- Ну что ж, ребята, вот мы и начинаем новый учебный год. За лето вы окрепли, подросли - это я вижу. Я надеюсь, что вы соответственно и поумнели - это я проверю. Вы теперь третьеклассники. А что же такое третий класс? - Она выжидательно оглядела притихших ребят, затем прошла к окну, шире отворила форточку и вернулась к столу.
Учительница медлила, казалось, потому, что или хотела услышать мнение самих ребят, или давала им возможность несколько поразмышлять, прежде чем она выскажется, а может быть, она медлила еще и потому, что свои мысли желала изложить не первыми попавшимися словами, а красиво, стройно, необычно.
Галина Владимировна как-то резковато подняла голову. Все поняли, что сейчас она заговорит.
Юрке понравилось, что учение Галина Владимировна сравнила с путешествием, трудным, но интересным. Правда, это сравнение он и прежде где-то слышал, но в применении к себе оно вдруг обернулось неожиданной яркостью. Он вспомнил путешествие на гидростанцию, вспомнил, как они втроем шагали по толстой трубе пульпопровода, в которой шуршали влекомые водой песок и галька. Аркадий время от времени вставал на руки и шел по трубе на руках, затем резко отталкивался, вскакивал снова на ноги и тут же крутил сальто-мортале в сторону, на песок. Юрка, видя, с какой легкостью брат проделывает эти трюки, сам вдруг в каком-то безрассудном порыве подпрыгнул с кувырком, ударился головой о трубу и свалился, охая и ахая.
Юрка спохватился, что Галина Владимировна говорит о пионерах, о том, что в этом году все ученики станут членами великой армии ленинцев. И Юрке почему-то сразу представилась пустыня, через которую маршем движутся бесконечные колонны мальчишек и девчонок с красными галстуками на груди. Они идут и идут со знаменами и горнами и поют что-то боевое на всю пустыню, и от этого пустыня не то что уменьшается, а перестает быть похожей на мертвую и бесплодную…
- Гайворонский!
- А?
- Я о тебе говорю.
- Что?
- Слушай. Хватит в облаках летать… Так вот, я надеюсь, что Гайворонский крепче подружит с арифметикой, а Лукин - с письмом. Я надеюсь, что Медведев не будет оправдывать свою фамилию - не будет ходить косматым, и что Катя Поршенникова будет следить за своим фартуком и, конечно, будет лучше учиться.
Юрка подумал, что насчет дружбы с арифметикой Галина Владимировна совершенно права. И как это Фомка умудряется получать по арифметике неизменные пятерки? Такой противный тип - и вдруг пятерки. Поскольку это не поддавалось объяснению, то Юрка бросил думать об этом.
Учительница между тем поздравила ребят еще раз с началом учебного года и сказала:
- А теперь поговорим о лете.
Класс зашумел. Всем хотелось поговорить о лете. Фомка Лукин вскочил первым и сказал, что ездил с матерью в деревню и собирал ягоду.
- А ты что-нибудь привез из деревни? - спросила Галина Владимировна.
- А чего?
- В деревне можно многое найти: цветов насушить, ежа поймать, белку, змею.
- Змею?
- Да. Я вот росла в деревне, и мы всегда ловили змей. Я и нынче была дома, так мы вот такого ужа поймали.
- Ужа?
- Мы даже медвежат, помню, ловили. Медведицу взрослые убили, а медвежат мы поймали. У нас в школе в живом уголке и зайцы были, и бурундуки, и черепахи.
- Нет, - сказал Фомка, - я змей боюсь. А медведя мы не встречали. Но все равно было некогда. Мы с мамкой все ягоду рвали.
- Для продажи? - громко спросил Юрка, оборачиваясь.
Фомка на какой-то миг смутился, потом зло ответил:
- Не твое дело!
- А-а, боишься!.. А ты расскажи, как весной сапогами торговал! - крикнул Юрка.
- Гайворонский! Ты что это? Кто тебе позволил говорить?.. Садись, Лукин.
Но Фомка сел уже без разрешения и что-то сбивчиво разъяснял своему соседу. Юрка, склонив голову, думал о том, что Галина Владимировна ничего не знает про сапоги и что, без сомнения, Фомка торговал ягодой.
