку: свет в конце туннеля? Чтоб его увидеть, не обязательно умирать. Иногда он просто вспыхивает и развеивает самый чёрный мрак. Внезапно, без всякого повода.
Представьте, приходим мы с большой перемены, а в углу на полке стоит коробка. Длинная такая коробка из булочной Гольдмана. А в ней - двадцать четыре пирожных! Румяных, кругленьких, с ванильным кремом!
- Мистер Вудвуд вас просто разыграл, - сказала миссис Бейкер. - Угощайтесь.
И мы не стали ждать повторного приглашения.
* * *
Когда мои одноклассники разъехались по своим храмам, миссис Бейкер спросила:
- Как вы считаете, мистер Вудвуд: в "Буре" счастливый конец?
Я ответил, что счастливый. Наверно, потому, что моя собственная история с пирожными только что закончилась так благополучно.
- А как же Калибан? Разве он не заслужил счастливого конца?
- Нет. Он чудище. И должен потерпеть поражение. В этом и состоит счастливый конец. Как Годзилла… он же должен быть убит в конце фильма? А Калибана надо…
- Что с ним надо сделать?
- Нельзя же, чтобы он оказался победителем.
- Это верно, победить он не должен. Но мне всегда жаль, что Шекспир не придумал и для него хороший конец. Пусть бы и чудищу тоже досталась капелька счастья. Но для этого нужно, чтобы сам он изменился, чтобы стал лучше, чем думает о нём Просперо. Мы все иногда бываем ужасны. И нашу ужасную сущность Шекспир воплощает в этом образе, в Калибане. Но в каждом человеке есть и другая сущность. Та, что после поражения позволяет душе вырасти, стать лучше. Вот я и думаю, что хорошо бы в конце пьесы увидеть, как меняется Калибан.
Она захлопнула книгу.
- После поражения никто не вырастает, - возразил я. - Поражение - это конец.
Миссис Бейкер улыбнулась.
- Две недели назад прошли первые испытания ракеты-носителя "Сатурн-5". Меньше года назад мы потеряли трёх астронавтов, но уже испытываем новую ракету, чтобы в один прекрасный день пройти по Луне, чтобы расширить пределы нашего мира. - Она вдруг закрыла лицо руками и сквозь пальцы договорила: - Шекспир порадовался бы такому исходу.
А потом она отняла руки от лица и спрятала книгу в нижний ящик стола. Мы молчали, и в классе было тихо, только дождик шелестел за окном.
- Спасибо вам за пирожные, - сказал я.
- Не действует по принужденью милость, - ответила учительница. - Как тёплый дождь она спадает с неба…
Миссис Бейкер смотрела на меня и улыбалась неучительской улыбкой. Опять.
И тут в класс вошла миссис Биджио. То есть не совсем вошла. Она остановилась на пороге, прислонившись к дверному косяку, одна рука - возле губ, другая - на ручке двери. Пальцы дрожат.
Миссис Бейкер вскочила.
- Эдна! Нашли его?
Миссис Биджио кивнула.
- Он жив?..
Миссис Биджио открыла рот, но ответить не смогла. Нет, она не молчала, она издавала какие-то звуки, я не возьмусь их передать или описать. Звуки горя. Если вы их услышите, непременно узнаете.
Миссис Бейкер подбежала к ней, обняла, довела до своего стула, усадила, вернее выпустила из рук, а миссис Биджио осела, точно сдувшийся воздушный шарик.
- Идите домой, мистер Вудвуд, - сказала миссис Бейкер.
И я ушёл.
Но те звуки я никогда не забуду.
* * *
На следующий день я узнал, что муж миссис Биджио погиб во Вьетнаме, на какой-то безымянной высоте, ночью. Он был разведчик. И просто не вернулся с задания. После его гибели командиры решили, что эта высота не такая уж важная. И не стали за неё сражаться.
Спустя три недели тело морского пехотинца, старшего сержанта Энтони Биджио доставили на родину. Его похоронили на кладбище возле собора Святого Адальберта, где он когда-то крестился, а потом венчался. В "Городской хронике" на первой странице поместили фотографию миссис Биджио. В одной руке она держала свёрнутый треугольничком американский флаг, который до этого был накинут на запаянный наглухо гроб. Другой рукой она закрывала лицо.
Ещё через два дня в "Городской хронике" появилась другая фотография: на здание католического приюта, где жила Мей-Тай, напали какие-то вандалы. Они написали на фасаде большими чёрными буквами: "Вьетнамцы - вон отсюда! Убирайтесь домой!"