- Папа! - стала успокаиваться Габуля. - Знаешь как он лупил его! Ужасно! Поймал на месте…
- Где он его поймал?
- Он из снега выгребал мясо и собирался жрать.
- Что за мясо? Из какого снега?
- Да я же говорю тебе! - обиделась Габочка. - Мясо серночки. Целую заднюю ногу!
- Что ты путаешь? - крикнул я. - То говоришь - из-под снега, то серны.
- Да, серны! - плакала Габуля. - Да, из-под снега…
Я оставил ее и побежал в дом искать отца. Одно мне было ясно: ни за что ни про что отец не посадит Боя на цепь.
В кухне я узнал страшную правду.
Уже два дня Юля замечала, что Бой не ест из общей миски. Немного похлебает и исчезает. Из окна кухни она проследила, как он прокрадывается за поросячий хлев на опушке леса и как потом облизывается, возвращаясь обратно. Утром она пошла за ним, но Бой ее заметил, обогнул с невинным видом хлев и вернулся к миске. Но только Юля не дала ему есть. А потом рассказала обо всем отцу. Голодный Бой через полчаса снова отправился к лесу и налетел прямо на отца, поджидавшего его за хлевом. Бой не учуял отца, стоявшего против ветра, ловко разгреб снег и, пристроившись к мясу, приготовился спокойно поесть. Когда отец оттащил его, Бой впервые в жизни оскалил на него зубы. Страж делает это частенько и на кого угодно, кроме отца. Бой никогда ни на кого не ворчит и зубы не скалит, а тут вдруг на отца!
Сбесился! Наверняка сбесился, бродяга несчастный!
Я выбежал на крыльцо и поглядел на Боя, сидящего на цепи. Вид у него был кроткий и несчастный. Увидев меня, он жалобно заскулил, прося, чтобы я освободил его. Сиди, сиди, кровожадная собака! От меня пощады не жди!
Так и осталось загадкой, откуда Бой взял эту серну. Или сам ее поймал, или нашел ее, убитую браконьерами. Не удалось установить, откуда он ее приволок, а потом так хитро зарыл в сугроб. Теперь почти каждый день идет снег.
- Может, это был только один кусок? - сказал я. - Ведь мы обнаружили только ногу.
- Неважно, - проворчал отец, подошел к Бою, дал ему понюхать кусок мяса и как следует отодрал ремнем.
Он повторял порку почти каждый час или еще чаще.
- Теперь посмотрим, - кричал он, - выбью ли я из тебя мясоедские замашки! А если нет, прощайся с жизнью, шакал несчастный! Гиены мне не нужны. Или станешь снова благородным псом, или застрелю тебя в каменоломне!
Я испугался, хотя не верил никак, что Бой сам задрал серну. Может, он ее просто нашел? Он, конечно, не должен есть сырое мясо, но за находку еще никто не заслуживал пули!
- Вот видишь, - сказал я ему, когда отец отошел. - На кой тебе это было нужно? Плюнь ты на мясо или прощайся с жизнью! Так разозлить хозяина! Не смей набрасываться на все, что находишь!
Я взял мясо, сунул ему под нос, чтобы он лучше понял, что я говорю. Но Бой уже так боялся этого запаха, что сразу забился под ступеньки и глядел на меня оттуда жалкими глазами. Казалось, он сейчас заплачет.
Я думаю, что он больше такого не сделает. Но выволочку он получал еще несколько раз. Тут уж я ничем не мог помочь. Отец, наверное, боится, как бы Бой не разорвал, чего доброго, выбившегося из сил человека. Но я в это не верю! Я знаю Боя и знаю, что он, конечно, жулик, но на преступление никак не способен! Если нужно будет помочь человеку, он будет помогать до тех пор, пока сам не выбьется из сил. Это в нем сильнее всего, хотя у него полно разных недостатков - например, любовь к мясу.
Когда Бой получал трепку, Страж в коридоре лаял и завывал так, словно ремень танцевал по его собственной шкуре. Он даже выбежал на улицу, но приблизиться к отцу не посмел. Интересно то, что Страж все это время ел нормально, из общей миски. Или Бой спрятал от него мясо, или Страж просто не жрал его, потому что не хотел, не такой характер. Скорее последнее. Нет такого тайника, который бы Страж не обнаружил, конечно, если хочет.
Ну, а этот Бой просто дрянь! Хорошая трепка ему не мешает. Если я его жалею, вовсе не значит, что я вообще против трепки.
Да, да еще как! Хотя бы за то, что испортил все рождество. Завтра и послезавтра мы должны встречать у автобуса школьников. Санки бы чудесно звенели под заснеженными деревьями. Вок бы смеялся, девчонки восхищались моей вышколенной упряжкой, а теперь главный участник сидит на цепи. Отлуплю его!
