Дедушка ответил, что хочется. Но я думаю, для него это было одно беспокойство. Потому что он вдруг вздохнул и сказал:
- Охо-хо, хо-хо! Сколько раз можно тащиться в гости!
Но дядя Эрик вспомнил, что дедушка в последний раз ездил в гости пять лет назад, поэтому ему жаловаться не приходится.
Тетя Лиса до последней минуты наставляла нас. И наконец папа, дядя Нильс и дядя Эрик дернули поводья, и коляски тронулись.
Тетя Лиса велела нам держать Черстин подольше на воздухе, потому что малышка послушнее ведет себя, когда гуляет. Но в двенадцать часов нужно подогреть еду и покормить ее. А потом уложить спать часа на два.
- Ой, как интересно! - сказала Анна.
- Да, - согласилась я. - Когда я вырасту, обязательно буду няней.
- И я тоже, - сказала Анна. - Ухаживать за детьми вовсе не трудно. Нужно только не забывать, что говорить с ними надо ласково. Тогда они будут слушаться. Это было на днях написано в газете.
- Ясное дело, обращаться с ними надо бережно и ласково, а как же иначе! - согласилась я.
- Ага, ты думаешь, мало людей, которые рычат на детей? - сказала Анна. - А они от этого становятся злыми и упрямыми и вовсе никого не слушаются. Это тоже было написано в газете!
- А кто будет рычать на такую вот золотую малышку? - спросила я и пощекотала пятки Черстин.
Черстин сидела на одеяле, расстеленном на траве, и весело смотрела на нас. До чего же она хорошенькая! У нее маленький выпуклый лобик и голубые-голубые глаза. Во рту у нее четыре верхних зуба и четыре нижних. Когда она смеется, зубы у нее кажутся рисинками. Говорить она еще не умеет. Она может сказать только "ай, ай" и повторяет это все время. Может, она каждый раз хочет этим сказать совсем разное, кто знает.
У Черстин есть деревянная тележка, в которой ее возят.
- Давай прокатим ее немножко в тележке, - предложила Анна.
Так мы и сделали.
- Иди сюда, Черстин, миленькая, - сказала Анна и посадила ее в тележку. - Сейчас мы тебя прокатим.
Она говорила ласково и приветливо, как и надо говорить с маленькими детьми.
- Ну вот, миленькая Черстин, садись хорошенько, - уговаривала ее Анна.
Но Черстин это не понравилось. Она хотела стоять в тележке, прыгать и кричать: "аи, аи!". Но мы боялись, что она упадет.
- Давай привяжем ее, - придумала я.
Мы взяли толстый шнурок и привязали ее к тележке. Но раз теперь она не могла стоять и кричать "ай, ай!", то начала громко реветь на всю округу. Улле прибежал из хлева и спросил:
- Что вы делаете? Никак вы бьете ее?
- Еще чего выдумал, дурак! - ответила я. - Мы говорим с ней ласково и приветливо.
- Правильно, - ответил Улле, - так и надо. Позволяйте ей делать всё, что хочет, тогда она не будет плакать.
Ясное дело, Улле лучше знал, как обращаться с его сестрой. И мы позволили Черстин стоять в тележке и сколько угодно кричать "аи, аи!". Я тянула тележку, а Анна бежала рядом и поднимала Черстин каждый раз, когда она падала.
Но тут мы подкатили к глубокой канаве. Черстин увидела это и вылезла из тележки.
- Посмотрим, что она станет делать, - сказала Анна.
И тут мы увидели! Чудные все-таки малыши! Можно подумать, что они не умеют быстро бегать, ведь ножки у них маленькие. Но это вовсе не правда. Когда захочет, малышка побежит быстрее кролика. Во всяком случае, наша Черстин. Она сказала "ай, ай!" и, не успели мы и глазом моргнуть, как она помчалась прямо к канаве, споткнулась и свалилась в воду вниз головой. Правда, Улле сказал, что ей нужно позволять всё, что захочет. Может, она и хотела лежать в канаве, но мы всё же решили вытащить ее оттуда. Она промокла насквозь, кричала и смотрела на нас со злостью, будто это мы были виноваты, что она влетела в канаву. Но мы стали с ней говорить ласково и приветливо, посадили в тележку и повезли домой переодеваться. Она ревела всю дорогу. Увидев мокрую Черстин, Улле сильно разозлился.
