Сначала женщины и девушки, за ними мужчины и парни двинулись вверх по спуску.
"Неужели немцы? - все еще не верилось Анатолию. - Что же теперь будет?.. И почему, в самом деле, наши танки не идут им навстречу?"
В городе возле дворов толпились люди. Здесь, видно, еще раньше узнали о приближении фашистов.
В центральном парке собралось много народу.
Анатолий тоже пошел туда.
Незнакомый краснощекий юноша с патронташем и винтовкой (по-видимому, из истребительного отряда) призывал горожан не паниковать и не бояться. Он заверял, что вражеский десант скоро будет разбит, фашистам не удастся захватить Лубны.
"Ага, так это немцы, значит, высадили десант, - немного повеселел Анатолий. - Ну, тогда… - Вдруг вспомнил: - Но откуда у них танки взялись? Неужто с самолетов…"
- Здорово! - неожиданно кто-то толкнул его в бок.
- А-а, Борис. Здорово! И ты здесь. С книжками…
- Уроки сегодня отменили. Домой идти не хочется. Такое творится!.. Вы что, убежали из окопов?
- Убежали.
- Мне говорил Васька с базара. Прибежал как сумасшедший… Мать видел?
- Нет, не видел. Где она?
- Тебя искала. Просила, чтоб я тебя домой привел. Боится, чтобы…
- Послушай, Борис, а откуда в десанте танки? Разве можно их с самолетов сбрасывать?
- Кто его знает, - пожал плечами Борис. - Наверное, можно… Пускай идут, все равно их разобьют. Как видно, наши по холмам поставили пушки. И бронепоезд стоит на станции. Как ударят - перья полетят…
- Я тоже так думаю, - согласился Анатолий. - Ну, пошли, а то мама волнуется.
Только вышли из парка, за городом началась стрельба.
- В Засулье, - произнес Борис.
- Нет, кажется, ближе - на мосту или на спуске.
- Ага… Это наши, видно, их там колошматят.
Он не договорил. Неожиданно раздался сильный трескучий взрыв. Испугавшись, ребята бросились назад, в парк, легли под кустом. Было слышно, как где-то недалеко на мостовую посыпались камни или куски кирпича.
Немного успокоившись, ребята поднялись, выглянули из-за куста.
- В музей, сволочь, угодил… Горит… - первым заметил Анатолий.
По улице пробежало несколько вооруженных дружинников и красноармейцев.
- Тушить побежали, - догадался Борис.
Ребята вышли из парка.
Дружинники и красноармейцы, не добежав до пылающего музея, почему-то повернули обратно.
Теперь уже совсем близко, с улицы Шевченко, доносился надрывный рев моторов и треск пулеметов. Беспрерывно били пушки.
- Танки!.. Танки!.. - закричал кто-то в парке.
Ребята проскочили дорогу, шмыгнули в открытые ворота. Дворами пробрались к дому, в котором жил Анатолий. Перепрыгивая через две ступеньки, взлетели на второй этаж.
Матери дома не было.
Анатолий бросил на кровать кошелку, выскочил в коридор, за ним следом Борис. Постучали к соседям - никто не отозвался.
- В погребе попрятались, - сообразил Анатолий. Подались в подвал. Анатолий дернул за дверь. Она была закрыта изнутри.
Подергал сильнее.
Из подземелья, словно с того света, донеслось тихое, боязливое:
- Кто?
- Я.
- Кто ты?
- Анатолий.
- Сейчас, сейчас…
Анатолий узнал голос Песькина.
Тот откинул крючок, приоткрыл дверь. Из погреба понесло кислой капустой, солеными огурцами и гнилой картошкой.
- Мама здесь?
- Нет.
- Где же она?
- В медсанбат позвали.
- В какой медсанбат? - удивился Анатолий. - Он же выехал.
- Вернулся. Заходите, заходите быстрее. Потом…
Песькин закрыл за ними дверь, накинул крючок.
- Сегодня утром вернулся медсанбат. В сквере возле медтехникума расположился, - рассказывал он, на ощупь спускаясь с ребятами в темное подземелье. - И мать твою туда позвали. Она уже дважды прибегала, искала тебя. Говорила, как придешь, чтоб с нами прятался.
Подвал был битком набит людьми - Анатолий и Борис почувствовали это сразу, как только спустились вниз.
Воздух слишком душный, отовсюду слышался тревожный шепот.
Напуганные женщины начали расспрашивать, что творится в городе.