Нет, конечно, не отлуплю. Ему и так хватило без меня. Лучше упрошу отца - пусть отвяжет его хотя бы на то время, когда мы повезем багаж, а потом, конечно, опять на цепь.
Да только отец, наверное, не разрешит. Пропадет наука. Бой должен сидеть на привязи до самого Нового года. И спать на улице. В будке. Тут я отца понимаю. На рождество много гостей, собаками заниматься некогда. Что, если Бою и в самом деле понравилось охотиться и он при первой возможности удерет в лес?
Красиво же мы будем выглядеть перед людьми! Сенбернар, благородный спасатель, и вдруг на цепи! Такое не каждый день увидишь!
* * *
Мы продирались сквозь густую молодую поросль. Даже на метр ничего не видно. Я и не знал, что у нас под боком такие густые леса. А может, вовсе и не такие уж густые, просто в этой метели все сгустилось, даже сам воздух. Дышать стало трудно, глаза слепили крупные хлопья мокрого снега. Мы промокли до костей и вспотели. Я в жизни еще не видел такой метели - свирепой и теплой.
Йожо и Страж куда-то исчезли. Я остановился, сердце колотилось, и я в отчаянии кричал, вертясь во все стороны. Но это все равно что кричать в мокрую перину. Я сам едва слышал свой голос. И стал даже сомневаться, издаю ли я хоть звук. Я ударил себя новыми лыжными палками. Раздался звук, но какой-то глухой, задушенный мокрым снегом. Меня не слышат! Никто не может меня услышать, а я не знаю, в какую сторону идти.
Я повернулся к ветру спиной - так можно хотя бы перевести дыхание - и снова дал знать о себе. Засвистел. Может быть, свист услышат. Или крик, если крикнуть погромче.
Я решил ждать на месте. Заблудившийся человек не должен носиться как угорелый. Его найдут, если он останется на том месте, где его потеряли. Плотный воздух был неестественно теплым, замерзнуть я не замерзну, даже если прожду до самого вечера.
Зря я соблазнил Йожку отправиться на эту прогулку. Когда я напрасно прождал Ливу у автобусу, мне вдруг захотелось посмотреть, как она поживает у себя на Партизанской хате. Метель застала нас на полпути. Мы хотели вернуться коротким путем, перевалив через первую гору, но погода ухудшалась так быстро, что вскоре мы сбились с пути. Наш дом должен быть совсем близко.
Совсем близко! Но в какой стороне? Я знаю округу хорошо, но ведь не могу же я знать каждую несчастную сосенку! По этим четырем паршивым деревцам, например, что хлещут меня мокрыми ветками, я вообще не могу ориентироваться. А дальше ничего не видно.
Эх, сидеть бы нам дома! Побегать на лыжах на холме за домом, поразить туристов бешеным слаломом. Там нам нет равных. Ведь мы тот холм исколесили вдоль и поперек по меньшей мере сто тысяч раз. А начнись метель, мы шмыг в дом!
Но я уже с самого утра думал про то, как завтра или послезавтра заявится долгожданная Яна, и мне Йожку не видать как своих ушей. Поэтому я и заманил его на Партизанскую хату. Хотя слыхал, как отец предупреждал туристов, чтобы не ходили далеко: барометр падает и при этих постоянных оттепелях могут быть лавины. Я, честно говоря, подозревал, что отец хитрит: говорит так, чтобы туристы не расходились и заказали побольше обедов.
- Страж! - крикнул я. - Балда ты! Какой же ты сенбернар, если не можешь найти собственного хозяина?
Я ругался уже просто так, хотя, может, именно это и помогло! Близко, совсем рядом, я вдруг услышал хриплый лай Стража. А потом голос Йожки.
- Привет, пропавший! - кричал он мне прямо в ухо. - Давай палку, возьму тебя на буксир!
На лбу у Йожки лежали слипшиеся мокрые волосы, по бровям, ресницам и всему лицу стекали серебряные струйки. Черная куртка промокла не только на широких плечах, но и на груди. Если б я был на месте Яны, Йожка мне бы тоже нравился.
Метель стала не такой страшной. Нет, она не утихла и не прекратилась, просто когда ты не один, когда вас трое, все уже кажется не таким страшным.
Через полчаса мы почуяли запах дыма, запах человеческого жилья. И не могли удержаться от смеха, когда оказалось, что подходим к дому совсем не со стороны Партизанской хаты, а от Шпрнагеля. Вот тебя и на! С обратной стороны!
Дома уже был переполох. Когда отец установил, что все туристы вернулись еще до того, как началась метель, он пришел и сказал маме, что обедов должно быть шестьдесят. Юля побежала к нам в комнату звать меня чистить картошку. Но меня и Йожо уже и след простыл. Мама страшно испугалась (от этого ее никто не отучит), я, кажется, слышу, как она кричит:
"Посмотрите в сарае, где их лыжи!"
