- Просто вы не хотите топать на другую сторону Дюмбера, - ворчала Анча.
- Кто говорит - на другую? У нашей долины тоже есть северный склон. Если хотите знать, это у Козьего хребта. И мы там будем одни. Обкатаем его и будем ездить дотемна.
- И загорать, - сказала Яна.
- На костре, - смеялись парни.
- Что в этом году за зима? Счастье еще, что столько снега выпало. Не дай бог, если подморозит.
- Если б не календарь, можно подумать, что сейчас март.
- Пожарники наверняка в него не смотрят, - не унимался Лайо. - Воображают, что весна, и пугают своими лавинами.
- Ой, а мне хочется поглядеть на лавину! - пискнула какая-то девчонка.
- А мне - нет, - сказал Юло Мравец. Сразу видно, что он настоящий лыжник, а не любопытный дурак.
- Ладно, подъем, - сказал Вок Яне. - Надо смазать лыжи. Я дам тебе тюленьи ремни, чтобы было легче идти. Хорошо?
Яна улыбалась счастливой улыбкой. И я был рад, что ей у нас нравится. Очень, очень рад.
- Эхе-хе, охо-хо! Пошли, а уж завтра вечером погуляем вовсю, - вскочил неожиданно Юло Мравец. - А я попляшу с ружомберокской городничихой!
Мы чуть не лопнули от смеха. Больше всех смеялась Яна, ружомберокская городничиха!
- А в полночь я пробегусь на лыжах в одних, пардон, подштанниках, - повернулся Юло к Яне, - чтобы не мять брюки.
И мы начали придумывать маскарадные костюмы к новогоднему походу. Каждый новый год в двенадцать часов, с последним ударом, мы встаем за домом на лыжи и спускаемся вниз с горы, одетые кто во что горазд. Отец зажигает на углу лампу в пятьсот свечей, туристы глазеют на нас из окна, а мы свистим, играем на разных инструментах, и каждый стремится закончить спуск смешным коленцем. Лучше всех это удается Юло Мравцу. Он съезжает на одной лыже, согнувшись в три погибели, и валится в снег, как девчонка-неумеха. Остается только удивляться, как он мог так переплести ноги. Домой мы возвращаемся все мокрые и еле живые от смеха.
- А теперь, ребята, спать, - подошел к нам отец.
- Еще ра-а-аа-но, - ныли мы, но все напрасно.
- Очистить позиции, - скомандовал он, - и на боковую!
- Есть! - вскочил Юло Мравец.
Я видел, что все остальные нам завидуют, как дружно мы маршируем из столовой, нам весело и никому это веселье не стоило ни кроны.
Как я жду завтрашнего дня! Яна поднялась наверх, а Вок остался внизу. Остальные устроились в общежитии. Я поджидал Вока, а он все стоял и смотрел наверх. Я немедленно пошел прочь. А Вок все стоял, не двигаясь с места.
- Ну, Янка, иди, - сказал он тихо. - Доброй ночи! Пусть тебе приснятся хорошие сны.
- Доброй ночи, Йожка… Как тут у вас чудесно! - вздохнула Яна.
Лестница заскрипела, и Вок двинулся вслед за мной.
- Ты мировой парень, - толкнул меня Йожка.
Ага, мировой, мне одно только не ясно: Йожка еще мой брат или стал полной собственностью Яны?
Смешно, а не разберешься!
* * *
Я насыпал соль в солонку и резал перец, когда кто-то вдруг принялся колотить палкой в кухонное окно.
- Ты что, обалдела?! - крикнул я, уверенный, что это Габа: она отправилась с мамой к поросятам. Или Юля: она тоже была на дворе.
Но за окном стоял незнакомый лыжник.
- Где отец? - закричал он. - Говори скорей!
Где отец, я не знал. Он не пустил меня утром на Козий хребет, и мне нет до него дела! Все на лыжах ходят, а я чтоб все каникулы вкалывал, да еще и на Новый год!
- Слышишь, парень? - повторил лыжник. - Позови отца!
Только тут я заметил, что глаза у него страшные и лыжи он не снимает. Я выбежал и столкнулся с отцом на лестнице: он поднимался на чердак за сардельками.
