Бегу в угловую булочную, а сам думаю: "Вот номера, Ваньчик меня за пирожками посылает, а я как бобик бегаю. И ведь что удивительно: не обижаюсь".
Я с пирожками прибежал, а их там человек пять.
В лаборантской не помещаются, кто-то уже в кабинете тиски привернул, напильником скрипит. Борис Николаевич меня с кульком увидел.
- Ага, - говорит, - отыскался след Тарасов. Ну, харчитесь, умельцы.
Всех и рассмотрел, пока пирожки уминали.
Двое ребят из девятых оказались, я их не знал раньше, а из параллельного седьмого - Капустин Пашка. И когда они успели?
Я в лаборантскую пошел, хотел посмотреть, как Борис Николаевич точить будет. А у станка-то Ваньчик! Губу отставил, ручки крутит. Я прямо испугался.
- Оставь, - говорю, - резец сломаешь.
Борис Николаевич говорит:
- Не сломает, он уже сломал что положено.
Вот так. Пока я всяких там владельцев посещал, Ваньчик тут, можно сказать, в люди вышел.
Я у физика спрашиваю:
- Опять конденсаторы по коробкам раскладывать?
А он два маленьких динамика достает.
- У нас, - говорит, - гражданин Иваницкий в диск-жокеи метит. Будешь ему стереотелефоны делать. Годится?
Работка, между прочим, ничего себе, не то что халтура гудилинская. Пока лишнюю бумагу из динамиков вырезал, вся спина мокрая стала. Вазелином, что осталось, смазываю, ну чтобы диффузор эластичный был, а сзади дышат. Я обернулся - Ваньчик стоит и всеми своими веснушками улыбается. И так мне легко стало, будто мама вернулась.
- Ну чего тут у вас? - говорю. - Токарь.
- Пекарь, - Ваньчик говорит. - Смотри, какой еж получился.
А точно - еж. Это Пашка Капустин с девятиклассниками уже почти весь глобус лампочками утыкали. То есть лампочки-то Пашка приделывал, а ребята что-то паяли рядом. Ваньчик туда посмотрел.
- Во, видал? Уже почти фильтры спаяли. Пашка лампочки покрасит, и готово дело - цветомузыка.
Я еще хотел посмотреть, что ребята делают, только Борис Николаевич вдруг объявил перерыв и стал на окнах шторы опускать.
- Внимание, - говорит, - гвоздь программы. Иваницкий, полезай на стол, Кухтин, гаси свет.
Такое тут началось! Они с Ваньчиком заранее, наверное, договорились. Ваньчик в темноте скачет, руками машет, а за ним лампа вспыхивает ярко-ярко. Ну прямо как ускоренная съемка или немое кино. Здорово! Потом Борис Николаевич свет зажег.
- Ну как, ребята, стоит такую штуку в зале поставить?
Ваньчик со стола слез.
- Что надо стробоскоп, Борис Николаевич.
- Ну и ладно.
Физик на столе какие-то провода разъединил, ко мне обернулся:
- Ты, Кухтин, тот ящик из-под стола выдвини, будь добр.
Дернул я его двумя руками - тяжеленный он оказался - а оттуда всякое железо посыпалось. И штуки-то, главное, совсем непонятные, не придумаешь зачем.
Я одну поднял - ну вроде треугольника из железного прутка, только углы скрученные. Подергал туда-сюда.
- Борис Николаевич, это у вас что?
А он железки на стол выложил.
- Эй, мальчишки, кто тут грамотный?
Мы перед столом толкаемся, а никто сказать не может. Потом Рогов из девятого взял этот треугольник, муфточку на нем повинтил, хоп - одна сторона открылась.
- Карабин, Борис Николаевич?
- Молодец, точно. Альпинистский карабин, а это крючья. Скальные, ледовые…
- Так вы альпинист?
Борис Николаевич крючья свои в ящик сгреб.
- Да пожалуй, что нет, я путешествия больше любил.
Тут Ваньчик не выдержал.
- Вы с геологами, да?
