- Кто это такая? - спросил Ахмат.
- Ну… её подчинённая, - сказала я. - Очень рассердилась. И знаете, что сделала? Так, чтоб этой нимфы на свете не стало. Ни тела, ни головы - ничего. Один голос. И то даже говорить не разрешила, а только отвечать.
Я вскочила, отбежала на край поляны и крикнула:
- Вадим!
"И-им…" - услышали мы.
- Эхо! - сказал Ахмат.
- Ага. Эту нимфу звали Эхо, - сказала я. - Теперь твоя очередь.
- Я знаю про собаку, - сказал Ахмат. - Рассказать? Как шёл чабан осенью с гор. Вёл отару овец. Ну, и видит: нет его лучшей собаки. Он стал звать: "Дозор, Дозор!" А Дозор не идёт. Чабан подумал: значит, умирать пошёл - старый уже был пёс… И дальше спускается с отарой. На привале смотрит, нет бурки. Искал - не нашёл. Ну ладно, думает, другая есть, а эту уже много лет носил… Пробыл он зиму дома, ранней весной опять отару гонит. На те же луга. И вдруг видит - Дозор! Худой, одни кости торчат. Лежит на земле, а кругом всё разрыто: видно, коренья искал. И рядом - старая бурка. Которую чабан забыл. Подходит к нему чабан, хотел погладить, а Дозор зубы оскалил и встал. Сам шатается, но идёт к лесу. Так и ушёл…
- Обиделся, значит, - сказал Вадим. - Ну и правильно.
- Ой, собаки такие верные, - сказала я. - У нашей соседки была овчарка…
- Овчарка - потому что овец охраняет, - сказал Ахмат.
- Ага. Когда соседка уехала, она отдала Пальму другим, на Пушкинскую улицу. А Пальма месяц ничего не ела. Честное слово. С горя. Так и умерла. Я даже заплакала, как узнала…
Потом Вадим спросил нас, что такое зоология. Никто не догадался. Это знаете что? "Триста лет один грек изучал ящериц". Понятно? Сокращённо - "зоология".
Мы много рассказывали, пока горел костёр. А потом он потух, и стало сразу как-то скучно. И очень хотелось есть.
- Надо ночлег приготовлять. Скоро стемнеет, - сказал Вадим. - Не здесь ведь оставаться?
- Нет, - сказала я. - Пошли скорей.
В лесу быстро темнело, но когда мы вышли из него, оказалось, не так страшно. Часов, наверно, семь, не больше.
На опушке мы наломали веток, нарвали травы. Руки у меня стали мокрые - уже выпала роса.
- Сена не сообразили поискать, - сказал Вадим.
Зато веток было очень много. Мы уложили их внутри, под стенкой дома, сверху настелили травы. Получилось мягко. Пока возились с травой и ветками, стало совсем темно. Луны не было. Мы уселись на свою постель, в темноте вынули из портфелей остатки хлеба и помидоров.
- Даже соль не взяли, - сказала я. - Туристы.
- Мы не туристы, - сказал Вадим. - Вот до колхоза доберёмся…
- А пока, значит, без соли надо есть, да? - спросила я.
И вдруг вспомнила про папу и маму и что прогуляла школу… Нас уже давно ищут. Мама, наверно, звонила к Ирке и заходила к Наташиной маме, и к Зоиной, а папа не лежит на диване с газетой, а тоже пошёл куда-нибудь… Может, в милицию?
Я поглядела в окно - туда, где город, но его как будто никогда и не было - никаких огней, ничего. Только внизу на буровой вышке горело несколько тусклых лампочек.
- Завтра надо о еде подумать, - сказал Вадим. - И за сеном пойдём.
"Зачем за сеном? - подумала я. - Ах да, ведь завтра опять ночевать. А что же целый день делать?.."
- Хорошо бы, собака была, - сказал Ахмат.
…Мама сейчас пришла, наверно, и говорит папе, что просто не знает… "Света совсем от рук отбилась. Что хочет, то и делает. А ты только смотришь…"
- Собаку нельзя, - сказал Вадим. - Начнёт лаять и нас выдаст.
"Интересно, моя кровать так и будет не застелена? Всю ночь? А утром что мама подумает?.."
- Наоборот, предупредит, если кто подойдёт, - сказал Ахмат.
