- Ну вот. Только вы, братцы, трубу на голову не надевайте, а то прошлый раз ваш Петунков с лестницы свалился.
Меня смех разобрал, а Юра с табуретки вскакивает.
- Какой Петунков? Что мы, ненормальные, что ли, вашу трубу на голову надевать?
- Как какой? Вы что, не из ДПШ, не из драмкружка? А я-то… Ну простите, ребята. Вчера из ДПШ, понимаете, звонили, им для спектакля опять граммофон нужен. "У вас, - говорят, - реквизит уникальный". Вот и перепутал. Ну ничего, разобрались. А вы-то по делу, наверное?
Юра уже совсем куртку расстегнул. Жара на кухне.
- Так звонили же вам насчет записей. Ну что придут к вам.
Дядька этот даже очки снял. Думал, думал.
- Ну аппаратуру вы у кого покупали?
Юра перед ним стоит, а он через него в стенку смотрит. Потом очки опять надел.
- Было, - говорит, - было. Только я у него аппаратуру покупать не стал. Не по купцу товар. Дорого очень. Вертушка у меня есть, замечательная вертушка. Без этого никак, диски беречь надо, а уж усилителем своим обойдусь. Не фирма, конечно, но чем богаты…
Он вдруг вскочил.
- Да вы раздевайтесь, ребята, в комнату пойдем.
В прихожей говорит:
- Боком идите.
А там иначе и нельзя. Стеллажи в два ряда, а на стеллажах… Я сначала думал - книги, потом он верхний свет зажег - нет, смотрю, коробки какие-то. Он меня сзади под локоток поддерживает.
- Ох, у меня тут все на честном слове держится.
Так в комнату боком и забрались. И там коробки кругом. Он нас на середину вытолкнул.
- Ну, добрый вечер, да? Степан Трофимович. А вас?
Два стула из-за стола выдернул.
- Прошу.
Мы уселись, а он на нас сверху смотрит.
- Чаю, ребята?
Юра говорит:
- Так мы вроде…
- Стало быть, чаю.
И в коридор протиснулся. Я спрашиваю:
- Что это за коробки такие?
- Ладно тебе, смотри, что там в углу.
А в углу старинный проигрыватель. Стоит темный, полированный, ну прямо как из магазина, только рупора граммофонного нет. На боку медными буквами написано: "Идиллия". Юра по сторонам посмотрел.
- Честное слово, понял! Это же у него пластинки в коробках, вот что. Коллекционер он. У него "Идиллия" - это для старых пластинок.
Я к этим полкам с пластинками подошел, на одной коробке читаю:
- "А. В. Степанов. 1. Холера. 2. 25 рублей".
Ничего себе пластиночка! А Степан Трофимович из кухни еле слышно кричит:
- Юра, Витя, чай готов!
А в кухне везде журналы лежат. Я их сразу не заметил. Старые журналы, с ятями еще. Я один открыл наугад, а там заголовочек - хоть в "Крокодил" посылай: "Новый вид музыкальной кровати". Только Юре хотел показать, Степан Трофимович говорит:
- Ну что, в комнату пойдем? Я вас, братцы, без музыки не отпущу.
Аппаратура в самой дальней комнате была. Он выбрал на стеллаже коробку, подержал одну пластинку, оглянулся на нас и взял другую.
Она как будто всегда была, эта музыка, и я ее сразу узнал, хоть не слышал никогда. Мне даже почудилось, будто у меня внутри оставалось специально для нее пустое место и она теперь в эту пустоту входила. Наверное, все это как-то называлось, только слова не вспоминались никак… А музыка отодвигалась от нас все дальше, пока ее совсем не стало слышно. Теперь она, наверное, была где-то далеко, а мы трое сидели в пустой комнате.
Степан Трофимович убрал пластинку.
- Мне тут один говорит - пластинки продавать: деньги, мол, на усилитель будут. "Вы, - говорит, - будете иметь прекрасную частотную характеристику". Чудак, ей-богу. Можно подумать, музыка из частотной характеристики получается… Ну, что еще слушать будем?
Час, наверное, слушали. Юра Степану Трофимовичу говорит:
- Здорово! А у нас-то почти и нет ничего. Точно, Витек?
- Конечно, - отвечаю, - ездишь, ездишь, а толку никакого.