- Скорей, тебя зовут! - крикнул я, потому что уже боялся этого человека под окном и того, что он собирался сказать отцу.
Мы с отцом выскочили на крыльцо.
- Хозяин… - сказал лыжник и пристально поглядел отцу в глаза. - Хозяин, лавина!
Отец словно онемел.
- И люди под ней! - крикнул лыжник.
У отца бессильно повисли руки.
- Кто? - спросил он чуть слышно глухим голосом.
- Не знаю. Кажется, ваши гости.
- А мой сын? - спросил отец с трудом, набравшись мужества.
Зачем он спрашивает? Зачем? Ведь он ясно слышал, что гости. Йожо не гость, он сын! И Яна тоже не гость, она наша. Значит, ни Йожо, ни Яна не могут быть под лавиной! Зачем он спрашивает?
- Ничего не знаю, хозяин! - Лыжник глядел на старые отцовские башмаки. - Знаю только, что лавина и что нужно помогать. Людей засыпало!
Я кинулся за отцовскими ботинками.
- Собирайтесь! Все, сколько есть! Где лопаты? - кричал лыжник.
Я вытащил из сарая четыре лопаты. Больше у нас нет. Лыжник попросил ремень, связал лопаты и перебросил через плечо. У отца дрожали руки, когда он шнуровал ботинки.
- Да, позвоните по телефону, - вспомнил лыжник, посмотрел на отца и сбросил лопаты и лыжи. - Где у вас телефон?
- В комнате за кухней.
- Скажи всем в столовой, - сказал мне отец нарочито спокойным голосом. - А маме ступай и скажи, что мы скоро вернемся.
В столовой сидели четверо лыжников. Они вскочили, взяли лыжи и отправились вместе с нами.
Мы шли быстрым шагом, впереди отец. Он был самый старший из нас, тяжело дышал, пот заливал его лицо, но он его не вытирал, а все шел, шел и шел, как заведенная машина. Больше он ни о чем не спрашивал. Из карманов у него торчали бутылки коньяка, за которыми мне пришлось вернуться.
Лыжники иногда спрашивали незнакомого человека:
- Когда она обрушилась?
Или:
- Может, никого и не засыпало? Сколько раз уже лавина сползала - и ничего…
- Да минут сорок пять назад, - сказал лыжник. А на второй вопрос ответил: - Дай бог, чтоб так. Да только я своими глазами все видел…
Показался южный склон Дюмбера. Гладкий, нетронутый. Следов лыж из такой дали не видно, а ведь лавина - она оставляет страшные следы разрушения! Я уже два раза видел их на этом склоне.
- Ничего не видно, - сказал отец с надеждой, разглядывая склон.
- Может быть, вы ошиблись, - заметил один из четырех лыжников.
Незнакомец промолчал.
А меня снова охватил страх. Ноги и руки стали ватными. Я предчувствовал, что скажет сейчас этот человек, и мне захотелось вернуться домой, убежать, оказаться далеко и не слышать этих страшных слов.
- Это под Козьим хребтом, хозяин. Сейчас увидите.
Тут отец остановился. Схватился рукой за грудь, и когда я подбежал к нему, то увидел, как отливает кровь от его мокрого лица. Он оперся рукой о мое плечо.
"Это неправда! - кричал я про себя. - Неправда! Этого не может быть!" Но я уже знал, что это так, что такое может быть. Я плакал без слез и молил, чтобы это оказалось неправдой, чтобы ничего не случилось хотя бы с нашими, с нашим Йожкой, с нашей Яной. И ни с кем другим! Но главное, с нашими. "Ни с кем! - просил я, испуганный тем, что желаю несчастья другим. - Пусть ничего не случится. Ни с кем, ни с кем другим, ни с нашими…"
Отца оставили силы, и я побежал впереди. Дорога свернула направо.
Мне опять захотелось повернуться и убежать. Но, поглядев на отца, я рванул вперед с новой силой.
Передо мной открылась страшная картина.