- Немцы вошли, вот что, - угрюмо сказал Анатолий.
- На танках, - прибавил Борис. - Стреляют - жуть такая…
- Музей подожгли…
- Ой, что же будет?! Ой, горюшко!.. - зарыдала тетя Женя, жена Песькина.
И сразу начала плакать детвора.
- А ну, перестаньте! - крикнул Песькин. - Кому говорю?!
Умолкла тетя Женя. Похныкав еще немного, стихли и дети, только носами шмыгали в темноте.
- Давай присядем, - дернул Бориса за рукав Анатолий.
- Где?
- Вот здесь, на ступеньках.
Нащупали нижнюю ступеньку, сели рядом. Ступенька была холодная и влажная, Борис вытащил из-за пояса учебники.
- Возьми, подложи, - предложил он другу две книжки, две оставил себе. - Бери, бери, они обернутые…
Несмотря на то что погреб был глубокий, выстрелы и грохот танков доносились и сюда. И если вблизи разрывался снаряд, погреб весь содрогался и гудел, словно колокол, а с потолка сыпались на голову кусочки цемента.
Прошло несколько часов. Не стало слышно грохота танков, утихла стрельба, только изредка рвались снаряды.
Борис шепнул Анатолию:
- Может, вылезем, посмотрим?
- Давай.
Но их не выпустили.
- Посидите еще немного, - сказал Песькин. - Пусть совсем утихнет, тогда пойдете.
Но вскоре кто-то постучал в дверь, тихо и торопливо.
Анатолию показался этот стук знакомым.
- Мама! - сразу вскочил он и подался вверх по ступенькам.
И точно - мать.
- Сынок, ты здесь?! - обрадовалась она, увидев Анатолия. - А я чего только не передумала… - Она переступила порог и крикнула в погреб: - Выходите! Немцы отступили.
Один за другим стали вылезать взрослые и дети. Заполнили весь двор. Даже странно, как могло уместиться столько людей в погребе.
Над городом стояло зарево - все еще горел музей. Вокруг стлался едкий, смрадный дым. Низко, над самыми крышами домов и кронами деревьев, кружили напуганные галки. В отблесках пожара они казались призрачными тенями.
Увидев рядом с сыном Бориса, мать всплеснула руками:
- А ты чего стоишь? Скорее беги домой! Там же беспокоятся, не знают, где ты, что с тобой.
- Нечего им беспокоиться. Ничего со мной не случится! - нарочито спокойно ответил Борис.
А на самом деле он давно уже волновался. Знал: дома наверняка все переполошились из-за того, что он до сих пор не вернулся.
- Ой, какие ж вы!.. Беги, сейчас же беги! - сурово приказала мать.
Борис послушался. Садами, огородами помчался домой.
Мать отвела сына в сторону и сказала:
- Тебе тоже надо бежать.
- Куда?
- В больницу.
- Зачем, мама?
- Сегодня утром медсанбат вернулся, а сейчас снова выехал. Всех раненых, которых можно было вывезти, взяли с собой. Тяжело раненных собирались перенести в нашу больницу и не успели - оставили в подвале института. Начальник написал прошение в нашу больницу, чтоб их забрали. Возьми его, отнеси главному врачу, - протянула Анатолию конверт. - Отдашь конверт и скажешь, пусть пришлет санитаров. А я пойду в институт к раненым. Бедняги, что с ними теперь будет? Тех еще, может, и удастся вывезти из окружения, а этих…
- Из какого окружения?
- Немцы окружили, сынок, наших со всех сторон. Перерезали дорогу на Полтаву и уже Лохвицу взяли.
- Разве и в Лохвице десант?
- Да не десант. Танки прорвались. Из Кременчуга и Чернигова. Теперь соединяются.
- Вы же говорили, что наши отбили наступление…
- Отбили, да недалеко. Возле моста немцы стоят. Ждут, наверное, рассвета, чтобы снова ринуться. Ну, беги, сынок, беги! Только будь осторожен: если начнут стрелять, сразу ложись в канаву…
Вольф не врал ребятам: он и в самом деле вчера долго не мог уснуть и думал именно о них. Однако говорил он не то, что думал.
Вот и сегодня с самого утра размышляет как раз над их делом, отложив в сторону все другие служебные заботы. Внимательно перечитал и те материалы, которые собрали о них там, в железнодорожном отделении полиции, и те, которые ему удалось самому раздобыть. Забыл даже пойти пообедать, забыл накормить и вывести на прогулку собак, а они, глупые, не напомнили о себе, лежали неподвижно у стола на ковриках - вот что значит ученые!