- Мальчишки… - Степан Трофимович со стулом к Юре придвинулся. - Мальчишки, да это ж замечательно просто! Вы, конечно, популярную музыку собираете? Только как же это вы? Ведь дорого, чертовски дорого!
Я чувствую, что он как-то все по-своему понимает. Только объяснить хотел, Юра говорит:
- Так мы пока кассеты коллекционируем, Степан Трофимович. Ездим, ищем, а везде одно и то же.
В общем, он Юрин телефон взял.
- Будет что-нибудь - позвоню.
На улице я спрашиваю:
- Ты чего? Какие мы коллекционеры?
- Ну видел же ты, Витек, как дед обрадовался. А представляешь - я бы ему все как есть рассказал… Не смог я, Витек. Не смог, и все тут.
Из автобуса вышли, прощаемся. Юра вдруг улыбнулся:
- "Частотная характеристика"… Нет, это тебе не Пигузов. Слышишь, Витек, а музыку-то искать надо.
Странная у меня жизнь пошла. В списке адресов я уже половину вычеркнул, а новой музыки не было совсем. Люди отличались только адресами. Я мог заранее сказать, что мне дадут переписывать, какая аппаратура будет в квартире и как хозяин будет выспрашивать, нет ли новых дисков. "Такие люди есть, - говорили мне. - Всё добыть могут. Ну абсолютно всё". На уроках Ленка Базылева пихала меня острым локтем: "Витька, не спи, ты сегодня уже третий раз спишь".
Как уроки делал - непонятно.
С Ваньчиком мы виделись только в школе. Он рассказывал мне про Бориса Николаевича, но в лаборантскую больше не звал и про мои дела не спрашивал.
Один раз в большую перемену я искал Ваньчика, чтобы позвать на улицу. Он исчез сразу после урока, и я поднялся к кабинету физики. Он там и на переменках крутился. Я голову просунул в дверь и позвал.
- Ага! - крикнул Ваньчик из лаборантской.
- Здорово, мужики!
Оборачиваюсь - Ляшин из седьмого "а".
- А Борис Николаевич где?
Ваньчик говорит:
- К уроку вернется.
Ляшин меня в сторону тянет.
- Слушай, Кухтин, хорошее дело надо сделать. Вы у Бориса каждый день вкалываете?
Я на Ваньчика оглядываюсь, а Ляшин торопит:
- Ну чего ты, заснул, что ли?
Ваньчик ко мне шагнул.
- Ну я каждый день хожу, а что?
- Слушай, Леха, он у вас в классе задачи для контрольной на карточках раздает? Ну белые такие бумажки с номерами! Что он их, домой, что ли, носит? Нет, верно ведь. Вместе-то в темпе найдем. Он куда-нибудь после уроков выйдет - и найдем. Я их в соседнем классе перепишу, а ты, Иваницкий, на место положишь. Не следит же Борька за вами. Вышел, вошел - не на уроке ведь.
Я Ляшину в переносицу уставился и смотрю, как будто там кино. На некоторых такой приемчик очень действует. Он заморгал, как будто в глаза попало.
- Ну чего, чего?
Лешка часы снял и в карман сунул.
- Катись.
- Чего-чего?
- Катись, понял? Только очень быстро катись.
И правда, быстро укатился. А Ваньчик смотрит на меня и смеется:
- Гипнотизер.
Перемена, жаль, кончилась, так на улицу и не успели.
В тот день мы с Лехой долго по домам расходились. То он меня немного проводит, то я его. Разговаривали. Я только около своей парадной про Юру вспомнил. Сразу звонить побежал, ведь два дня уже не виделись.
- Приходи, - говорит. - Сейчас прямо приходи. Деньги возьмешь. Вчера Трофимыч звонил, что-то такое нашлось у дедушки. Он меня сегодня ждет, а я не могу. К маме надо в больницу. Нехорошо там, понимаешь?
Он меня в квартиру впустил - и сразу на кухню.
- Сейчас, - говорит, - вместе выйдем. Курагу вот упакую, и пойдем. Весь город я за этой курагой обегал.
"Нине Анатольевне Ступиной". Юра буквы красным обвел, чтоб видно было.
- День сегодня не впускной, Витек. Вдруг не прорвусь, хоть передача ей будет.