Еще до того весеннего происшествия, почти с первых дней знакомства, Гайворонский и Лукин не поладили между собой. Что-то им не нравилось друг в друге совершенно, но что именно - они не понимали, и поэтому вздорили безо всяких, казалось бы, видимых причин. Теперь же Юрка просто ненавидел Фомку и готов был приписывать ему любые подходящие к случаю неблаговидные дела.
Между тем Неля Баева рассказывала про пионерский лагерь. Потом Вовка Медведев описывал горы на Алтае. Потом выступали еще и еще. Юрка некоторое время был хмурым, затем поднял голову и стал настороженно оборачиваться к тому, кто брал слово, - уж не слишком ли интересное тот расскажет. Но нет, нет. Мальчишка чувствовал, что их с Валеркой путешествие не сравнимо ни с чем. Он внутренне ликовал и после каждого выступления все порывался вскочить и поведать свою историю, но сдерживался, тянул, сам не зная почему.
- Ну, а ты, Катя, где-нибудь была летом? - спросила учительница.
Поршенникова медленно поднялась и покачала головой, глядя в пол, затем посмотрела на Галину Владимировну, быстро отвела взгляд и проговорила:
- Я дома была.
- Садись, Катя.
Юрка наконец не выдержал:
- А мы с Валеркой на строительство ГЭС ездили. Мы там пробыли шесть дней.
- С кем? С братом? - спросила Галина Владимировна.
Она заходила несколько раз к Гайворонским и хотя не видела Аркадия, но знала, что он есть и что он - студент строительного института.
- С братом, - ответил Юрка. - Он там был на практике и нас взял с собой. Мы там все облазили. Нижний бьеф, верхний бьеф, машинный зал, направляющие лопатки. У Аркадия везде знакомые, нас везде пропускали. Даже на портальный кран забирались. Туда посторонним запрещено, а мы забирались…
И Юрка рассказал, что с этой страшной высоты было видно все: и море, которое постепенно скапливалось перед плотиной, и здания, где будут работать турбины и где пока сооружаются для них гнезда, и потоки, бушевавшие на водосливе, где постоянно парил туман и висели неисчезающие, будто прибитые радуги, и бетонный завод, покрытый серой пылью цемента, и лес вдалеке, за которым лежал поселок гидростроителей. Юрка рассказывал, как они втроем ходили по трубам пульпопровода к земснаряду, а оттуда - к шлюзам. Юрка понимал сам, что все невозможно рассказать, поэтому он замолчал, даже не кончил мысли, и, передохнув, вдруг проговорил:
- Валерка выпилил портальный кран, вот такой вышины… Как настоящий. На выставку. Как будет выставка, так мы сразу принесем. Желтый, со стрелой.
- Несите завтра же, - проговорила Галина Владимировна. - Прямо с завтрашнего дня начнем собирать экспонаты. Завтра же!.. Все, все слушайте! Кто что сделал за лето, как мы договаривались, приносите… А у вас, Юра, чудесная была поездка, прямо завидно!
- А давайте сделаем экскурсию на строительство, - вдруг сказал Юрка. - Всем классом. ГЭС ведь близко. Сядем на катер - и там. Борьба с природой, современность… Перевалка хоть не затухлое, но болотце. Давайте!
- Болотце? - спросила Галина Владимировна. - Кто же тебе сказал так про Перевалку, что она - болото?
- Не болото, а болотце.
- Ну хотя бы болотце?
- Брат, - признался Юрка, несколько удивленный серьезным и даже сердитым тоном учительницы.
- Передай, Юра, своему брату, чтобы он выражался осторожнее.
- Как - осторожнее? - спросил Юрка.
- Он поймет… Садись. А о борьбе с природой и о современности ты, Юра, совершенно прав. Мы обязательно сделаем экскурсию… А теперь давайте заниматься.
Юрка размышлял, почему Галине Владимировне не понравилась фраза о болоте. Это такая звучная и красивая фраза, прямо как из книжки. Разве нет на Перевалке болот? Не настоящих, но все равно с протухшей водой, с камышом, с лягушками. Лягушки вечерами квакают. Особенно когда луна светит, - квакают во все горло… Говорят, у одних трехлетний мальчишка ест лягушат. Насыплет в карман соли и промышляет возле берега. Поймает лягушонка, посыплет солью и - в рот, живого. Мать, рассказывают, и лупит его, и врачей вызывает, а он не унимается, плачет и говорит: "Все равно буду исть лягушек - они вкусные и шевелятся в брюхе"… Это, конечно, враки, однако Юрка передернул плечами, представив проглоченную лягушку.