- Вы что это делаете? - закричал он. - Никак вы хотели утопить ее?
Тогда Анна сказала, что он должен разговаривать с нами ласково и приветливо, потому что мы тоже дети.
Улле помог нам найти одежду Черстин, чтобы переодеть ее. А потом ему снова надо было бежать в хлев.
- Посадите ее на скамеечку и переоденьте, - велел Улле перед тем, как идти в хлев.
Интересно, пробовал ли он сам сажать ее когда-нибудь? Хотела бы я посмотреть, как он это делает. Мы с Анной изо всех сил старались усадить ее, но ничего не получалось. Она выпрямилась, как палка, и орала на чем свет стоит, но не садилась.
- Глупая девчонка, - начала я, но вспомнила, что так нельзя говорить с маленькими детьми.
Хотя Черстин не желала садиться, пришлось всё равно надеть на нее сухую одежду. Я держала ее за руки, а Анна пыталась ее одеть. Черстин продолжала орать и выскальзывала, как угорь, извивалась туда-сюда. Мы одевали ее целых полчаса. А потом уселись, усталые, отдохнуть. А Черстин перестала кричать, сказала "ай, ай!", заползла под стол и напустила там маленькую лужицу. Потом поднялась и сдернула клеенку, отчего кофейные чашки упали и разбились.
- Вредная девчонка, - сказала ласково и приветливо Анна.
Она вытерла лужицу под столом и собрала осколки, а я сняла с Черстин мокрые штанишки. Пока я искала сухие, Черстин успела шмыгнуть во двор. Я догнала ее на полдороге к хлеву. Тут Улле высунул голову, приоткрыв дверь хлева.
- Вы что, спятили? - крикнул он. - Позволяете Черстин бегать без штанов!
- Представь себе, что не позволяем! - ответила Анна. - Она не спросила нашего позволения, если хочешь знать!
Мы потащили Черстин в дом и надели на нее сухие штанишки. А она опять виляла туда-сюда и орала во все горло.
- Да-вай… стой… спо-кой-но… будь… доб-ра, - сказала Анна почти ласково и приветливо, но не совсем.
Мы надели на Черстин самое нарядное платье, потому что другого Улле не нашел. Платье было очень красивое, с маленькими складками и оборочками.
- Береги это платье, - велела я ей, хотя она не понимает, что ей говорят.
- Ай, ай! - ответила она и тут же, подбежав к плите, посадила на платье большое пятно сажи.
Мы отчистили пятно как умели, хотя оно не совсем сошло. А Черстин решила, что мы с ней играем.
- Уже двенадцать часов, - вдруг сказала Анна. - Пора кормить Черстин.
И мы поспешили подогреть шпинат в кастрюльке, стоявшей на плите. Я взяла Черстин на руки, а Анна стала кормить ее. Черстин ела так хорошо и так широко разевала ротик, что Анна сказала:
- Все-таки она очень хорошая малышка.
Тут Черстин сказала "ай, ай!" и поддала рукой ложку. Весь шпинат залепил мне глаза.
Анна захохотала и уронила тарелку. А я немножко рассердилась на нее. Черстин тоже смеялась, хотя и не понимала, над чем Анна смеется. Наверно, Черстин думала, что залепить человеку глаза шпинатом - ничего особенного.
Потом она вдруг расхотела есть. Сжала губы и каждый раз отталкивала ложку, так что половина шпината оказалась на платье. Мы стали поить ее соком из чашки, и половина сока пролилась на платье. Й платье стало не белое, а зеленое с красным, белого осталось только чуть-чуть в разных местах. Там, где ей не удалось заляпать его шпинатом и залить соком.
- Меня только одно радует, - сказала Анна, - что эта девчонка сейчас ляжет спать.
- Да, я тоже этому рада, - согласилась я.
Мы с трудом снова стащили с нее одежду и напялили на нее ночную сорочку. Мы ужасно устали, пока наконец справились с этим.
- Если кому-то нужен сейчас мертвый час, так это нам, - сказала я Анне.
