И эту девочку Алексей уже не раз встречал во дворе дома, причем почти всегда в компании мальчишек.
- Два сапога пара! - усмехнулся он.
Это была Настя. С округлившимися от страха и отчаянной решимости глазами на курносом лице, она ни за что не хотела отстать от своего лихого приятеля. Две туго заплетенные, перехваченные красной ленточкой косички смешно подпрыгивали у нее на затылке. Велосипедисты-ребята гнались за этой парой, пытаясь подражать им в замысловатых виражах, но ни у кого не выходило все это так ловко, как у Быстрова.
Какая-то женщина, испуганно охнув, отскочила в сторону от пронесшегося мимо нее велосипедиста и выронила из рук сумку с провизией.
- Как же так можно?! Безобразники! - возмущенно крикнула она.
А Быстров уже достиг конца улицы. Стремительно развернув велосипед, он понесся назад. Настя, высунув от усердия кончик языка и во всю силу своих прытких ног накручивая педали, едва поспевала за ним.
Алексей, внимательно наблюдавший за гонкой ребят, неожиданно вышел на середину улицы и преградил Быстрову дорогу. Взвизгнул тормоз, черная полоса резины от проползших шин прочертила асфальт, и вот уже рука Алексея жестко легла на плечо мальчика.
- А ну-ка, постой, - сказал Алексей. Глаза его встретились с дерзким взглядом Коли.
- Отпустите! - вызывающе крикнул Коля. - Я же вас не задел!
- Еще как задел, - спокойно возразил Алексей. - Ну, давай поговорим. - Легонько подтолкнув велосипед, он двинулся вперед обочиной тротуара, придерживая Быстрова за плечо.
Настя, испуганно поглядывая на Кузнецова и петляя на медленном ходу рулевым колесом, поехала рядом.
- Нечего мне с вами говорить! - грубо сказал Быстров, избегая взглядов прохожих, остановившихся, чтобы посмотреть, что тут происходит. - Я никого не задел!
Ребята-велосипедисты, выстроившись гуськом, тихонько вели свои машины следом за Кузнецовым.
- Это Кузнецов! Судья! Я его знаю! - слышались тревожные мальчишеские голоса.
- Николай Быстров? - после недолгой паузы спросил Алексей у своего пленника.
- Ну, Быстров.
- Товарищ судья, но ведь он ничего плохого не сделал! - горячо вступилась за приятеля Настя.
Алексей взглянул на девочку и увидел такие веселые ямочки на щеках ее курносого веснушчатого лица, что даже сейчас, когда Настя была явно встревожена, ему показалось, что еще миг - и она рассмеется. А Быстров, хмурый, настороженный, наперед готовый к отпору, поглядывал из-под своих густых черных бровей угрюмо и отчужденно. Яркие, с мальчишеской белесой каймой губы его были плотно сжаты, отчего черты упрямства и замкнутости казались в мальчике не случайными. Едва взглянув на Быстрова, Алексей понял, что этого парня не так-то легко будет разговорить.
- А я ничего плохого твоему другу делать не собираюсь, - хорошенько рассмотрев Настю и Быстрова, сказал Алексей. - Ну, а поговорить, пожалуй, не мешает.
- О чем? - спросил Коля. - Я с вами не знаком совсем, а вы меня остановили. Пустите, я поеду.
- Хорошо, поезжай, - сказал Алексей, сняв руку с плеча мальчика. - Ну, что же ты не едешь?
- О чем разговор, товарищ Кузнецов? - помедлив, спросил Быстров.
- Вот видишь, ты и фамилию мою знаешь, а говоришь, что я для тебя совсем незнакомый человек.
- Знаю. Что ж с того? В одном доме живем.
- И я вас знаю! - оживившись, сказала Настя. - Только я не в вашем доме живу, а в семнадцатом, рядом со школой. Меня Настей зовут.
- Вот и познакомились, - ласково глянул на девочку Алексей. - А я иду сейчас и вижу, какие-то сорванцы пугают своими велосипедами прохожих. Что, думаю, за народ? А оказывается, это Настя из семнадцатого дома и мой сосед Коля Быстров. Да еще вот эти голубчики! - Алексей, не оглядываясь, взмахом руки указал на ребят которые по-прежнему тихонько ехали следом за ним.