Галина Владимировна читала рассказ Толстого. Юрка любил уроки родной речи, когда не нужно было ничего писать, не нужно было ни за чем следить. Сиди, слушай или размышляй о чем хочешь.
Над доской висел портрет Ленина, а ниже, на красной материи, - его слова об учении. В простенках - плакат с тремя улыбающимися спутниками и Пушкин. У Валерки тоже есть Пушкин, только поменьше. Валерка сам выпилил ему резную рамку…
"Если бы я был маляр, - думал Юрка, - я бы покрасил стены в другой цвет, в светло-красный… Нет, в светло-зеленый, чтобы как в лесу было, красиво… Или лучше в светло-голубой, как будто в воде, на дне морском". И тут Юрка спохватывается, что стены покрашены именно в светло-голубой. Не смущаясь, он фантазирует дальше. "Если бы я был плотником, я бы сделал не такой шкаф, а пониже, чтобы можно было достать до самой верхней полки, и в каждом отделении сделал бы дверку. И расширил бы шкаф, чтобы портальный кран мог свободно ездить по нему… Если бы я был ученым, я бы сделал спутники не такими…" Мальчишка сосредоточил все свое воображение на спутниках, но ничего не придумал. Спутники должны быть именно такими, круглыми или в виде пули, с рогульками.
Портальный кран мальчишки на следующий день не принесли. Юрка уговорил друга не спешить: пока тянется вся эта волынка со сборами, кран примелькается, и к открытию будет уже не то впечатление. Действительно, со сборами экспонатов проканителились, и выставку оформили только через неделю.
Портальный кран произвел в классе настоящий фурор. Его поставили на шкаф, точно на плотину. Так и казалось, что сейчас он самостоятельно двинет стрелой и покатится, и откуда-нибудь хлынет вода, чтобы дополнить картину. А возле шкафа на столе и на подоконниках разложили другие изделия. Фомка притащил копилку деревянную. Она красовалась среди пластилиновых человечков на столе.
Кто-то оповестил учителей о выставке. Те пришли гурьбой, знакомые ребятам и незнакомые, и стали разглядывать экспонаты. Один лысый и в очках сказал, показывая на портальный:
- А знаете, поразительно! Я был на строительстве, видел. Копия! Где этот вундеркинд?
Никто не показал на Валерку, очевидно, из робости перед учителями, но сам Валерка, стоя в отдалении, закусил нижнюю губу и покраснел.
Когда все чужие разошлись, Галина Владимировна сказала:
- Простите, ребята, но я не ожидала такого результата. Как все здорово!..
После уроков ребята еще с полчаса торчали в классе.
- Неправда, что все хорошие, - проговорил Юрка, когда они с Валеркой вышли наконец в коридор. - Есть ерундовые.
- Конечно, есть.
- Например, пластилиновый гриб - чепуха. Я за вечер могу десять таких мухоморов слепить.
- Ну, уж не десять, - усомнился Валерка.
- А что? Хвать - пенек, хвать - шляпа, хвать - шляпа на пеньке, и гриб готов. Только сверху вдавить еще красненькие веснушки - и будет мухомор.
- Я не пробовал из пластилина делать, не знаю, как это.
- Или Фомкина копилка. Фу-у! Я таких тысячу штук за вечер сколочу. Раз - гвоздь! Два - гвоздь!
- А ты заметил, что гвоздей в ней нету?
- Ну, клеем.
- И клея не видно.
- А что же там?
- Там как-то хитро устроено, как-то собрано.
- Все равно! Кто же копилку на выставку тащит? Вот портальный - это штука! Пусть вот Фомка попробует сделать портальный или "Хоккей"! А то - копилку!
Валерка хотел возразить, что "Хоккей" да и портальный не так уж сложно делать, но тут мимо проходил Фомка. И Юрка, придержав его, нарочито таинственно спросил:
- Почем ягода? Беру тыщу стаканов.