Во всю ширину Козьего хребта темнел след лавины. Под скалистым хребтом почти на треть склона виднелся нетронутый снег. Но дальше!.. Словно кто-то гигантским ножом равномерно разрезал снежный покров и приказал: начать отсюда! Снежный покров сначала двигался медленно по всей ширине склона, но, достигнув долины, пополз по ее краям и сдвинулся к центру. Лавина сузилась и вспучилась. Потом натолкнулась на заслон из низкорослых сосен, стала тяжелой и стремительной и понеслась с бешеной скоростью, круша на ходу деревья, вырывая валуны и увлекая за собой все, словно взбесившаяся река. Уже ничто не могло остановить ее, только Дюмбер. Она покрыла всю долину под Козьим хребтом и забралась на противоположный склон. Страшным заслоном из снега, камня и деревьев она перегородила и центральную долину.
- Этот грохот, - схватился за голову незнакомый лыжник, - этот свирепый гул, я не могу его забыть! А потом вдруг наступила тишина… Хозяин… - хотел он что-то сказать отцу. - Хозяин…
Но отец шел не останавливаясь и не слушая его. И я, и все остальные - мы шли не останавливаясь.
На лавине работали люди. Я бежал и отчаянно высматривал Йожку и никак не мог его отыскать. Я уже видел Лайо и Анчу Мравцову, Ливу и всех Смржовых, только Йожо, нашего Йожо, не было нигде!
На боку, чуть в стороне от лавины, распростершись прямо на снегу, лежал рослый парень. Появились работники горной службы и стали укладывать его в сани. Я узнал свитер. Юло Мравец! Когда его везли мимо нас, он отвернулся и прикрыл локтем исцарапанное лицо. Грудь, перехваченная ремнями, тяжело вздымалась.
- Юло! - крикнул отец. - Юло, а мой?..
Идущий сзади спасатель притормозил, постромки, на которых держались сани, натянулись, но лыжник впереди продолжал идти, и Юло, закрывая лицо руками, проехал мимо.
Я уже нашел почти всех наших, но Вока все не было. Наши туристы и несколько незнакомых мне людей перекапывали лавину лопатами и мотыгами, а кто и просто голыми руками рыл в снегу тоннели.
Кто там под лавиной? Кто?
Отец кинулся к первому попавшемуся.
- Люди добрые, - схватил его отец за рукав, - скажите, люди, где мой сын?
- Не стойте, ребята, - кричал тот, тяжело дыша, - человек под снегом!
- Но мой сын… - повторял отец, с отчаянием глядя на лавину.
Незнакомый человек распрямился и как будто только сейчас заметил отца.
- Сын? - переспросил он. - Да нет, говорят, девушку засыпало.
И тут я увидел Вока в глубоком, самом глубоком, тоннеле. Он, стоя на коленях, пробивался к центру лавины, выбрасывая снег голыми руками.
- Йожо! - крикнул я и кинулся к отцу: - Отец! Йожо!
Он не видел нас, только когда я крикнул еще раз, Вок поднял мокрую голову, посмотрел невидящим взглядом и хрипло повторил:
- Здесь! Это было здесь! Я видел! Я видел! Копайте быстрей, быстрей! Она здесь!..
Он рыл снег разбитыми руками, а тоннель, осыпаясь с обеих сторон, становился все уже. Нужна была лопата и здоровый, не усталый парень.
Вок совсем обессилел.
- Вылезай, - просил я его, - пусти меня. Вылезай, Йожка!
- Не могу, - хрипел он, ни на минуту не переставая копать. - Не могу. Я знаю, где она. Надо спешить…
Один из нашей четверки, взяв лопату, прыгнул к Воку в тоннель.
- Пусти меня, - взял он Йожку за плечо, - с твоими руками тут ничего не сделать. Снег надо выкидывать.
Но Вок не пустил его. Он словно никого не слышал.
- Вылезай, - крикнул на него наш турист и оттолкнул его назад, - не то я стукну тебя!
Ему удалось наконец перелезть через Вока. Он выбросил из тоннеля первую лопату снега и взглянул на Вока, уткнувшегося головой в колени.
- Передохни, - сказал он Воку. - Если она здесь, я доберусь до нее быстрее, чем ты с твоими руками. Когда устану- сменишь меня. Ну, выше голову! Дыши глубже!
Вок послушно поднял голову и медленно встал. Только сейчас он заметил отца.
- Отец… - Подбородок у него задрожал. - Папа… Яночка!.. - Потом ни с того ни с сего он вдруг закричал: - Ищите! Да копайте же! Что вы стоите?