Из дома только вышли, дверь сзади как грохнет.
- Витя, Кухтин!
И Базылева несется. Ну как будто ждала, когда мы выйдем. Я уж думал - беда какая-нибудь, а она перед нами остановилась и спрашивает:
- Ты, Витька, номера по физике записал?
На Юру смотрит, а мне про номера говорит.
- Вспомни, Кухтин, что тебе стоит, а то я, кроме физики, уже все сделала. Вот честное слово!
Юра говорит:
- Не могу я, ребята, ждать, вы со своими номерами разбирайтесь, а я пойду.
Он уходит, а Ленка про номера свои забыла, стоит и смотрит. Он две парадных прошел - Ленка как крикнет:
- Привет Нине Анатольевне, Юра! От меня привет!
Я говорю ей:
- Ты чего, Ленка, у нас и физики-то завтра нет, успеешь еще.
Рукой махнула.
- Конечно, успею. Знаешь, Витя, у Юры все очень плохо.
- Чего ж, - говорю, - хорошего - мать в больнице.
- Нет, нет, все плохо. И мама, и все. Ты ничего не знаешь?
- Нечего мне, Базылева, знать. Я сейчас к одному отличному деду иду. Хочешь, пошли, а то ты со своей физикой совсем зациклилась. Только знаешь что, Ленка, быстрей шагай.
Я, как Юра тогда, не стал ждать, пока он откроет.
- Здравствуйте, Степан Трофимович.
- Обязательно, обязательно добрый вечер! И голос вроде знакомый. Я ведь вас знаю, да? Вы ведь руками махать не будете?
Я Ленке подмигнул: говорил же - дед что надо.
Он свой крючок наконец откинул.
- Витя! Вот так гость.
На площадку посмотрел.
- А Юра, где Юра?
Ленка говорит:
- Здравствуйте. Юра не мог, вам привет от Юры.
Мы между стеллажами за ним идем, он к Ленке оборачивается.
- Я, знаешь, так и думал, что они еще придут. Они музыку хорошо слушали.
И опять нас в комнату тянет. В середине комнаты у стола посадил, а сам стоит и за плечи меня держит.
- И чаю, как в тот раз, да, Витя?
Ленка говорит:
- Мы дома знаете сколько чаю пьем? Так чайник на огне и держим.
А сама на Трофимыча во все глаза глядит. Понравился ей дед.
Я в жизни столько чаю не пил. Ложкой в стакане кручу, а сам думаю: как начать-то? Степан Трофимович нас баночками с вареньем со всех сторон загородил. Ленка уже, по-моему, изо всех попробовала. Ну нисколько не стесняется.
- Замечательное варенье. У меня мама так не умеет.
Я его спрашиваю:
- Это вы все сами варите?
Он засмеялся:
- А ты думал, что старик только пластинки слушать может? Нет, брат, у меня, между прочим, и профессия есть, и работа была, пока на пенсию не вышел. Иногда, знаешь, самому удивительно, когда все это собралось.
Он показал на стеллажи.
- Я, понимаешь, геодезист, по полгода в экспедициях. Только дома обживешься - давай собирайся.
- Понятно, - говорю, - такая работа. У меня у самого мама геолог.
Степан Трофимович как будто даже обрадовался.
- Ну я же вижу, самостоятельный ты. Мой старший тоже рано все делать научился. А с пластинками - это тоже, знаешь, история.
Он нам еще чаю налил, а я думаю: "Ладно, если про пластинки, то ничего. Тут я ему в нужном месте напомню".
- Я, Витя, геодезистом еще до войны стал, тогда-то нас больше землемерами называли, только я все равно и буссоль, и теодолит, и дальномеры разные - знал я это. Ну и здоровый был. Вот и попал в морские артиллеристы, в Кронштадте служил. А уж когда война началась и часть пушек на берег перетащили, стал я береговой артиллерист. У нас пушка Б-один называлась.
И вот, знаешь, стоит наша батарея на краю города, а рядом домишко. И такой домишко, что от каждого нашего залпа подпрыгивает, а уж когда по нам бьют, то кажется - от одного грохота рассыплется. Уж хозяину говорили, чтоб в город подальше от батареи переселялся. "Я, - отвечает, - человек старый, одинокий, мне от смерти неприлично бегать".