Мы уложили Черстин в постель в комнате рядом с кухней, вышли и закрыли дверь. И тут Черстин завопила, как сумасшедшая. Мы попробовали делать вид, что не слышим, но она ревела все громче и громче. Под конец Анна сунула голову в комнату и сказала:
- Замолчи, противная малявка!
Понятно, с маленькими детьми нужно говорить ласково и приветливо. Но иногда это никак не получается. Хотя в газете и было написано, что дети будут упрямыми и злыми, если на них рычат. Вот и с Черстин так получилось. Она орала пуще прежнего. Мы обе вошли к ней. Она обрадовалась, встала в кроватке, стала не переставая прыгать и кричать "ай, ай!". Она просунула между перекладинами кровати свою маленькую ручку, похлопала меня и приложила свою щечку к моей щеке.
- Какая она все-таки славненькая, - сказала я.
Тут Черстин укусила меня за щеку. Да так, что у меня два дня была царапина.
Мы уложили ее в постель и укрыли хорошенько одеялом. Но она в одну секунду начала сучить ногами и сбросила его. Она сбрасывала одеяло раз десять. И мы перестали ее укрывать, а просто сказали: "Закрывай глазки и спи, Черстин", и ушли. А Черстин снова подняла вой.
- Нет уж, хватит с нас, - сказала Анна. - Пусть себе ревет!
Мы уселись за кухонным столом и попробовали разговаривать, но никак не смогли. Черстин ревела всё громче и громче. Мы даже вспотели от ее рева. Иногда она на несколько секунд замолкала. Но, видно, только для того, чтобы набрать воздуха и реветь еще громче. И вдруг она все-таки замолчала.
- Вот хорошо! - воскликнула я. - Наконец-то она уснула.
Мы с Анной взяли фишки и сели играть в лото. Нам было очень даже весело.
- Малявки должны всё время лежать в кровати, - сказала Анна. - Тогда, по крайней мере, знаешь, где они есть.
И тут из комнаты, где лежала Черстин, послышались какие-то странные звуки. Так бормочет маленький ребенок, когда он занят чем-то интересным.
- Нет, это уже слишком! - рассердилась я. - Неужели эта девчонка еще не спит?
Мы тихонько подкрались к двери и поглядели в замочную скважину. Мы увидели кроватку Черстин. Но Черстин там не было. Кровать была пуста. Мы ворвались в комнату. Догадайтесь, где была Черстин? Она сидела в только что выбеленном и нарядном открытом очаге с баночкой сапожного крема в руках. Очаг этот был белым до того, как Черстин в него забралась. Девочка была с ног до головы измазана сапожным кремом. Только кое-где на ней белели пятна мела. Этим гуталином у нее были выпачканы волосы, рубашка, и пальцы ног были черны, как у негритенка. Крем был размазан и по всему очагу. Видно, дядя Нильс стоял возле очага и чистил ботинки перед тем, как поехать в гости, и забыл закрыть крышкой баночку с кремом.
- Ай, ай! - крикнула Черстин, увидев нас.
- А что в газете было написано, можно ли драть маленьких детей? - спросила я.
- Ничего я не помню, - ответила Анна. - У меня голова кругом идет.
Черстин встала на ноги, вылезла из очага и хотела похлопать Анну, но та со злостью заорала на нее изо всех сил:
- Стой там, где стоишь, противная малявка!
Но стоять Черстин не пожелала. Не послушав, она помчалась к Анне и похлопала ее, измазав ей все лицо гуталином. Тут я засмеялась так же весело, как Анна смеялась, когда Черстин залепила мне глаза шпинатом.
- Тетя Лиса подумает, что мы обменяли Черстин на негритенка, - сказала я, когда перестала смеяться.
Мы не знали, как нам смыть сапожный крем, и решили посоветоваться с Бриттой. Анна была уже всё равно измазана и потому осталась и держала Черстин возле очага. А я побежала к Бритте.
Когда я рассказала ей о том, что сделала Черстин, Бритта ответила:
- Барахло вы, а не няньки!
Потом она высморкалась, повернулась к стенке и сказала, что больна и понятия не имеет, чем смывают сапожный крем.
В это время пришел из хлева Улле. Он просто озверел при виде Черстин.
- Вы что, спятили? - заорал он. - Никак вы выкрасили ее в черный цвет?