Он бегал и искал, где начать новый тоннель. Отец вырвал у меня лопату и дал ее Воку, чтобы он не начал снова рыть голыми, израненными руками.
- Я верю, сынок, - сказал отец спокойно, хотя голос выдавал его, - я верю, я уверен, что мы найдем ее и все будет в порядке.
Йожка остановился. Он жадно ловил каждое слово отца и понемногу успокаивался.
- Я знаю, - продолжал отец твердо, - чувствую, что мы найдем ее вовремя. Ты только посмотри, сколько нас!
Йожка поднял глаза и оглянулся, словно впервые увидел окружающий мир. Он только сейчас увидел людей, и это его успокоило. Теперь работало уже человек тридцать. Но потом он смерил взглядом лавину, понял, какая она широкая и высокая - не меньше десяти метров, - и, видно, понял, что и вдвое больше народу не сможет перекопать ее. Он вернулся, скинул мои варежки, которые уже натягивал на раненые руки, и начал бешено рыть на новом месте.
Не знает! И он, бедняга, не знает, где может быть Яна. Ведь если б он знал твердо, то вернулся бы к своему тоннелю, а не копал бы совсем в другом месте с тем же немым отчаянием.
Сейчас мы работали все - кто лопатой, кто руками. Наконец, после многих попыток, кому-то из спасательной службы удалось организовать работу. Никто больше не бегал, каждый работал на своем месте, а в центре, где лавина была плотнее и выше, четверо человек втыкали в снег длинные железные шесты. У каждого был свой определенный участок, и поиск шел организованно. Шест втыкали, поворачивали, вытягивали и смотрели, не захватил ли крючок куска материи от куртки или брюк. Двенадцатиметровые черные пики грозно взлетали против затянутого тучами неба, и я уже перестал верить, что мы найдем Яну. Шел второй час поисков, а от нее не было и следа. Ни палки, ни шарфа, ни рукавицы. Мне даже стало казаться, что ее вообще здесь никогда не было. Она, наверное, от нас где-нибудь прячется! Но где-то совсем в другом месте, а не здесь, под этой огромной лавиной, такой огромной, что люди кажутся крохотными, разбежавшимися по снегу муравьями. Нет, Яна не может быть здесь, под снегом! Яна, озорная ящерка, что же ты не вильнула хвостиком и не скрылась от этого ужаса на скале, в густых зарослях! Она наверняка там, в кустарнике, она просто растянула ногу и не может спуститься к нам и сказать: "Что вы тут делаете? Что вытворяете?"
- Не стой! - крикнул мне Вок. - Не то я тебя!..
Я бросился на колени и погрузил руки в снег: я боялся Вока. Он был страшен: лицо осунулось - кожа да кости, глаза исступленно горели.
Нет ее здесь! А если и есть, уже поздно. Я знаю, человек может выдержать под снегом несколько часов, потому что снег рыхлый и пропускает немного воздуха, но я в это не верю. Я видел лыжника, которого откопали через два часа. Сердце у него еще билось, но даже врачу не удалось его воскресить.
К отцу подошел спасатель.
- Нужно пойти позвонить еще раз, - сказал он, с беспокойством оглядывая Дюмбер. - Пора уже им быть здесь с этим прибором.
- Только не я, - покачал головой отец. - Я… останусь тут с детьми. Пошлите кого-нибудь другого. Помоложе.
Начальник спасателей подозвал Лайо.
- Нет-нет, - сказал отец. - Взрослого. Моя жена будет не в силах…
Вызвался опять тот лыжник, что уже был у нас. Он встал на лыжи и тут же исчез вдали.
- А ты… - отец посмотрел на меня, - пошел бы ты к маме.
Но я не мог бросить Йожку. Отец только вздохнул. Видно, уже и он не верил.
Может, если бы пришли с прибором… Я его не видел, но знаю, что когда с ним ходят, он показывает, где искать человека. Наверное, в нем действует магнит. Ведь у каждого лыжника металлические крепления на лыжах. А может, в этом приборе действует радар?.. Какая разница, лишь бы он уже был здесь! Лишь бы показал, где искать Яну, живую Яну, с большими голубыми глазами, широко раскрытыми, когда ей страшно или когда она смотрит на Вока. Сейчас ей наверняка страшно, она боится и мучается, найдем ли мы ее вовремя, а мы роем, но может быть, не там. Яна нас слышит и боится, что мы никак ее не найдем.