Нашими лыжами, конечно, и не пахло. Мама от страха даже не могла говорить. Она немного успокоилась, только когда выяснилось, что и Стража тоже нет. И принялась печь пирог.
Отец стоял возле дома. Низко надвинув на лоб меховую шапку, он пытался трубить в охотничий рог Рыдзика. Раза два ему это удалось, но из рога вырвалось такое жалкое блеяние, будто овца старалась зареветь, как олень. И по этому-то сигналу мы должны были ориентироваться! Отец давно уже требует, чтобы "Турист" установил у нас колокол, как на Партизанской хате. В метель или при большом тумане там звонят, подавая сигнал заблудившимся. Над колоколом висит сильная лампа, и в плохую погоду она светит, как маяк на острове. Яркий свет в тумане виден далеко. Уже не одному человеку так спасли жизнь. А моему отцу из "Туриста" ответили: "Ваша романтическая просьба требует слишком больших расходов. Считаем колокольню ненужной. Честь труду!" Отец прочитал нам ответ и разорвал письмо на мелкие клочки.
И вот он, бедняга, хочет спасти нас бычьим рогом, в который и трубить-то не умеет.
Когда мы вынырнули рядом с ним из метели, он перевернул рог и неожиданно врезал мне узким концом. Как будто я виноват, что он трубить не умеет!
- Вы что, с ума спятили?! - продолжал он кричать, когда мы уже раздевались. - Уйдут и ни слова ни отцу, ни матери не скажут, куда это они изволили отправиться…
- Верно, верно, - поддакивала ему Габа, косясь на нас.
- Через два часа стемнеет, мать тут умирает от страха, а им хоть бы что! Я вам покажу приключения! Где вас носило?
- Да тут, около дома, - сказал Вок, а я помалкивал.
- Около дома! Битых шесть часов! - бушевал отец.
- Врут! - подстрекала Габа.
Больше всего мы поразились, узнав, что после обеда прошло уже два часа. Нам не верилось, что мы так долго блуждали среди метели. Часов у нас нет; Йожке только обещают подарить в этом году к окончанию, а мне даже не обещают. Солнце мы, естественно, не видели и о времени не имели никакого представления. По солнцу мы определяем время довольно точно. Например, сейчас, в декабре: если солнце, скажем, в метре над Гапликом - значит, три часа. По солнцу легко определить, и по звездам можно, но не родился еще такой умник, который определил бы время по метели. По метели можно узнать, день сейчас или ночь, но это нам, к счастью, не понадобилось.
Мы с Йожкой сразу почувствовали себя хорошо, когда, переодевшись во все сухое, стали носить матрасы и готовить себе постели у родителей. Габуля будет спать с Яной у нас в комнате.
- На этот раз она приедет железно, - сиял Вок. - А ты должен взять на себя Габу, чтобы она не прицепилась к Яне в первый же день. Габуля, конечно, милый ребенок, но ты же знаешь: если она прицепится, то уж не отстанет.
Да, это мне действительно известно. Только сомневаюсь, что ее можно усторожить, чтобы она не выкинула такую же штуку, как тогда с Ливой. В ней никогда нельзя быть уверенным. Наверняка что-нибудь придумает, хотя у Боя нет теперь блох и вообще он сидит на цепи.
В сочельник отец взял его в дом в девятом часу, после ужина, когда с праздничного стола перепадает кое-что и всем нашим животным. Юля тащит курам крошки и корки, чтобы хорошо неслись, и поросятам тоже кое-что, чтобы набирали вес и чтобы к январю они нагуляли толстый слой сала. Бой был счастлив, хорошо себя вел; он даже не подвывал, когда мы пели рождественские песни. Я бы с удовольствием посмотрел телевизор (он у нас работал только два дня), но в столовой было полно народу, все сидели около елки, освещенной электрическими свечками, и пели. Телевизор даже не включили. На наших елках горели восковые свечки; они чуть дымили, хвоя тлела, и вся комната так благоухала, что хотелось плакать. И у нашей мамы на глазах выступили слезы, когда мы в два голоса затянули "Пасли овец пастыри". Когда отец погасил свет, Йожо потихоньку поцеловал маме руку, но я это заметил, и мне стало досадно, что не я сижу с мамой рядом. Тогда я выбрал на елке свечку, уставился на ее пламя и представлял, что, может быть, в эту самую минуту и Лива смотрит на такую же свечку и думает обо мне. Наверняка думает. Ведь они так же, как и мы, не могут сесть за ужин, пока не обслужат туристов. И наверняка их туристы тоже потом уже ничего не просят, чтобы люди могли спокойно и тихо посидеть со своей семьей и подумать о тех, кого нет с ними рядом. Как я сейчас думаю о Ливе. Не знаю, надевают ли Смржовы на верхушку елки наконечник. Мы - нет. У каждой елки на макушке есть такие веточки, из-за которых нельзя насадить наконечник, а мама не разрешает нам их отрезать, потому что есть примета, будто тогда в семье в этом году кто-нибудь умрет. Отец над этим смеется, но верхушку не срезает. А мне елка с нормальной зеленой верхушкой нравится больше. В столовой на елке надет нарядный наконечник с колокольчиками. Эта елка уже не для нашей семьи. Туристы этой приметы не знают и очень удивились бы, не укрась мы елку наконечником.