Я пыталась объяснить ему, что мы не виноваты. Но Улле страшно разозлился. Он сказал, что закон должен запрещать таким, как мы, нянчить детей. Что мы уж, во всяком случае, можем искать себе другого ребенка для тренировки.
Мы все трое согрели воду в котле, вынесли его во двор на траву и вывели туда Черстин. Она оставила на полу маленькие хорошенькие черные следы. Мы запихали ее в котел и хорошенько отскоблили с нее всю грязь. Голову мы ей тоже вымыли. Немножко мыла попало ей в глаза. Тут она завизжала на всю Буллербю. Прибежали Буссе и Лассе узнать, не режем ли мы поросят.
- Нет, - ответил Улле. - Это просто две замечательные няньки упражняются. Это у них тренировка по уходу за детьми.
Весь сапожный крем нам все-таки смыть не удалось. Когда мы кончили надраивать Черстин губкой и вытерли ее, тело у нее стало какого-то странного серого цвета. И все-таки она повеселела. Черстин бегала по траве голенькая и кричала "ай, ай!", и хохотала так, что видны были все похожие на рисинки зубы. А Улле сказал:
- Какая хорошенькая эта малявка!
Мы решили, что серая краска с нее понемногу сойдет и под ней снова покажется розовая кожица.
- Пожалуй, где-нибудь к Рождеству, - сказал Лассе.
Потом Улле уложил Черстин в постель. И она вовсе не противилась, а засунула большой палец в рот и сразу же уснула.
- Вот как надо обращаться с детьми, - сказал Улле и пошел кормить поросят.
А мы с Анной сели на кухонной лесенке отдохнуть.
- Бедная тетя Лиса, ведь у нее такая жизнь каждый день, - вздохнула я.
- Знаешь, что я думаю, - сказала Анна. - Я думаю, что в газете всё наврали. Какая разница, как говорить с маленькими детьми. Хоть ласково и приветливо говори с ними, хоть рычи на них, всё равно они делают всё, что хотят.
Мы немного помолчали.
- Анна, а ты будешь няней, когда вырастешь? - спросила я под конец.
- Может быть, - ответила Анна задумчиво.
И, глядя куда-то поверх крыши хлева, она добавила:
- А вообще-то, я даже не знаю…
МЫ ЛОВИМ РАКОВ
В глубине леса есть озеро, которое называется Ноккен. Купаться в нем нельзя, потому что на дне его много ила. Но там можно ловить раков. Ой, до чего же там много раков! Лассе говорит, что во всей Швеции нет другого такого озера, где было бы полным-полно раков.
Иногда Анна говорит мне:
- Ха-ха! Норргорденское озеро только мое! А у тебя, бедняжка, озера нет!
А я отвечаю ей:
- А вот и есть! Разве Ноккен не озеро?
- Ха-ха! Это вовсе не твое озеро, а всех, кто живет в Буллербю. Оно такое же твое, как и мое. Ха-ха! Значит, у меня есть целых два озера!
Тогда я сержусь на нее и в этот день больше с ней не играю. Но на другой день мы миримся и решаем, что это вовсе не важно. Ведь мы всё равно купаемся в Норргорденском озере и ловим раков в Ноккене. Никому, кроме нас, кто живет в Буллербю, ловить раков там не разрешается. По-моему, это хорошо.
Ловить раков мы начинаем в августе. День, когда мы начинаем ловлю, почти такой же замечательный, как Рождественский вечер. Потому что в этот день все дети из Буллербю, понятно, кроме Черстин, отправляются к Ноккену вместе с папой, дядей Нильсом и дядей Эриком. Вечером мы ставим ловушки и строим шалаши в лесу; Ночь спим в шалашах, а утром встаем рано-рано и проверяем ловушки. Самое интересное - это ночевать в лесу. Ноккен находится далеко от Буллербю, и дорога туда плохая. И папа говорит, что возвращаться домой, чтобы поспать час-другой, не стоит. Как хорошо, что Ноккен так далеко от нас в глухом лесу! А иначе мама обязательно велела бы нам вернуться домой и спать в своих постелях.
- Я боюсь, что дети простудятся, - говорит мама всякий раз.
- Ерунда! - отвечает папа.