А тут к вечеру, когда сам наконец поел, и овчарок накормил, и погулял с ними, почему-то одолели раздумья и воспоминания.
Вольф… Наверное, не зря дали когда-то, еще в незапамятные времена, эту фамилию его предкам. Видно, сильный, воинственный и грозный для соседей-врагов был тот человек. Вольф… Из далекой седой старины нес это имя-эхо их великий род. Фамильное древо Вольфов произросло и углубилось корнями в Германии, а ветви свои раскинуло не на одну страну. Рассказывают, что их род, род Вольфов, издавна был непоседливым и отчаянным; его многочисленные представители, не задумываясь, отправлялись в чужие страны, как воины и как культуртрегеры чтобы добыть себе там поместье и утвердиться в нем на веки вечные. Где их, Вольфов, только нет! Чехия, Румыния, Венгрия, Болгария, Югославия, Албания… И везде они прижились, разбогатели, завладели большими имениями. И только тем, которые еще при царях поселились здесь, в России и на Украине, очень не везло в последнее время…
Какой-то там его прапрадед прибыл в Россию по приглашению Екатерины II, чтоб показать славянам, как надо вести хозяйство на земле, которой и цены нет.
О! То были славные времена. Подумать только: царица выделяла каждой немецкой семье пятьдесят гектаров самой плодородной земли, освобождала от податей и давала кредит для приобретения хозяйственного инвентаря и племенного скота. Мир еще не слышал и не видел таких льгот! Вот что значит принадлежать к нации культурной и почтенной! За одно лишь твое согласие поехать в варварскую страну, чтоб продемонстрировать неучам-аборигенам достижения мировой культуры, тебе платили немалые деньги, щедро наделяли землей, освобождали от податей и давали право эксплуатировать почти даровую и неиссякаемую рабочую силу…
Семья его прапрадеда обосновалась на землях Таврии. Она достаточно быстро разрослась; потом одни из ее потомков переселились на Полтавщину, другие - даже в Поволжье. Отец Пауля - это уже чуть ли не пятое колено Вольфов-колонистов. Он принадлежал к дальновидным хозяевам: добывал золото здесь, на Лубенщине, из плодородной почвы и кожевни, но не хранил его в местных банках, а переправлял в Швейцарию. Вот почему, когда на Украине вспыхнула революция, отец с матерью, двумя сыновьями и дочерью без особого сожаления отправились в Германию. На Лубенщине оставил он старшего сына Пауля, только что закончившего юридический факультет Киевского университета. У Пауля сложилось не так, как у его предков: революция конфисковала земли, кожевню, имения, беднота разобрала по дворам коров, овец. Пауль проклял революцию и убрался с насиженных мест. Но ненадолго. Вскоре он появился вместе с кайзеровскими солдатами. Жестоко и беспощадно мстил он обидчикам, вернул свое имение, кожевню, заставил крестьян возвратить скотину. Но все напрасно. Пришлось снова убегать с Лубенщины, да и вообще с Украины, и на этот раз уже надолго - больше чем на два десятка лет. Во время бегства схватили его партизаны, и он едва не простился с жизнью. Посчастливилось спастись, только правого глаза лишился.
Сначала они и в Германии не могли как следует устроиться: послевоенная разруха, экономические кризисы, рабочие забастовки… Но потом, когда к власти пришел Гитлер, дела у Вольфов заметно поправились. Почти за бесценок приобрели они у богатого еврея, который уезжал в Америку, большой кожевенный завод. Отец управлял производством, Пауль стал незаменимым помощником. Это он предложил отцу выпускать продукцию для военных нужд. Теперь Вольфы имеют от этого большую прибыль и заслужили благосклонное отношение правительства. Еще бы: каждый второй солдат вермахта носит кожаный пояс, а каждый третий - подметки их фирмы!
Когда началась война с большевистской Россией и доблестные воины фюрера захватили Полтавщину, Пауль добровольно согласился поехать на Лубенщину. Кроме патриотического чувства долга перед родиной и фюрером, у него были еще и личные интересы и намерения. Тешил себя Вольф надеждой теперь уже навсегда вернуть свои земли, имение, кожевню, а заодно, может, еще что-нибудь приобрести - надо ж как-то компенсировать убытки, которые они понесли в течение двадцати лет!.. Его желание охотно удовлетворили: послали следователем Лубенского окружного управления полиции безопасности и СД.