- Мы больше не будем! - почувствовав по тону Кузнецова, что бояться его вроде нечего, повеселев, сказала Настя.
- А как еще ездить? - упрямо склонил голову Быстров. - По-черепашьему?
- Как еще ездить? - вдруг резко произнес Кузнецов, строго взглянув в глаза мальчику. - Об этом ты меня не спрашивай. Езда - это пустое…
Поравнявшись со своим домом, Алексей свернул в глубокий арочный туннель, что вел во двор этого огромного здания, вмещавшего в себя столько жителей, сколько не наберется и в ином районном городе.
Все так же петляя на медленном ходу рулевыми колесами, ребята въехали следом за Кузнецовым во двор. Двор был широк и просторен, но, стесненный со всех сторон высокими стенами, казался меньше своих действительных размеров. Посередине дворовой площади было разбито несколько клумб, чьими-то заботливыми руками посажены молодые липы. Эта часть двора привлекала глаз своей прибранностью, яркими пятнами цветов, негустой тенью молодых деревьев. Здесь со своими мамами и нянями гуляли крошечные обитатели дома, сидели на лавочках, ведя меж собой неспешные разговоры, старики.
А чуть поодаль - двор точно сознательно был кем-то поделен на две части - виднелось несколько вкривь и вкось построенных сараев и гаражей, стояло с десяток легковых машин. Возле машин толпились ребята постарше. Они с интересом разглядывали автомобили и с видом заправских знатоков обменивались авторитетными суждениями, готовые по первому знаку любого из водителей опрометью броситься с ведром за водой или же подкачать спустивший баллон - словом, готовые на всякую столь милую их сердцу возню с машиной. И тут же, с риском выбить оконное стекло, несколько ребят перекидывались футбольным мячом, оглашая двор азартными выкриками: "Пас! Гол! Штука!"
То и дело хлопали двери подъездов. Это возвращались с работы взрослые обитатели дома. Они торопливо пересекали двор, проходя мимо садика, мимо сараев и гаражей, привычно лавируя между игравшими в футбол ребятами, и видно было, что вся эта картина гомонливой жизни двора примелькалась им, перестала привлекать их внимание.
Оглядывая сейчас двор, Алексей подумал, что и он, много лет прожив здесь, тоже не замечал ни этих вот полуразвалившихся сараев, ни грязи по углам, как, впрочем, не обратил внимания и на появившийся недавно посреди двора маленький садик. А вот теперь заметил.
Молодые липы радовали дружным согласием, с которым принялись на бесплодной прежде земле двора. Цветы на клумбах напомнили что-то хорошее, памятное еще с детских лет, может быть, потому, что было среди них больше всего анютиных глазок - цветов нехитрых и знакомых даже самому закоренелому горожанину.
Казалось, стоило лишь прикрыть ладонью глаза, как перед внутренним твоим взором промелькнут целые аллеи этих сине-желто-белых цветков, виденных и в московских скверах, и в загородных санаториях, и на клумбе перед входом в Дом пионеров - словом, всюду, где довелось тебе побывать и где привычный ритм жизни чуть притормаживался, точно вместе с цветами в жизнь человека неизменно входит минута раздумья, неосознанная радостная минута тишины и отдыха.
Во всей своей убогой неприглядности представились сейчас Алексею грязные дворовые закуты, кучи строительного мусора, трухлявые сараи, подле которых, лишь подчеркивая их убожество, стояли новые, красивые автомобили.
С внезапной болью в сердце припомнилось ему, как, бывало, мальчишкой целыми днями играл он среди этого мусора и запустения, среди всей этой дворовой завали, которая почему-то неискоренимо жила в их дворе. Вспомнились и игры тех ребячьих лет, что были под стать двору с его темными углами и лазами в лабиринт подвалов, с его неписаными законами и понятиями мальчишеской удали. Расшибалочка, пристенок, очко - игры на деньги, и первая папироска, и первое бранное слово, - все вынес Алексей из этих дворовых закутов, предоставляя школе и семье вступать в единоборство со всем этим, говорить и убеждать, что это дурно, наказывать, если убеждения не помогали, называть неисправимым, если не действовали и наказания.