Вадим засмеялся.
- Знаете, - сказал он, - как наш сосед говорит? "Кошка хороша тем, что не лает". У него пять кошек. Смешно, правда?
- Ага, - сказала я. - Что-то холодно.
- Возьми мою куртку, - сказал Вадим.
- Не надо.
Но он снял куртку и сунул мне.
- Если б костёр зажечь… - сказал Ахмат.
- Здесь нельзя, - сказал Вадим. - Хочешь, чтоб милиция?.. И так уж по городу ищут.
"Неужели ищут? - подумала я. - Ходят по улицам, заглядывают во дворы, на лестницы, да? И ещё везде ездят на синей машине с красной полоской… А вдруг сюда приедут?"
Мне на минуту захотелось: пусть приедут. Я даже глаза закрыла, чтобы открыть и увидеть две фары, а за ними синий кузов и красную полоску…
Но когда открыла, вокруг было темно, как у нас в парадном, если ребята лампочку выкрутят.
- Я уже спал и проснулся, - сказал в темноте Ахмат.
- Правда, давайте ложиться, - сказал Вадим.
- Даже укрываться нечем, - сказала я.
- Ложись в середину, - сказал Вадим и лёг лицом к стенке.
Он не хотел брать свою куртку, но я отдала, легла на спину и сунула руки в рукава. Слева от меня устроился Ахмат.
Мы молчали. Я смотрела вверх и думала: как плохо, что звёзды не греют… Чуть было я не стала расплетать косы, но вспомнила, что ни к чему.
Было тихо. А потом я услышала, что вовсе не тихо, потому что лес шумел и шумел - как будто мимо нас всё время шёл поезд.
- Потуши свет, - сказал Вадим.
Я так и не знала, смеётся он или во сне.
…Я проснулась. Сначала не могла понять отчего, а потом поняла - от холода. Было темно.
- Вы спите? - сказала я.
- Нет, - ответил Ахмат.
- Холодно?
- Да. А Вадька спит.
- Не сплю, - сказал Вадим.
- Давайте костёр зажигать, - сказал Ахмат.
- Давайте, - сказала я.
Вадим молчал.
- Простынем, тогда ни в какой колхоз не дойдём, - сказал Ахмат.
- Конечно, - сказала я.
Вадим молчал.
- А где топливо? - потом сказал он.
- Найдём! - Ахмат вскочил и стал махать руками и приплясывать. - Сей-час най-дём, сейчас най-дём!
- Ты сиди, - сказал мне Вадим. - Мы сами… На́!
Он кинул мне куртку, и они с Ахматом вылезли из нашего дома.
Я слышала, как они ходят вокруг, спорят, спотыкаются…
Меня разбудил шум. Я испугалась и закричала.
- Чего ты, Светка? Это мы, - сказал Вадим.
Было всё так же темно, и в этой темноте трещали сучья, чиркали спички.
Потом огонёк полез, как настоящий червяк: откуда-то снизу… выше, выше… В костре что-то обрушилось, и вот он запылал вовсю. Хорошо!
- Давно бы, - сказал Ахмат.
Он сел, поджав ноги, как турецкий хан на картинках, и так уснул.
Вадим подтащил нашу постель поближе к огню и лёг. Я стала подкидывать хворост: боялась - погаснет…
- Вы что, беспризорники? - крикнул вдруг Вадим. - Что делаете? Откуда?
Он толкнул меня в плечо, и я открыла глаза. Это не Вадим!.. Над нами стояли два человека.
Костёр ещё горел, он освещал их снизу, и тени от них по стене уходили прямо в небо.
- Что тут делаете? - снова спросил один из них.
Он разворошил ногой костёр, стало светлее.
- Я-то смотрю, - сказал второй (он был в телогрейке), - пожар не пожар. Может, нехорошие люди какие, думаю… Тут всё-таки машины у нас. Механизмы.
- Глаза протёрли? - спросил первый. - Чего молчите?
- А что, нельзя костёр зажигать? - сказал Вадим. - Здесь камень, не загорится.
- Откуда сами-то? - спросил тот, что в телогрейке.
- Из Нальчика, - сказал Ахмат.
- Дурак. Из Ростова мы, - сказал Вадим.
- А здесь что делаете? - Это первый спросил.