Он сказал так и в этом году. И мы отправились в лес. До Ноккена надо идти больше полумили лесом по узенькой извилистой тропинке. Нам приходится нести тяжелую ношу: ловушки для раков, одеяла, рюкзаки, набитые всякой всячиной. Если устанешь, хныкать нельзя. А то папа скажет, что того, кто устает, нечего брать ловить раков и ночевать в лесу.
Как только мы пришли к озеру, сразу побежали поглядеть, сохранилось ли что-нибудь от прошлогодних шалашей. Но от них осталось лишь немного засохших можжевеловых веток и мусор, который мы тут же убрали. У Бритты, Анны и меня был шалаш под большой елкой. Ветки у нее свешиваются почти до земли. Папа и дядя Эрик рубят для нас можжевеловые ветки. Мы прислоняем их к стволу ели и оставляем только одну дыру, через которую влезаем в шалаш. Внутри мы стелем на землю много еловых веток, чтобы спать на них.
Построив свой шалаш, мы пошли поглядеть, как устроились мальчики. Они всегда ночуют в расселине скалы. Наверх вместо крыши они кладут ветки, а спать ложатся тоже на еловом лапнике.
- Хорошо, если бы девчонки не совали нос к нам в шалаш, - сказал Лассе, когда мы вошли к ним.
- Пожалуйста! - ответила Бритта. - Между прочим, наш шалаш намного лучше этой тесной дыры.
Тогда Лассе, Буссе и Улле засмеялись и сказали, что им жаль нас, потому что мы понятия не имеем о том, как надо строить шалаш. Не успели мы придумать, что им ответить, как дядя Нильс крикнул, чтобы мы пришли и помогли ему чинить ловушки на раков. Эти ловушки сделаны из проволоки, это такие клетки. И каждый год нам приходится их немножко чинить. То в одной, то в другой находим большие дырки. Их нужно заделывать, а то раки могут вылезти.
Мы сидели на камнях, чинили ловушки шнурками и весело болтали. Солнце уже садилось, и у озера было так красиво и тихо. Ну конечно, когда мы молчали.
- Красивое озеро Ноккен, - сказал папа.
Дядя Эрик вычерпывал воду из двух старых лодок, которые мы оставляли у озера. В них скопилось много воды. Дядя Нильс и папа насаживали в ловушки приманку. Когда все было готово, мы сели в лодки, поплыли и стали ставить ловушки вдоль берегов. У нас есть свои места, где мы каждый год ставим ловушки.
Когда мы объехали все озеро и расставили клетки-ловушки, уже начало смеркаться. Я ущипнула Анну за руку и сказала:
- Это почти что интереснее, чем Рождественский вечер.
И она со мной согласилась. Ведь когда стемнело, папа, как всегда, зажег костер на камнях у берега. А мы все уселись вокруг костра, достали свои термосы и стали пить горячий шоколад с бутербродами. Свет костра падал на воду, и казалось, будто озеро тоже горит. В лесу было совсем темно и тихо. И Лассе сказал:
- Я слышу, как тролли крадутся в темноте между деревьями на мягких лапах.
Мы с Анной испугались, хотя Анна сказала:
- Вот еще! Никаких троллей не бывает!
Но мы все-таки прислушались, не крадутся ли в темноте тролли на мягких лапах. Но ничего не услышали и сказали об этом Лассе.
- Еще бы! У них такие лохматые лапы, - ответил Лассе. - Они ступают так тихо, стоят за деревьями и пялят на нас глаза.
- Вот еще! И вовсе они не пялятся на нас.
- А вот и пялятся! Весь лес полон троллиных глаз, которые сейчас таращатся на нас. Но подойти к нам они не смеют, боятся огня.
Тут папа сказал, чтобы Лассе перестал пугать маленьких девочек глупыми россказнями. Он подбросил веток в огонь, и он вспыхнул так ярко и красиво. Я не верю, что на свете есть тролли. Но на всякий случай забралась к папе на колени, а Анна села на колени к дяде Эрику. И дядя Эрик посвистел для нас. Он очень хорошо умеет свистеть, когда захочет. Как птица.
И я подумала: "Если и в самом деле в лесу есть тролли, то они сейчас, наверно, удивляются, зачем мы сидим здесь у огня среди ночи и слушаем, как дядя Эрик свистит".