А что бы лучше - взять да и ополчиться на темные углы, трактором перепахать дворовую заваль, закрыть, запретить, искоренить все, что, как грязное слово на стене, ранит душу ребенка!
Чего проще… Но вот и сейчас шли мимо Алексея, возвращаясь с работы, взрослые обитатели дома, шли, торопливо пересекая двор, привычно лавируя между игравшими в футбол ребятами, и видно было, что всё здесь давно примелькалось им, перестало привлекать их внимание.
С горечью и досадой на себя подумал Алексей, что и он, наверно, вот так же торопливо, с безразличным видом прошел бы сейчас через двор, если бы с полгода назад не был избран народным судьей. Звание это и то, что больше всего в жизни желал он сейчас оправдать доверие тысяч людей, сказавших в памятное ему утро: "Быть Алексею Кузнецову нашим народным судьей", - это высокое чувство ответственности и долга глубоко преобразило его жизнь, обострило зрение, заставило понять и увидеть многое из того, что еще недавно находилось за пределами его интересов.
И вот, стоя в кругу притихших ребят, которые, глядя на задумавшегося судью, ждали, оробев, что же он с ними сделает, Алексей с внезапной отчетливостью представил, что станет он говорить в клубе, выступая перед своими избирателями с беседой о детях.
А пока ему предстоял разговор с хмуроглазым, с упрямо набыченной шеей пареньком, который своим замкнутым, независимым видом, казалось, наперед обрекал на неудачу всякую попытку Кузнецова поговорить с ним откровенно, по душам.
Алексей присел на крайнюю скамейку сада и кивком головы указал Быстрову место рядом с собой.
- А вы поезжайте, ребята, - сказал он приятелям Быстрова, - только уговор: ездить, как полагается. Хорошо?
- Есть, товарищ судья! Потихонечку! Будет сделано! - радостно прогорланили мальчишки и, не очень-то вняв уговорам судьи, с гиком и свистом унеслись со двора.
Алексей проводил их смеющимися глазами. Помолчав, он обернулся к Насте:
- А ты что не поехала?
- Я останусь, - решительно сказала девочка, плотно усаживаясь на скамью.
Две белесые полоски, призванные изображать на ее лице брови, сошлись к переносице. Настя была не на шутку встревожена. Испуганными глазами глядела она на своего друга, который, понурив голову, вычерчивал что-то веточкой на земле.
- Хорошо, оставайся, - сказал Алексей. - Защитница! - Он дружески похлопал Колю рукой по коленке: - Ну-ка, подними голову. Вот так и поговорим втроем: судья, ты и защитник.
Быстров поднял глаза от земли, настороженно взглянул на Кузнецова.
- А я кто же буду? - затрудненно выговаривая слова, спросил он. - Осужденный?
- Пока что не осужденный и даже не подсудимый, а обвиняемый.
- В чем?
- В хулиганстве, Николай. Серьезное обвинение.
- Нет, он не хулиган! - вспыхнула Настя. - Он…
- А тебе, защитница, пока слово не положено. Помолчим, ладно?
Девочка неохотно кивнула головой.
- Да, так как же тебя иначе назвать? - продолжал Алексей. - Избил товарища, грубишь взрослым, дома отбился от рук, носишься, пугая людей, по улицам… Как же тебя иначе назвать, Николай?
- Называйте как хотите! - хмуро отозвался мальчик. - Ну пусть хулиган.
- Зачем ты это говоришь? - снова не выдержала Настя. - Володька тебя оскорбил, вот ему и попало. Пусть не задается.
- Всем оскорбителям головы с плеч - так, что ли, товарищ защитник? - без тени улыбки спросил девочку Алексей и обернулся к Коле: - Легко, легко ты соглашаешься на кличку "хулиган". Я, признаться, думал, что ты обидишься, поспоришь со мной, попробуешь возразить. Видно, нечего сказать-то в свое оправдание. Так?