- Экскурсия, - сказал Вадим.
- Где же ваша учительница или кто?
- Она… это… заболела, - сказал Ахмат. - Грипп.
- Не заболела, а нас послала с заданием… - сказал Вадим.
- Ага, - сказала я.
- Чудная какая. Таких малых-то? - сказал дяденька в телогрейке.
- Чего ты их слушаешь? - сказал первый. - Врут они всё. И девчонка тоже. Это дело надо проверить. Наверно, их ищут давно.
- Никто не ищет, - сказал Вадим. - Нам разрешили.
- Кто разрешил?
- Директор, - сказала я.
Интересно как получается: пока не пришли эти люди, мне ужасно хотелось домой, даже во сне. А теперь я жалела, что ничего не получилось, не будем мы жить в колхозе, ходить за телятами, таскать воду из колодца…
Я знала, что ври не ври, наш побег закончился: дяденьки ни за что не отвяжутся, особенно первый.
- Вставайте, пойдём с нами, - сказал он. - До рассвета недолго. Посидите в конторе. А мы пока позвоним куда надо.
- Куда? - спросил Ахмат.
- Никуда я не пойду, - сказал Вадим.
- Ну-ну, как не пойдёшь? Тогда часового прямо здесь поставим…
- С винтовкой? - спросил Ахмат.
- С пулемётом, - сказал мужчина, - Из-за вас не спи полночи… Так что, сами пойдёте или…
- Идём, Вадим. Всё равно… - сказал Ахмат.
Мне показалось, что голос у него какой-то радостный. А мне было обидно. Честное слово. Так бы здорово пожили… Ещё на птицеферме тоже интересно. Цыплята маленькие, пушистые. И куры - целое белое море. И я в белом халате…
Мы шли уже в сторону вышки.
- Ничего, - тихо сказала я Вадиму. - Можно ещё раз убежать. В Ростовскую область или лучше сразу в Сибирь.
- Отстань ты, - сказал он. - Тебе-то ничего. Тебя отец по головке погладит…
Как это ничего? Я даже обиделась - ведь, кажется, хорошего ему хотела!
Мы подошли к конторе. Мужчина, которого из-за нас разбудили, отпер дверь своим ключом и сказал:
- Садитесь. Будьте как дома.
Мы сели, и мне сразу захотелось спать.
- Орлы! - крикнул вдруг мужчина, которого разбудили. - Вы не удерёте, пока я звонить пойду? Не обманете дедушку?
Это он про того, который в телогрейке, - я теперь разглядела.
- Не обманем, - сказал Ахмат.
Но мужчина ему не поверил.
- Не подпускай их к окну, - сказал он дедушке, - а дверь я запру снаружи. Уж извините.
И он ушёл. Мне было не до разговоров, потому что я обиделась на Вадима и спать очень хотелось.
Ахмат тоже, наверно, заснул, только перед этим сказал мне:
- Помнишь, в лесу как затрещит, ты ещё испугалась? Это кабан был. Точно. Я видел.
- Врёшь ты, - сказал Вадим.
- Ну и не верь.
Сколько раз я за эту ночь засыпала и просыпалась - не сосчитать. Но когда проснулась последний раз, было почти светло и в комнате стояли два милиционера.
- Наделали вы дел, - говорил один из них. - Мамки плачут-убиваются, и нам покоя не было. Весь город на ноги подняли.
- Весь? - спросил Ахмат.
- А что, думаешь, половину? Вставайте, поехали. Нагулялись.
У конторы стояла милицейская машина, синяя с красной полоской…
Ещё я помню, как мама меня всё время спрашивала:
- Ты с ума сошла? Нет, скажи, ты с ума сошла?
Я объясняла им, что у Вадима дома очень плохо, и в школе придираются, и что я хотела помочь ему. И Ахмат тоже. Мы бы написали письмо из колхоза, ну что такого? Ломоносов тоже ушёл из дому, когда маленький был…
- То Ломоносов, а ты глупая, - сказала мама.
А папа сначала всё молчал, а потом вдруг улыбнулся и погрозил мне кулаком.
В школе мы в этот день тоже не были, потому что всё равно опоздали - пока милиция, пока за нами пришли. У Ахмата отца нет, а за Вадимом отец и мать приходили. Отец сразу как размахнётся…
- Не смей! - крикнула мать Вадима и заплакала. На всю комнату, как девчонка.