Но щель, понимаешь, у себя во дворе отрыл и с вещичками во время обстрела туда прятался.
Нам с батареи видно было.
Только уже в конце зимы подходит ко мне один краснофлотец и докладывает, что сосед наш, оказывается, в щели патефон спасает и что желательно бы у него этот патефон на продукты выменять, чтобы на батарее музыка своя была. Ну, наэкономили мы две буханки, и пошел я в гости. Сосед сидел хвойный отвар пил. От цинги. Только я объяснил ему, что к чему, вскакивает он и ну кричать.
"Очень, - кричит, - досадно, что наш моряк, а тем более командир, не понимает, что не все купить можно!"
Я, Витя, прямо перепугался. Думал - он от своего крика свалится. Сил-то в старике никаких нет. А он отдышался и уже довольно спокойно говорит: "Это, конечно, очень забавно, когда старый дурень под обстрелом с патефоном бегает, но краснофлотец ваш большой путаник".
И открывает передо мной патефонный чемоданчик, а там никакого патефона, одни пластинки. А он еще и шкаф распахивает, и там тоже пластинки рядами стоят. Сел он перед дверцами на табуретку и глаза от усталости прикрыл.
"Сережино это. Сергей, как вы, - моряк, старше только, в гражданскую здесь, на Балтике, воевал. Он уже потом писателем стал и пластинки собирать начал. Я его с лета не видел. Как он коллекцию ко мне перевез, так и не виделись. Самое ценное в чемоданчик сложил. "Береги, - говорит, - отец, по возможности". И ушел. Вот и сижу я тут с вами, потому что куда я с обозом этим? Сколько домов разбито, в общежитиях теснота, ночью по команде поворачиваются, а тут для одних пластинок чуть не дом нужен. Совсем, скажут, из ума выжил.
А патефон возьмите, на что мне патефон, я без Сережи музыку слушать не буду. Возьмите, возьмите! Не у меня одного пластинки есть. Поищете - найдете".
Так я, Леночка, и ушел без пластинок. Других мы нигде не нашли, и забыл я про этого деда с его музыкой начисто, не до того было. Только в начале апреля приходит он сам. Я, знаешь, тогда уже всякого насмотрелся, сразу понял: недолго ему свои пластинки беречь осталось. Сгрызла его цинга. Валенки разрезаны - ноги распухшие не влезают, - голос еле слышен, а от самого землей пахнет. Тогда таких много было. Но чемодан свой, понимаешь, на саночках везет. Одной рукой за веревку тянет, в другой лыжная палка бамбуковая, чтобы не упасть.
Я ему лихо так: привет, мол, соседям! А он на саночки сел и рукой махнул.
"Не надо, - говорит, - тут и без вас шуму хватает. Возьмите лучше пластинки, а я пойду лягу. Ежели время будет, зайдите завтра. Похороните. Копать не надо, в щели засыпьте и все. Там, кроме меня, прятаться некому. И разговоров не надо, отвык я от разговоров. Сюда вот только посмотрите".
Открывает свои пластинки и показывает мне.
"Видите? Сережин знак".
А на конвертах квадратики бумажные наклеены, и буквы на них: КО.
"Колобов он, Сергей Колобов, а я его пластинки вам передаю".
Встал со своих санок и пошел. Я кричу: "Палку забыли, возьмите!"
И к нему. Он повернулся и уже совсем еле-еле говорит: "Ни в коем случае. Из бамбука будете патефонные иголки делать. Слышите? Только из бамбука. От железных пластинки снашиваются".
Ну, понимаешь, Витя, я эти пластинки поначалу никому не давал. Только потом все как-то забылось. Сгладилось, что ли? И главное, понял-то я не сразу, что старик этот тоже на свой лад воевал. Уйди он к людям, глядишь, и пожил бы еще. Так нет, дал себе команду: "Ни шагу назад!" - и все. Ну а как одна пластинка осталась, спохватился я. После войны попробовал другие колобовские диски искать, их в том домишке много было. Только больше мне буквы "КО" не попадались, а всякого другого много набралось, сам видишь.
Ленка сидит - щеки у нее красные-красные - и даже не моргнет ни разу.
Я говорю:
- А эта… Ну, та пластинка. Ее посмотреть можно.
Степан Трофимович чай допил.