- Я пойду загляну в столовую, - сказал отец, - чтобы наши туристы не погибли от жажды.
Он не может долго выдержать в нашем семейном кругу.
- Поднимайся, Бой! - крикнул отец из кухни. - Возвращайся-ка на цепь!
А мы-то надеялись, что отец о нем забудет. Но не таков наш папа! Мама стала отца упрашивать, но Бой послушно поднялся и побрел в темноту на цепь. Наверное, он действительно изменился. Его грызет совесть, и он сам хочет отбыть справедливое наказание.
Конечно же, мы за эту покорность жалели его еще больше. Ведь для него, бедняги, рождественская ночь так быстро кончилась!
Мы с Йожкой решили выпросить у отца Боя, когда пойдем встречать Яну. Она приедет одна, за день до сочельника, это уже известно наверняка, Йожо попросил маму, и она написала в Ружомберок: пусть, мол, Янины родители не боятся и отпустят Яну к нам, мы за ней присмотрим. Они ответили, что Йожку знают (но откуда?) и охотно отпустят Яну на несколько дней на попечение его уважаемых родителей (ага, значит, у нас уже имеется уважаемая невеста!). А Йожку они приглашают на пасху (что это значит? Он теперь совсем не будет появляться дома, что ли?).
Я продемонстрировал Воку свой "восторг". Но ему хоть бы хны, он даже не разозлился. Он тихонько насвистывал, опершись локтем о колено, и поглядывал на меня. Потом неожиданно схватил со стола стакан и бросил его мне. Я поймал, бросил обратно, он снова мне, а я ему.
Это у нас такая игра в "неожиданность, быструю реакцию и тихую скорость". Игра с чашкой, стаканом, тарелкой - словом, с чем-нибудь, что может разбиться, если упадет на пол. Но мы еще в жизни ничего не разбили.
Так мы перебрасывались стаканом довольно долго. Я уже хотел выскочить в дверь, но стакан полетел следом за мной. Я едва поймал его.
- Собираешься жениться, Йожо? - спросил я со стаканом в руке.
- Когда я тебя воспитаю, чертушка! - засмеялся он и приказал: - Бросай!
Но я не стал бросать.
- Послушай, братец, - сказал Йожка папиным голосом, - твое дело - сани и Габа. Во-вторых, напоминаю тебе о вежливости. Тебе это, конечно, нелегко. Ты достаточно одичал. Но Яна - самая прекрасная девушка в мире, и для тебя не составит труда быть с ней вежливым и внимательным.
Вы только поглядите! Он меня учит! Значит, я одичал! А он нет! А по-моему, это он сумасшедший. Ха-ха-ха!
Добро! Сани так сани. Колокольчики есть. А если жениху понравится, привяжем и ленточки.
Не знаю, как будет с Боем. Сегодня и так отец разозлился из-за этого проклятого охотничьего рога и из-за нас с Воком. Когда он разозлится, то даже не выслушает еще, чего мы хотим, как сразу же запретит. Особенно мне, Йожке не так.
Хотя до завтра все может сто раз перемениться.
* * *
Я воспитывал свою волю целый день, и когда автобус подъезжал, я, сделав каменное лицо, как у индейца, уже был готов ко всяким неожиданностям. Меня ничто не выведет из себя, решил я, ни объятия, ни поцелуи, как в глупом фильме, когда мы все свистим. Это дело Йожки, я просто у него погонщик собак, и только!
Лыжники медленно выходили. Автобус уже почти опустел, а Йожо все стоял, застыв на месте как пень. Тут из автобуса наконец выскочила девушка. Она засмеялась, сверкая белыми зубами со щербинкой посредине, и, чтобы вывести из оцепенения Йожо, набрала в руки мокрого снега и залепила ему прямо в обалделую физиономию.
Я на миг сбросил свою каменную маску индейца. Но только на миг.
- Привет, Янка! - опомнился наконец Йожка. - А я уж думал, ты не приедешь. Куда ты запропала?.. Ну, добро пожаловать!
Они стояли друг против друга как дураки, а я потащил в сани черную кожаную сумку и три пары лыж. Они протянули друг другу руки, а потом стояли, словно не знали, что надо делать, и мне приходилось вкалывать за всех.