- Зачем с геологами - с друзьями. Я, понимаете, парни, очень не любил с друзьями прощаться: то одно сказать забудешь, то другое. А тут идешь неделю по тайге, неделю по горам, потом еще что-нибудь, и каждый человек рядом, и никто никуда не спешит. Когда поход кончается, ты каждого по отдельности ну просто спиной чувствуешь, и они тебя тоже. Я уж позже понял, что для этого в тайгу ходить не обязательно, а тогда прямо тосковал в городе.
Борис Николаевич стоял, крутил свой карабин на пальце и улыбался, как будто слушал приятное, и мы улыбались. За компанию. Потом кто-то говорит:
- А теперь?
- Теперь иногда встречаемся и вспоминаем, как все было. Это тоже здорово, когда есть что вспоминать.
Тут он совсем разулыбался, а я спрашиваю:
- А путешествия ваши?
- Так я же и говорю: не в тайге дело. Я вот с вами после уроков сижу, и никакой тайги мне не нужно.
Ваньчик совсем к Борису Николаевичу протиснулся.
- А спиной вы нас тоже… Ну как в походе?
- Непременно. Вот Капустин сейчас синхронизацию у осциллографа раскручивает. Точно, Капустин?
Пашка от осциллографа так и скакнул.
- Да ну вас, - говорит.
Мы смеемся, а Ваньчик опять:
- А почему я вас спиной не чувствую?
- Спина, Иваницкий, от тяжести умнеет. Вот рюкзак потаскай лет пятнадцать - и будет она у тебя все видеть и все слышать.
Просто удивительно, сколько в этой комнатухе просидеть можно. Борис Николаевич говорит:
- Вы, мальчишки, что, хотите, чтобы ваши родители на меня министру пожаловались? А ну марш!
Мы уходим, а он еще сидит там, возится.
Видно, Гудилин меня уже давно ждал. Сидит перед нашей парадной на лавочке, курит.
- Ты чего, Кухтин, домой только ночевать ходишь? Остекленел я тебя ждать. Взял твой кадр "телефоны"?
Я тут только и вспомнил, что деньги с собой ношу. Гудок деньги взял, а не уходит. Топчется около меня чего-то.
- Слышь, Кухтин, а у твоего знакомого записи есть? Ну, на продажу.
- Ого, - говорю, - у него этих записей пруд пруди. У него записей знаешь сколько…
Все я забыл. Услышал про записи и забыл. Уже у меня условный рефлекс, что ли?
- Так чего ты? - Гудок со скамейки вскочил. - Я же не просто так, я бы взял.
Ушел я. Наговорил чего-то и ушел. Наторговался, хватит.
Утром выхожу на остановку - здравствуйте пожалуйста! Базылева собственной персоной.
- Привет соседям.
Ленка стоит, челку свою на палец наматывает.
- Ты, Витька, со мной что, не можешь серьезно разговаривать?
Смотрю, а у нее глаза на мокром месте. Просто растерялся.
- Брось, - говорю, - ну чего ты?
Она челку накручивать перестала.
- Витька, слушай, у Юры маму ночью на "скорой помощи" увезли, а он ничего не знает, не было его дома, не ночевал. Ты ведь знаешь, где его техникум, скажи. Предупредить же надо.
Я и сказал, а Ленка уехала.
А я потом сидел за партой и думал, что Ленке влетит, конечно, по первое число: взяла и в школу не пошла. И как это странно: Ленка простых замечаний как огня боится, а тут прогул. И ведь даже ничего сказать не попросила. Ну что зубы болят или там голова. Забыла она про все на свете, что ли?
После уроков я спустился в вестибюль: вдруг Ленка там. Малыши из продленки возились в гардеробе, буфетчица в пустом буфете разговаривала с кем-то. Я подождал немного и пошел.
Что-то у них случилось. "Скорую" так просто не вызовут. Что-то случилось у них. Юра не ночевал дома, мама нервничала. Нельзя сердечникам нервничать, совсем волноваться нельзя. Если бы Юра пришел домой, все было бы нормально. И тут я вдруг подумал, что это он из-за меня не пришел домой. Он надеялся на меня, а я ушел, я даже разговаривать с ним не стал.
Я набирал номер, бил по рычагу, снова набирал… О чем можно говорить так долго? Ведь могут же позвонить из больницы, да мало ли что. А может, у них трубка плохо положена? А может, это я сам боюсь идти к Юре? Боюсь, потому что виноват, и торчу в этой дурацкой будке.