- Думайте как хотите! - вскакивая со скамьи, крикнул Быстров. - Можете судить, все равно!
- А мы и судим, - смиряя парня спокойным взглядом, сказал Кузнецов. - Вот с Настей вдвоем и судим… Садись!
Коля сел.
- Так что же у тебя произошло с Володей Мельниковым? - продолжал Кузнецов, движением руки удерживая собравшуюся было заговорить Настю. - Вот ты избил его. И, судя по всему, основательно. Парень не может играть на скрипке, не может выступать в ответственной встрече на кубок района по волейболу…
- Обойдемся без него! - пробормотала Настя.
- Это кто же обойдется? - строго спросил Алексей. - Я узнавал: Мельников - хороший игрок, и то, что он выбыл из строя, серьезно повредит команде. Ты подвел товарищей, Быстров, подвел школу. Подумай: оказывается, все споры, все обиды ты можешь разрешать только с помощью кулаков. Обидели тебя - в зубы, не согласились с тобой - снова получай. Что это такое? - Алексей посмотрел на ребят, ожидая, что они ему скажут, но, так и не услышав ни слова в ответ, продолжал: - А человеческое достоинство, а гордость, а разум - все это прочь, все это не в счет, главное кулаки? Так? Ну скажи, на кого ты похож своими поступками?.. Молчишь? Хорошо, тогда пусть скажет твой защитник. Говори, Настя, защищай своего друга, если сумеешь.
- Я скажу! Я скажу! - задрожавшим от волнения голоском произнесла девочка.
Ее косички, схваченные красной лентой, затряслись, и вся она как-то сжалась под тяжестью внезапной ответственности, которую возложил на нее этот самый что ни на есть настоящий судья.
И оттого ли, что девочка сердцем поняла серьезность вопроса Кузнецова, или оттого, что было ей внове говорить со взрослым человеком с таким строгим именем - "судья", а может быть, потому, что слишком близко было ей все, что касалось судьбы Коли Быстрова, она почувствовала себя здесь, на скамейке дворового садика, так, точно и впрямь уже была на суде и впрямь должна была сейчас выступить с речью в защиту своего друга.
- Вы ничего, ничего не знаете! - едва сдерживая слезы, тихо сказала Настя, и ее маленькие, коричневые от загара руки сжались в каменные кулачки. - Ничегошеньки вы не знаете! - прикрикнула она на Кузнецова и даже топнула ногой. А потом вдруг дернула плечом и заплакала.
- Да, не знаю, - кивнул Алексей. - А худо ведь, верно? - Он сочувственно посмотрел на Быстрова.
Чуть слышно, едва шевельнув губами, прошептал мальчик трудное для него слово признания: "Да!" - и, вскочив, побежал, забыв велосипед, прочь от скамьи, на которой сидели его строгий судья и его верная маленькая защитница.
- Что же будем делать-то, а? - обратился Алексей к Насте.
- Я не знаю, не знаю! - плача, ответила девочка.
- Вот видишь, я не знаю и ты не знаешь, а помочь парню надо…
- Обязательно! - воскликнула Настя и блестящими от слез глазами с надеждой посмотрела на Кузнецова.
9
После разговора с Алексеем Лена направилась было в школу, которая находилась на той же улице, что и суд, но передумала и свернула в переулок, решив сперва побывать дома. Но она не дошла и до дома, опять свернула в переулок, пересекла узкий многолюдный Арбат и вошла в подъезд здания, в котором, судя по ярким афишам, помещался кинотеатр.
Здесь, на площадке перед окошечками касс, Лена остановилась, вынула из кармана жакета маленькую пудреницу и быстро, как говорят наизусть, провела пуховкой по носу и подбородку. Потом, перехватив скучающий взгляд кассирши - в окошечко виднелись лишь ее сонные глаза да неестественно тонкие дужки бровей, - Лена поспешно протянула ей деньги.
- Один билет, пожалуйста, - сказала она.