Лукин отпрыгнул и ответил:
- Штанов не хватит!
- Фомилка-копилка!
- А ты - нижний бьеф!
- Помолчи, барыга!
Выскочив на улицу, Фомка крикнул:
Гайворон
Ловил ворон.
Гайворон
Ловил ворон.
- Противоза! - проворчал Юрка. - Вот пойдем на экскурсию, я его сброшу вниз, в самую эту, где клокочет.
Валерка улыбнулся - его никто никогда не обзывал.
Впереди шла Катя Поршенникова. Она жила дальше всех от школы - почти у насыпи. Юрка предложил догнать ее, не зная зачем. Но, когда догнали, вопрос вдруг выскочил сам:
- Ты чего это в субботу не была?
Катя, замедлив шаги, хотела отстать от ребят, но они тоже сбавили ход. Тогда она ответила:
- На укол ходила.
- Ну и что? Не миллион же уколов, чик - и готово. В руку или под лопатку?
- И не в руку, и не под лопатку.
- А куда?
Катя опустила глаза.
- А-а, - сказал Юрка. - Так бы сразу и сказала, что сидеть нельзя.
- Теперь каждую субботу - на укол.
- Противная штука, - заметил Валерка.
- Болеешь, значит. А что у тебя: воспаление сапога или разрыв портянки?
Девочка промолчала и еще более замедлила шаг.
- Ладно, - сказал Юрка. - Пошли. Пусть пропускает занятия - ей же хуже. Вот останется на второй год - узнает. Конечно, заболеешь, если будешь такой тюхой…
Сквозь мальчишескую резкость и непримиримость пробивалась жалость, но так смутно, так робко, что Юрка и не осознал этого.
Глава четвертая
ЧТО ТАКОЕ "БОЛОТЦЕ"?
К великой Юркиной радости, дома оказался Аркадий. Он только что вернулся с практики и теперь умывался, раздевшись до пояса. На столе стояла глубокая чашка с дымящимися варениками. Василиса Андреевна что-то рассказывала, спуская в кипящую воду новую порцию вареников.
Юрке хотелось кинуться и потормошить Аркадия, но получилось почему-то так, что братья только со сдержанными улыбками посмотрели друг на друга, потом Аркадий протянул ладонь, Юрка тоже.
- Ну, как дела?
- Голова еще цела.
- Тогда давай к столу… Ну, мам, продолжай!
- Вы уж больно холодновато встречаетесь, - заметила Василиса Андреевна. - Что тот, что другой. Уж не целуетесь, так хоть обнимитесь.
- Хм, - сказал Юрка, улыбаясь и стараясь оставаться серьезным.
- Ничего, - заметил Аркадий. - У нас с ним наверняка все горячее впереди. Да ведь, Юр? Новостей гора?
- Конечно.
- Ну вот. Аркадий накинул рубаху и сел к столу. - Ну, дальше. Юрк, послушай, что с мамой сегодня в вагоне произошло, какая встреча. Ну, ну…
- Ну в разговоре-то что-то о войне и упомянули - дескать, не приведи ее господь. Тут старушка вдруг и говорит, мол, мы от капиталистов ждем войны, а война-то с другого конца придет, сверху, с неба. Я аж вздрогнула! - продолжала Василиса Андреевна прерванный рассказ.
- Это что, опять сон? - спросил Юрка.
- Какой сон? На остановке женщину встретила, - недовольно пояснила мать. - Сон… Ну, это я ее: не от Христа ли, мол? От него, говорит, от Христа. И с силой так говорит. Маленькая да сухонькая, а сказала о Христе, как выросла, с такими тонкими, злыми губами. Как же, это от Христа, я спрашиваю, когда его распяли юды еще в какие времена. А он, говорит, сызнова воскреснет. Воскреснет и уничтожит всех, кто не ждет его. Батюшки! И начала мне страсти описывать, кто как погибнет, в каком огне, да кто как выживет, да что еще после этого будет… Сперва я было уши развесила и гляжу на нее во все глаза, как на пророчицу, а как начала она городить да нагораживать, смекнула я, что старушонка-то помешана. Спасибо, электричка пришла, думаю - отвяжусь. Так нет, старуха впереди меня аж лезет и сверху вот этак к моему лицу склоняется да шепчет: "Миградимон! Миграмидон!"