В этот раз я долго ждал, пока мне откроют. Я подумал, что, наверное, Юра и видеть-то никого не хочет.
Мы стояли в прихожей, и я не знал, что делать. Юра молчал и смотрел на меня. Я сказал:
- Здравствуй.
Он медленно взял мою руку и стиснул ее крепко, стиснул и подержал.
В комнате я его спрашиваю:
- Мама как?
Он так выругался - я ошалел. Я от Юры ничего такого и не слышал.
- Извини, - говорит, - у меня с отцом… Ну как тогда в гараже. При матери он меня, понимаешь, при матери! Я из дому убежал, ну и не знал ничего.
- Ты что, всю ночь по городу ходил?
- Да нет, есть у меня одно место. В общем, у Хала я ночевал. Никуда мне от него, видишь?
И тут звонок. Юра говорит:
- Подожди, - и открывать пошел.
Он впустил кого-то, и они говорили в прихожей, а я ждал. Потом мне надоело ждать и я выглянул. Гудилин стоял в прихожей! Он совал Юре в ладонь какую-то бумажку и нудил:
- Нужен ты мне… Псих велел, я и пришел. Видишь же, от Психа записка. Все велел забрать.
Юра вынес из своей комнаты раскрытую коробку. Наушники! Точно такие, как я принес ему от Гудка, лежали в ней как попало.
- А я, дурак, думал - тебе корпус случайно достался.
Юра толкнул коробку к Гудилину.
- Внутри-то все сам паял?
- Ну сам, - сказал Гудок. Он расталкивал "телефоны", чтоб они в коробке ровней легли. - А что?
- Паять не умеешь, вот что. И с Психом осторожней надо. Псих не любит, когда его деньги другим достаются. Ну ладно, катись.
Гудилин забурчал чего-то и ушел.
- И черт с ним, - сказал Юра, - так даже лучше. Само получилось. Теперь-то понял? Ну что же ты? Смотри сюда.
Он те же наушники вытащил, разобрал опять.
- Они корпуса с одного завода тянут, а всю начинку - с другого. Гудок корпус-то достал, а внутри всякую дрянь поставил. Я и подумал, что случайность. Это же последним идиотом надо быть, чтобы у Психа красть.
Я говорю:
- А у тебя-то они зачем были?
- А я, Витек, Пигузову их отвожу. Я их по коробкам распихаю, заклею, импортные нашлепки для дураков налеплю - и к Пигузову. Ленечка что через магазин продаст, что так толкнет. Хол ведь тоже из этой конторы. Он меня и подцепил, когда "Ваганта" папаше доставал. Сразу сообразил, что мне деньги нужны. А про кассеты я потом придумал, у Психа-то не больно разживешься. Такие, Витек, дела. Я, знаешь, потом даже обрадовался, что ты ушел. На фиг ему, думаю, это надо? А ты сам вернулся. В общем: хочешь - помогай, хочешь - нет. Все же теперь знаешь.
Мы разговаривали о всякой ерунде, пили чай с черствым хлебом, а Юра ждал. Я прямо чувствовал, как он ждет. Я сказал:
- Слушай, тут Гудок про твои кассеты спрашивал.
Дома я убрал кассеты в портфель и стал думать. Неужели Юра один не справился бы с этой ерундой? Подумаешь, туда-сюда кассеты возить. Или просто надоели они ему все до смерти? Такой Ленечка кому хочешь надоест, и Псих еще какой-то. Что, Юра про маму им рассказывать будет, что ли? Ведь один же я знаю, для чего ему эти деньги. Никто, кроме меня, и не знает, какой он на самом-то деле.
Я три перемены за Гудком ходил, еле дождался, пока он один останется.
- Ну, чего надо? Наушники твой Юрка вернуть хочет? Так нету у меня денег. Подождет пускай. Никуда не денусь.
- Да ладно, - говорю, - какие там деньги - ерунда. Ты про записи спрашивал, помнишь?
- А у него записи как, в порядке?
- Нормальные записи, - говорю. - Только денег у тебя все равно нету.
- "Нету", "нету". Не твое дело, что у меня есть. Понял? У тебя кассеты с собой, что ли? Так ты, это, после уроков меня подожди. Я с магом подойду, а то вмажешь какую-нибудь "Во поле березу". Ага?