А вечером было классное собрание. В зале на третьем этаже. Родителей позвали, и Василий Степанович пришёл, наш директор.
Он сразу сказал, что мы поступили глупо и жестоко. Потому что не принесли пользы ни себе, ни другим, а зато много волнений доставили.
Дружба - лучшее, что может быть на свете, и за дружбу надо стоять, а не бегать от неё… И надо всем вместе… Думаете, учителя никогда не ошибаются? Ничего подобного. Они тоже люди, и с ними всякое может быть. Но главное - доверять друг другу. И помогать. Побегами тут не пособишь…
Это всё Василий Степанович говорил.
Потом, когда все шли по коридору, я спросила Райку:
- Скажи по правде, ты пожалела о нас?
- Пожалела.
Но это ответила Лида.
Мой марафон
Вас бил когда-нибудь папа?.. А меня бил… Целых три раза. Первый раз, когда я чуть под машину не попал. Мы переходили тогда улицу около ипподрома. У меня в одной руке лыжи, за другую папа держит. Я ещё маленький был - лет пяти. Вдруг я как вырвусь - и побежал на другую сторону. Сам не знаю зачем. А тут машина - старый "Москвич". Он затормозил, а было очень скользко - машина даже на месте полтора раза перевернулась и задела грузовую. Грузовой-то ничего, а "Москвич" правое крыло помял и фару выбил… Что тут было!
Шофёр выскочил, весь бледный, губы дрожат.
- Я бы таких отцов давил! - кричит.
И люди начали собираться. Одни за шофёра заступаются и папу ругают, а другие говорят, что у таких надо права отнимать, чтоб никогда за рулём не сидели.
Потом милиционер подошёл, стал у шофёра документы смотреть. А папа - у него губы тоже дрожали - говорит:
- Я готов заплатить за повреждения…
- Не надо мне вашей платы. Мне мои нервы дороже. Кто за них заплатит?
- На нервы пока расценок нет, - ответил милиционер и отдал шофёру документы. - А вы, гражданин… - Это он папе сказал.
- Знаю, - сказал папа и посмотрел на меня так, как будто первый раз увидел.
И вот тут он сунул руку мне под ушанку и больно дёрнул за ухо. Я заплакал.
Не знаю, может, раньше меня тоже драли за уши, но я хорошо запомнил только этот раз.
Папа не хотел, чтобы мама знала, что случилось, но я сам ей рассказал. И тогда папа стал так часто всем рассказывать - и соседке и дяде Володе, - что я выучил наизусть и до сих пор помню.
А второй раз совсем из-за чепухи. Мама сказала, чтобы я убрал со стола картонки, которые нарезал, а мне не хотелось. Мама ещё раз сказала и ещё. А я говорю: не хочу. Ну что тут такого? Разве я не могу не хотеть? Но мама почему-то очень разозлилась и пожаловалась папе. А папа с ней согласился, что это дурацкое упрямство и его надо выбивать, пока не поздно.
- Выбивать, - сказал я. - Как ковёр, да?
И тут папа схватил меня и несколько раз стукнул. Прямо по штанам. Я, помню, очень обиделся и стал надевать пальто.
- Уйду, - сказал я. - Ну вас.
- Уходи, - ответил папа. - Можешь и ночевать не приходить.
- И пожалуйста, - сказал я.
Кажется, я даже хлопнул дверью.
Бьют ещё, думал я, когда шёл по лестнице. Что я такого сделал? Никогда не буду разговаривать с ними. Тогда узнают. Только знаками, как немой: дай поесть или там… пришей пуговицу… Это очень легко. А если вдруг нужно сказать: звонил дядя Володя и просил передать, что сегодня не может прийти? Тогда как? Ну, это написать можно… А говорить ни за что не буду. Дерётся ещё…
Во дворе никого не было. Шёл дождь, и уже начинало темнеть.
Нарочно вот промочу ноги и заболею. Долго буду болеть, а разговаривать не буду. Даже когда жар. И уколов делать не дам. Узнают тогда. Пускай хоть все врачи из поликлиники сбегутся. И все сёстры…
Я замёрз и вошёл в подъезд. Там я прочитал правила пользования телефоном-автоматом - они висели в деревянной рамке - и ещё, что "задолжавших квартиросъёмщиков просят внести…".