- На какой сеанс? - медленно пошевелила губами кассирша. Спешить ей было незачем: на площадке перед кассой стояла одна Лена.
- На сейчас, - сказала она.
- "На сейчас" уже началось, - пошутила кассирша. - Да вам на какой, собственно, фильм?
- Мне все равно, - сказала Лена. - Мне просто нужно пройти к Костюковой.
- К нашей администраторше? Так зачем же, милая, для этого пятерку отдавать? Скажите на контроле, что вы к Костюковой, и вас пропустят.
- Хорошо, я так и сделаю, - кивнула Лена, продолжая стоять на месте.
"Идти или не идти?" - вдруг заколебалась она.
Нина Костюкова была старшей пионервожатой в той самой школе, где теперь вместо нее работала Лена. Нина же, уйдя из школы, стала администратором в кинотеатре.
"Вообще-то я готовлюсь к поступлению в консерваторию, хочу стать певицей, - покровительственно поглядывая на Лену, объяснила свой уход из школы Костюкова - рослая, яркая девушка с накрашенными губами, с самоуверенным, громким голосом. - Ну, а пока приглашена администратором в кинотеатр. - И, хотя Лена не спрашивала Костюкову, что это за работа, она, все так же покровительственно поглядывая на Лену, продолжала: - Дежурство через день. Это вам не круглосуточная возня с огольцами. Теперь смогу хоть вокалом заняться".
Выходило, что Костюкова сама оставила работу в школе и была этим очень довольна. Но из разговора с директором школы Лена заключила, что дело обстоит не совсем так и что директор весьма охотно расстался со своей прежней пионервожатой.
За какой-нибудь час передала Костюкова все дела Лене. Она привела ее в пустую пионерскую комнату, широким движением руки обвела голые стены и запыленные столы, на которых вперемешку валялись шахматные фигуры и костяшки домино, и сказала:
- Владейте. Знамя, барабаны и тому подобное сейчас в лагерях.
Затем они прошли на площадку перед зданием школы, где был установлен бильярдный стол, вокруг которого, лениво поколачивая киями по шарам, ходили два паренька, а еще два паренька так же лениво набрасывали на крючья металлические кольца. Кольца часто срывались и с протяжным, унылым звоном падали на землю. Да и все здесь, на этой летней площадке для игр, было унылым и безрадостным.
- Развлекайтесь! - снова широко поведя рукой, сказала Лене Костюкова. Помолчав, она несколько смущенно добавила: - Вот и всё… Лето… Большинство ребят за городом. Учителя тоже. Для нашей работы, так сказать, мертвый сезон.
Она еще говорила Лене что-то о массовых мероприятиях, о том, что не худо бы собрать оставшихся в Москве ребят и пойти с ними в кино или еще куда-нибудь, но Лена уже слушала ее невнимательно.
"В чем же, собственно, заключалась ваша работа вожатой в это, как вы говорите, мертвое время?" - хотела спросить Лена Костюкову, но, посмотрев в ее красивое, с насмешливо-пренебрежительным взглядом лицо, так и не спросила, решив, что в ответ на ее вопрос девушка просто еще раз насмешливо глянет на нее и усмехнется своими ярко накрашенными губами.
Притихшая и расстроенная ходила Лена по школе вслед за Костюковой, молча выслушивала ее наставления и даже кивала головой, когда Нина говорила ей, что с ребятами главное - уметь себя поставить, что нечего давать им садиться себе на голову и что кого-кого, а ее ребята уважали.
Так они и расстались - бывшая и новая пионервожатые - посреди пустой пионерской комнаты, и, когда за Костюковой затворилась дверь, Лена решила, что, наверно, секрет работы Нины заключался не в том, хорошо ли обставлена пионерская комната и площадка для игр, не в числе массовых посещений кино, а в том, как она вела себя с ребятами и что ребята, должно быть, действительно ее уважали.
Лена даже невольно сравнила себя с Костюковой, которая явно выигрывала перед ней и своей уверенной манерой держаться и тем, как разговаривала, точно наперед зная, что ей никто и ни в чем не станет возражать.