Мы уже в класс зашли, смотрю в окно - по улице Гудилин несется. На все ему наплевать - уроки, не уроки. Захотел и побежал. Только странно он как-то побежал, не к дому совсем.
После уроков выхожу - никого. Во все стороны посмотрел - нету Гудка. Договорились называется. Только от школы отошел, слышу:
- Эй, Кухтин, оглох, что ли? Зовешь его, зовешь.
Гудилин из парадной высунулся, рукой машет.
- Давай сюда!
Парадная проходная оказалась. Мы во дворик зашли, там около песочницы скамейка была. Я говорю:
- Слушать будешь? Чего так сидеть-то?
Он свой магнитофон из сумки вытащил. Возился с ним, возился.
- Ладно дурака-то валять. Ставь, Вовик, кассету.
А я и не заметил, как этот парень к нам подошел. Гудок задергался сразу.
- Ага, Толик, ага.
Толик его на край скамейки сдвинул, со мной сел.
- Сколько за кассету хочешь?
Я сказал.
- Ну это можно. А еще есть?
- Есть, - говорю, - много.
- Много - это хорошо. Ну ладно. Тебе Вовик все объяснит.
Он к Гудку повернулся:
- Понял, Вовик? Только смотри, чтоб без звона было. Если Псих про Виталика узнает, я тебе репу на сторону сверну. И так уже мимо Психа никуда не проскочишь.
И в парадную ушел. Гудилин говорит:
- Кассеты - мои. Давай.
В карманы их затолкал.
- Повезло тебе, Кухтин, ты Юрке скажи, чтобы позвонил обязательно.
Телефон мне продиктовал.
- Виталику сколько хочешь кассет толкнуть можно.
Только я из парадной вышел, Ваньчик подходит. Без портфеля уже, наверное, у Бориса Николаевича оставил.
- Ну чего, не придешь сегодня? Борис Николаевич тоже спрашивает.
- Дела, - говорю.
- Твои дела, они вон пошли.
Ваньчик на трамвайную остановку показывает, а там еще Гудилина видно.
- Я за ним как дурак бегаю, а он с этим.
Я только рукой махнул, отвечать не стал. Всего-то не скажешь. Он еще постоял немного и пошел. Ваньчик идет, а я ему в спину смотрю. Почувствовал он, что ли? Обернулся, рукой махнул.
- Приходи, Витюха, слышишь, приходи.
Чудак, как будто мне самому не хочется.
Юре я часа в четыре позвонил.
- Ну, Витек, видишь? Что бы я без тебя делал? Диктуй телефон.
Потом мне адрес дал.
- Съездишь? Там работы минут на сорок. Один диск всего. Вечером звони.
Я в этот раз даже магнитофон не проверил. Все думал, как там у Юры получится. Хорошо бы, чтоб получилось. Беготня эта надоела.
До семи по городу ездил, все ждал, чтобы Юра уж точно вернулся. Он к телефону сразу подошел, ждал звонка, видно.
- Что, Витя, новенького есть?
Я говорю:
- А у тебя-то?
- Новенькое, Витек, нужно, новенькое! У меня там все слушали, а взяли одну кассету. Нам этого Виталика упускать нельзя. Он за стоящую музыку будь здоров отстегнет. У тебя-то как?
- Все то же, - говорю, - как везде.
- Ладно. - Юра листками пошуршал. - Есть у меня адресок интересный. Сам, правда, толком про него ничего не знаю, но съездить, говорят, надо. Завтра, Витек, а? Завтра съездишь?
Я, наверное, долго молчал. Юра говорит:
- Эй! Ну чего ты? Чего молчишь-то? Вместе поедем, слышишь? Вместе.
Я домой пришел - папа на кухне ужинает. Я-то думал - он позже придет.
- Привет, - говорю.
Посмотрел он на меня:
- Ужинай. Говорить после будем.
Потом посуду вместе мыли. Он тарелки убрал, руки сполоснул.
- Давай, Витя, рассказывай.
Я уж думал - не заговорит.
- А чего рассказывать-то? Сам ведь знаешь, контрольная через неделю, сегодня отметок не было.