Наверно, уже чай пьют. С конфетами, которые вчера мама купила. Ну и пожалуйста. Очень нужен их чай! Буду здесь стоять, пока с голоду не умру…
Потом мне показалось, что я уже заболел. Конечно, вот голова закружилась и в животе как-то не так. Может, упаду сейчас, а они выйдут и наткнутся…
- Тебя что, домой не пускают?
Это сказала Верка, из квартиры напротив. Чего она вышла и торчит? Кажется, выбросила мусор - ну и иди!.. Стои́т тут.
- Кто не пускает? Захочу и пойду.
И я позвонил в нашу дверь…
Но тогда я тоже был маленький, а вот этим летом…
Мы с папой поехали в гости к Игорю Петровичу. Он живёт за городом - там, где работает. Ехать к нему надо на электричке, а потом автобусом. Мне у них нравится, потому что рядом лес и речка, а дома каменные, как в городе. Даже странно. А люди какие-то вежливые - не как в городе: все друг с другом здороваются.
У Игоря Петровича сын, Генка. Он на два класса младше меня, но ничего - говорить с ним можно. А играть даже интересно. Только к нему всё время девчонка ходит. Знаете какая? Из восьмого класса. Он говорит, что дружит с ней. Вот чудак! Разве можно с такой дылдой дружить? А вообще эта Оля тоже ничего. Всякие загадки знает и рассказы. Например, как сделать из мухи слона? В жизни не догадаетесь! Менять можно только одну букву. Сказать? Вот как:
- Муха-Мура-фура-фара-кара-карё-кафе-кафр-каюр-каюк-крюк-урюк-урок-уток-сток-стон и слон.
Я даже не понял несколько слов, но не спросил, а Генка спросил, и Оля объяснила.
Ещё она рассказывала, что у её мамы на работе есть одна женщина - очень нечестная. Любит воровать разные вещи. Недавно косынку стащила. Красивую, красную.
- Как же она её носить будет? - спросил я. - Тут все друг друга знают.
- Она и не будет, - сказала Оля. - Накопит, а потом уедет.
- Или подарит кому-нибудь, - сказал Генка. - В другой город посылку пошлёт.
- Посылку тоже нельзя, - сказал я. - На почте узна́ют.
- Хватит вам, - сказала Оля. - Хотите слушать?.. Когда пропала косынка, к этой женщине вечером пришли. Соседи и с работы. Потому что знали, какая она, и хотели поговорить начистоту. А она в окно увидела, испугалась, думала - искать будут и бросила косынку в бак с бельём. Он на плите стоял… Ну, говорили они, говорили. Она отказывается, конечно. А потом вода в баке как закипит да как польётся через край! Смотрят, а она красная как кровь. Сначала испугались. Представляете?! Потом подняли крышку, а там бельё - всё красное!
- Уй, здорово! - сказал Генка. - И простыни?
- Конечно. А она всё равно не признаётся. Ей говорят: эх вы, даже бельё и то покраснело…
- А что ей сделали? - спросил я.
- Товарищеский суд был. Плакала она, говорила - никогда не будет.
- Я тоже украл, - сказал я.
- Что?! - спросила Оля.
- Врёт он, - сказал Генка.
- Вот и не вру, - сказал я. - Время. У нашей учительницы. Она так и сказала: "Данилов украл у меня сегодня три минуты".
- Я бы так спрятал эту косынку - никто бы не нашёл. - Это Генка сказал.
- Ничего бы не спрятал, - сказал я. - Попробуй в одной комнате да на кухне.
- И спрячу. Спорим, не найдёшь.
- Спорим, найду.
- Ну вас, - сказала Оля. - Завелись. Я домой.
Она ушла, а Генка сказал:
- Давай сейчас! Что спрятать?.. Хочешь, мамину помаду? Или папину ручку?
- Хоть десять рублей. Всё равно найду.
Мы долго ничего не могли выбрать, а потом Генка предложил:
- Вот папины очки. Только больше часа не искать. Я время замечу. Иди на лестницу.
Я вышел из квартиры, а он пока прятал очки. Дверь я не совсем закрыл, и, по-моему, он возился на кухне. Но начать я на всякий случай решил с комнаты.