Время летело с чудовищной быстротой, и я заметил, что люди вокруг работают уже не так споро. Они останавливаются, разговаривают, задумчиво качают головами. Заметил это и начальник.
- Копайте, копайте! - кричал он, бегая и подгоняя всех.
- Приказывать легко, - проворчал кто-то. - Только кто приказывает, должен позаботиться и о провианте: скоро обедать! - И он противно засмеялся, ожидая, что его поддержат остальные.
Начальник подошел к нему и вырвал из рук лопату.
- Вы можете идти! - закричал он, весь красный от злости.
- Ну и пойду, - сказал парень и пошел. - Все равно все уже напрасно! Не будьте дураками, ребята, прошло два часа!
Он взял лыжи и двинулся по направлению к Партизанской хате. Девушка, которая стояла рядом с ним, услышав эти слова, испуганно зарыдала. Остальные снова с каким-то отчаянием начали пробиваться к центру лавины.
Почему к центру? А может, Яна где-то с краю? Конечно, может, она и в центре. Почему же все устремились к центру? Может, она в боковом проходе. Может… Может, может! Может, в центре, может, на краю, может, внизу, а может, и выше. Все только может, но ничего наверняка. Наверняка лишь одно - Яны нет. И нет радара, который мог бы ее найти.
Я больше не думал, что она сидит где-то в кустарнике, с вывихнутой ногой. Я уже думал о другом - о самом страшном.
Кого я совершенно не мог понять, так это Ливу. Не потому, что она не подошла к нам. Я не мог понять, почему она тоже вдруг перестала рыть, прикрепила лыжи и начала спускаться с дюмберского склона. Как раз напротив нас. Она спускалась правильной "елочкой", наискосок подымалась вверх, снова съезжала и каждый раз кончала спуск резким поворотом как раз там, где лавина упиралась в нетронутый дюмберский склон.
"Лива! - хотелось мне крикнуть. - Лива, что ты делаешь?!"
Но она меня не замечала. Она шла не останавливаясь. Без передышки взбиралась и спускалась, каждый раз прокладывая новую лыжню на метр дальше, пока не разрисовала правильной "елочкой" почти весь склон. Словно ничего на свете не было важнее этой правильной "елочки".
"Остановись, Лива!"
Лива не остановилась. Она продолжала взбираться и съезжать, как заведенная механическая игрушка. Что с ней случилось?
Я уже не решался смотреть на склон. Вдруг она закончит спуск, достанет губную гармошку из кармана, сначала просто попробует, а потом заиграет на всю долину, на всю лавину: "Когда мне пойдет семнадцатый год…", и мне придется подойти к ней и ударить ее изо всех сил, чтобы она перестала.
Я глядел только на снег перед собой. Какой он страшный! Серый, тяжелый и мокрый. Не белый, а совсем серый под этим тоскливым небом.
И скалы, серые летом, сейчас были совершенно черными. И ветки карликовой сосны черные, только желтый излом их пахнет смолой, словно ничего не произошло.
"Начинай же, Лива! Почему ты не играешь? До каких пор мне ждать?!"
Нервы у отца сдали. Он стоит над Воком, согнувшись в снежном тоннеле, и плачет. Слезы не текут, но я знаю, что отец плачет.
А Йожка не плачет, Йожка выбрасывает снег, копает, как заведенный, и худеет на глазах, словно тает, расплывается передо мной в дрожащем сыром тумане.
Хватит! Я больше не выдержу! Не могу! Должно же наконец что-нибудь произойти!
- Идут!.. - закричало сразу несколько голосов, к ним присоединились остальные: - Идут!..
Я поднял голову и увидел четырех парней с рюкзаками, с бешеной скоростью пересекающих дюмберский склон и все Ливины "елочки". Всю ее художественную работу!
Начальник приказал всем покинуть лавину, Йожо никак не хотел выходить из своего тоннеля. Но когда понял, что всем надо уйти для исправной работы прибора, сам отошел в сторону.