- Ты с Лешей что, поссорился? Какой-то он грустный был.
- Никто с ним не ссорился. С ним захочешь - не поссоришься. Это он на меня наклепал? Заходил к нам, что ли?
- Ох, Витька, никто на тебя не клепал. Говорю же - грустный человек был. Я его спросил, как дела, он мне про всякую цветомузыку чуть не полчаса толковал, прямо лекцию прочел. Только про тебя заговорили, сразу скис парень. "Витя что, - спрашиваю, - с вами не работает?" Молчит. "А где ж он тогда?" Молчит. Знаешь, Витька, времени у меня сейчас нет, но чувствую я, что путаешься ты в какой-то ерунде, и молчать тебе нет никакого смысла. Ну, накрутим мы тут с тобой, напутаем, а что матери скажем, когда вернется?
- У меня что, личных дел не может быть?
- Может, Витька, может. Только знаешь, из личных дел получаются замечательные семейные неприятности. Можешь поверить.
И пошел из кухни. И я к себе пошел, уроки-то надо делать.
Уже два часа прошло. Я наш с Ваньчиком катер крутил, была там у меня одна идея. Папа тихо вошел и стоит за спиной. Потом на чурбаке уселся.
- Слушай, Витя, а чего к нам Юра не заходит?
У меня все идеи из головы выскочили. Ну чего он про Юру заговорил? Видел он нас или просто так вспомнил?
- Занят, - говорю, - вроде. Наверное, занят.
- Да вы видитесь или нет?
Я плечами пожал.
- Странный он парень, тебе не показалось?
Я люблю, чтобы папа у меня в комнате сидел, а тут еле дождался, пока уйдет. Все время молчать не будешь, а врать неохота. Мы друг другу не врем. А про Юру я понял. Это из-за того разговора про бедных и богатых. Папа Юру тогда про его знакомых спрашивал, удивительно даже, как он запомнил. Я бы, может, ему даже про Юриных родителей рассказал, папа бы все понял, но про Пигузова нельзя было говорить. Я мог сто раз повторять себе, что у нас все по-честному, что стоит Юре сказать "все", и не будет никаких Пигузовых, и можно будет опять говорить про себя все как есть. Но не мог я себе представить, как папа ходит по квартирам и крутит там всякие ручки или как Пигузов на него слюной брызгает. Не мог я этого представить, и все.
А потом, когда уже в квартире было темно и тихо и только холодильник гудел за стенкой, я вспомнил, что папа рассказывал, как ему хотелось магнитофон. Он тогда учился в институте, а после лекций работал в разных местах, пока не накопил денег. И я подумал, что магнитофон - ерунда, что у нас с Юрой дело поважнее и что если на то пошло, то можно и Ленечку потерпеть.
И только все равно не мог я себе представить папу в Ленечкиной вонючей комнате…
Никогда бы не подумал, что у нас в городе такие переулочки есть. Дорога из булыжников, и тихо-тихо. Пока мы с Юрой до нужной парадной дошли, я всего трех прохожих насчитал. И в парадной еще старик с бидоном по лестнице шаркал. Мы у двери звоним, а он так внимательно на нас смотрит. Не ходит сюда никто, что ли?
Дверь долго не открывали. Сначала я решил, что хозяин нас рассматривает, только глазка-то в двери и не было. Он там шевелился, чем-то брякал и молчал. Юра сказал:
- Здравствуйте.
За дверью еще громче возиться стали.
- Ну конечно, конечно, здравствуйте! Только, ради бога, не машите руками, когда войдете, и вообще стойте смирно. Я вот сейчас с крючком разберусь.
Ну, думаю, точно чудо какое-нибудь.
Самый обычный дядька оказался. Худой только очень, и очки толстые, как две лупы. У него в этих очках глаза как будто от лица отдельно. Он говорит:
- Все в порядке, как договаривались. В кухне подождите, притащу сейчас.
Двигает что-то в комнате, топает. Юра из кухни в прихожую высунулся.
- Извините, - говорит, - может, мы…
- Ничего подобного, - отвечает из комнаты, - все в порядке. Просто у меня коридор узкий.
И выходит. Я такого не видел еще. Здоровенный граммофон, труба блестящая. Все как надо. Он его на стол поставил.