Возвратить свое бывшее хозяйство Вольфу не удалось - от имения и кожевни уже не осталось и следа, - землю забрать тоже, не разрешили, сказали подождать, еще, мол, время не пришло, надо сначала окончательно разбить большевиков. Несколько разочарованный неудачей, Вольф полностью отдался службе в полиции. Работы было много. Отовсюду приводят подозреваемых, скрытых врагов нового порядка. Надо не только разоблачить подозрительного, но и размотать весь клубок, добраться до самой основы и вырвать крамолу с корнем. Ох и не легко добиться этого! На все твои вопросы, хитроумные и коварные, ответ один: молчание и испепеляющий взгляд из-под насупленных бровей. Даже безжалостная жестокая кара, нечеловеческая боль и кровь, хруст костей и вырванные ногти - ничто не помогает. Смертный приговор? Да, смертный приговор выносится часто и легко. Вольф вынужден так поступать. То или иное преступление, совершенное кем-то неизвестным, сваливал на первого попавшегося арестованного, и… концы в воду - преступник раскрыт и наказан по заслугам.
Пауль думал, что имеет все основания надеяться на благодарность от начальства. Но начальство почему-то молчало… А совсем недавно ему было сказано, что он, Пауль Вольф, не оправдывает надежд, что он рубит дерево крамолы сверху, оставляя его корни нетронутыми. Так, мол, сто лет можно заниматься делами случайных преступников, не затрагивая основы - корней, которые питают дерево. Докопаться до сути дела, выявить заговорщиков, партийных и комсомольских организаторов подполья - вот главное. Вольфу, бывшему лубенцу, человеку, знающему местные обычаи, язык, и карты в руки. Почему же эти карты не играют!..
И вот, кажется, карты наконец заиграют, заиграют на этих молокососах, которых управление полиции специально взяло для доследования. Что именно они совершили диверсию - это доказано. Нет также никаких сомнений в том, что они не одни совершили преступление, что их кто-то научил, кто-то направил. Но кто? Как узнать? Сначала там, в железнодорожном отделении полиции, хотели докопаться, Чего же они достигли? Снова то же самое - смертный приговор. Однако тайна, из-за которой они бьются день и ночь, лишившись сна, остается нераскрытой. Она снова уйдет в могилу вместе с этими несмышлеными птенцами. Нет, этого допускать нельзя! Если так и дальше пойдет, тогда и в самом деле сто лет будешь рубить дерево крамолы, не причиняя ему большого вреда.
Больше всего следователя удивляет, почему ребята так неестественно вели себя на допросе в железнодорожном отделении полиции, почему не выдали своих наставников. Ведь их безжалостно били, мучили голодом и холодом и даже приговорили к страшной казни - уже это должно было подействовать, развязать им языки. Это тебе не какой-то там черный, затвердевший корень, не молчаливые и замкнутые железнодорожники, у которых даже в глазах огонь фанатизма. Они же зеленые юнцы, совсем дети. Казалось, они не смогут вынести таких пыток, они обязательно заговорят. А вот вынесли все это, смолчали. Чудовищно!..
По-видимому, верно, совершенно верно определил он причину и потом правильно объяснил ее барону Шмидту, своему шефу: их обидели, слишком обидели и озлобили глупые полицаи. Обидеть, озлобить ребенка нетрудно, но это большая ошибка не только для воспитателя, но и для юриста. Ребенок становится тогда особенно упрямым, невероятно жестоким и мстительным. По себе знал: случалось с ним такое…
Еще когда учился он в восьмом классе Лубенской гимназии, поссорился на уроке с Петром Вакуленко, соседом по парте. Почему поссорился, уже забыл. Вообще они часто ссорились, так как враждовали. Пауль ненавидел Петра, которого почему-то совершенно незаслуженно боготворил чуть ли не весь класс (ну кто он такой? Сын простого крестьянина. Странно, как его еще приняли в гимназию…), Петр недолюбливал Пауля. Закончилась ссора тем, что они разбили друг другу носы. Вмешался учитель, поставил обоих в угол.
"На большой перемене будем бороться, и я тебе покажу, чья возьмет верх", - тихо сказал Пауль.
"Можешь считать, что я уже положил тебя на обе лопатки", - огрызнулся Вакуленко.
"Ты лопух и гречкосей", - бросил пренебрежительно Пауль.
"А ты…" - Петр Вакуленко вдруг умолк: к ним приближался учитель.