- Пошли, - говорит.
Я даже руки за спину убрал, а Базылева сбоку стоит, локоть мой стиснула и прямо в ухо дышит. Он перед нами конверт подержал и в отдельную коробку спрятал.
Я на пластинке прочел: "Трио сестер Босвелл". И буковки "КО" в углу на машинке отпечатаны. Ленка мой локоть отпустила и спрашивает:
- А сам-то он где?
- Видишь ты, Леночка, какая история. Уж сколько там жизни пластинке отпущено, уронил - и нет ее, а вот пережила хозяина.
Степан Трофимович по комнате походил.
- И вот, знаешь, чем дальше, тем меньше надежды, что я колобовский диск найду, а остановиться уже не могу. Такая вот, Витя, история. Ты, поди, уже думаешь, что я забыл, зачем Юре звонил?
Он в соседнюю комнату вышел и с пакетом возвращается.
- Вот. Я ведь с самого начала знал, где для вас интересную музыку найти. У меня такие вещи сын собирает. Тоже, понимаешь, музыкой ушибленный. А что сразу не сказал, так мы, коллекционеры, со странностями. Ну откуда я знал, даст он вам пластинки или нет? Он, правда, для первого раза только дубликаты взять разрешил, ну двойные экземпляры, они для обмена у него, а уж дальше-то видно будет.
Я таких конвертов никогда и не видел. Там чего-чего только не было: чудовища доисторические, айсберги…
Я из кармана деньги вынул, а он головой качает:
- Ну что вы, ребятки, придумали, не надо мне от вас денег никаких. Возьмешь ты эти диски, перепишешь спокойно и вернешь. Все равно у меня кассетника нет. Так мы с тобой сегодня поговорили, а ты - деньги. Это тебе спасибо, что зашел. Ну вот бумажку с вашими адресами возьму, пожалуй. А сумка-то у тебя для пластинок есть?
Мы в прихожей одеваемся, а мне из-за этих денег неудобно - ну прямо вспотел весь. И Лена странно смотрит. Не знает же она ничего.
Я уже прощаться хотел, а Степан Трофимович тоже за шапку берется.
- Вы, Степан Трофимович, не беспокойтесь, я аккуратно.
- Да что ты, Витя, просто у меня вторая смена начинается. С восьми до десяти с внуком сижу. Младший сын на вечернем учится, жена его тоже. Юре привет.
С Базылевой до самого ее дома дошли. Во дворе стоим.
- Витя, а вы с Юрой еще к Степану Трофимовичу пойдете?
- А что, - говорю, - может, и пойдем. Если надо будет.
- А я обязательно пойду. Эх ты, Кухтин!
Я и домой не заходил, все Юре по телефону рассказал.
- Ну, Витек, завтра из школы прямо ко мне. Все перепишем - и вперед. А скажи, есть люди!
Я эти пластинки каждую в две газеты завернул. Еле сумка в парту влезла.
На перемене в буфет пошел, по лестнице спускаюсь - Ленка бежит снизу.
- Кухтин, Витя!
И вниз меня тянет. Я через ступеньки прыгаю, еле успеваю. До вестибюля доскакали - она меня отпустила.
- Иди, Витя, иди.
Вот еще новости, куда мне идти? Стою посреди раздевалки столбом, вдруг - Юра. Я так удивился, смотрю на него и молчу. Он ближе подошел.
- Спасибо, Ленточка.
Ко мне повернулся.
- У тебя диски? Порядок. После уроков на остановку приходи. Я Виталику звонил, на сегодня уговорились. Аппаратура у него нормальная, я смотрел, прямо там перепишем. Ну что ты? Завтра же Трофимычу пластинки вернем. Боишься, что ли? Ничего с ними не сделается. Это тебе не Ленечка. Ну, пока, мне еще к маме заехать надо.
Я на последнем уроке только и думал про Юру, как он меня на остановке ждет. Сумку из парты вытащил, на коленях держу. Только зазвенело, вскочил - и к двери. В коридор вылетаю - около двери Ляшин стоит, а с ним еще двое из десятого. Тоже гудилинская контора. Один поперек дороги ногу вытянул, я еле перепрыгнуть успел.
- Сейчас запрыгаешь, точно, парни?
Ляшин меня вперед пихнул.