- Может, Армагеддон? - спросил Аркадий.
- Может. А может, еще как - не помню, но слово этакое, с жутью… Юрка, ты не нажимай на вареники-то сильно. Дай Аркаше поесть, с дороги.
- Ты, мам, брось эту политику… Рубай, Юрк, вовсю. Что я голодный что ли?
Василиса Андреевна ничего не ответила, но, когда Юрка глянул на нее, чтобы решить, как все же ему поступить: продолжать ли уплетать вареники за обе щеки или умерить свой пыл, мать ему украдкой погрозила, строго поджав губы, мол, воздержись, и тут же продолжила:
- Ну, я это в тамбуре осталась, думаю: пройдет пророчица в вагон, сядет. А она этак сбоку в тесноте-то припала и, пока мост шумел, все говорила и говорила что-то. И сошли вместе - свои, дескать, тут живут. А я помалкиваю, только думаю, что это за старуха такая. На помешанную вроде не похожа. Осмелела да и говорю, что, дескать, я сама Христа почитаю, спасителя, а чтоб верить во все это - не верю. А ты, шепчет, верь, верь - спасешься, и сама спасешься, и детей своих спасешь, и опять этот Миграмидон. И в переулок свернула.
- Армагеддон, Это смертный суд - война, которая якобы произойдет по воле Христа, - сказал Аркадий. - Старушка твоя - сектантка, рьяная. Видно, почти сестра твоя во Христе.
- Храни господь! Я о здравии молюсь.
- А она - за упокой. Но обращаетесь-то вы к одному - Иисусу… Не зря она к тебе подсела. Рыбак рыбака видит издалека.
- Интересно, - заметил Юрка, откладывая наконец вилку. - Ну, и как ты, мам, будешь спасаться?
- Да уж как-нибудь спасусь. Пятьдесят лет, слава богу, спасалась, десяток еще сберегусь… Аргимидон. Ерунда ерундой, а в голове засело.
- А что, это было бы неплохое мероприятие - второе пришествие Христа, - проговорил Аркадий. - Повозили бы мы его по стране, как принца показали бы кое-что да и агитнули бы в пользу коммунизма. И ручаюсь, отрекся бы Иисус от своего сана, скинул бы терновый венец и обозвал бы своих поклонников дураками… Во всяком случае, к неописуемому счастью православных, на земле учредилась бы еще одна пасха - наслаждайся, не хочу!
- Да, это было бы законно, - поддержал Юрка, вспомнив нынешнюю апрельскую пасху, когда он, Валерка и еще несколько ребятишек, в том числе и Поршенникова, возбужденно ходили по домам, гаркали "Христос воскрес" и получали пасхальные дары: монеты, разноцветные яйца, ватрушки, кедровые шишки, леденцы и даже головки лука и чеснока. - Весело было бы! Дважды бы славили!
- Во-во! Мать сектанты взялись обрабатывать, брат сам готов богу на рога броситься. Эх, народ!
- Ну, уж хватит вам измываться. Ты вот скажи лучше, анжинер, кончили гэсу-то или опять весной мыкаться будем?
- Будем. Еще год.
- Пожалели бы уж людей. Мы-то еще ничего, а кругом- то смотреть страшно.
В половодье дома, стоявшие в низине, заливались по окна, так что жильцы переселялись на чердаки и крыши вместе со скотиной. Изба же Гайворонских стояла на некотором возвышении, так что вода останавливалась перед самыми воротами. И главное беспокойство семьи состояло в том, чтобы загодя перетащить картошку из подполья в сени - грунт был песчаным и подполье всегда затапливалось.
- Еще год, - повторил Аркадий. - Я снова поеду туда и, клянусь, дострою, хотя бы ради нашей картошки.
В сенях звякнули когти и монтерский пояс, брошенные в угол. Это пришел на обед глава семьи - Петр Иванович. Он работал электриком на одном из ближних заводов Нового города, был худощав и, несмотря на свои пятьдесят с лишним лет, все еще ловко взбирался на столбы - чаще по просьбе односельчан, чем по службе.