- Воду вычерпать, дырки позатыкать, просмолить, верх забить досками. Вот тут перископ. Вот тут люк. На дно балласт.
- А двигатель?
- На веслах будет. Нам же не нужно, чтобы очень быстроходная. Лишь бы подводная.
- А дышать.
- Через перископ.
- А на поверхность как всплывать.
- Балласт выкинем и всплывем.
- А как водой зальет и затопит?
- Ты что - плавать не умеешь? Вот еще! "Как? Как?". Фиг с маслом с тобой сделаешь!
- Сам ты фиг с маслом! какой умный!
- Да ну тебя, - сказал Ява уже примирительно. А я совсем ничего не ответил - сегодня ругаться не хотелось.
Мы проходили мимо старого скособоченного колодца с журавлём, из которого уже давно воду не брали - так заилился. Я перегнулся и громко крикнул в душную, пропахшую плесенью и болотом темноту: "О!" Я люблю кричать в колодец: такое "о" нигде не услышишь, как в колодце. Красота, а не "о". Вот и сейчас.
- О!
- О!
- О!
Только эхо раздается - словно аж до центра земли.
И вдруг в эти крики влилось жалобное тонкое скуление. Я навострил уши.
- Ява! - говорю. - Там кто-то есть.
- Врешь!
- А ну крикни и послушай.
Я перегнулся через край колодца и крикнул. Мы прислушались. И отчетливо услыхали из глубины плаксивое щенячье скуление.
Мы переглянулись.
- Какая-то свинья бросила туда щенка, - сказал Ява.
- Точно, сказал я.
- Ну что? - спросил Ява.
- Нужно вытащить, - сказал я. Хоть мог это этого и не говорить. Потому что он таким тоном сказал, в котором уже был ответ.
- Значит так, - сказал Ява. - Я сажусь в ведро и спускаюсь. А ты меня держишь.
- За что? Разве я тебя так удержу?
- Ты и вправду слабак. Не удержишь.
- Значит, я спускаюсь, а ты меня держишь, если ты такой могучий.
- Нет, спускаться буду я. Я первый сказал. И… и у тебя была ангина неделю назад. Тебе нельзя в колодец. И вообще у тебя носоглотка… Мы знаешь что, веревку привяжем вон к тому брусу-противовесу. И ты вытянешь. Очень удобно.
- А где взять веревку?
- Да вон она.
- Да на ней же коза! Вместе с козой привяжем что ли?
- Коза так погуляет, никуда не денется.
- Ну что же - давай!
- Мме-е-е! - радостно запела отвязанная коза и немедленно побежала проказничать. Но нам некогда было её воспитывать.
Ява сел в ведро, я взялся за веревку, привязанную к брусу-противовесу на коротком плече журавля.
- Опускай! Опускай понемногу! - скомандовал Ява.
Операция началась.
Спуск прошел нормально. Мне было совсем не тяжело опускать веревку, и уже через полминуты послышалось глухое, как из бочки, явино: "Стоп! Хорош!"
Я бросился к срубу:
- Аллё! Колодценавт Ява? Как себя чувствуете?
- Отлично! Пульс нормальный. Невесомости нет. Давление триста атмосфер. принял на борт потерпевшего товарища Собакевича. Ой-ой-йой! Что же ты отпустил! Тут такая грязь! Засасывает! Тяни быстрее!
Я ойкнул и бросился назад к веревке. Вцепился двумя руками и начал тянуть.
Ого-го! Ох! Эх! Ух! Ну и тяжело! Тяну, даже приседаю. Изо всех сил, всей тяжестью своего тела тяну за веревку вниз. И вдруг чувствую, что ноги мои отрываются от земли. Ой, мамочка! Это же я сейчас поднимусь и повисну над землей, как жаба на крючке, только ногами дрыгать буду. перевешивают меня Ява со щенком. Ой-ой-йой!
- Ява! - кричу в отчаяние. - Ява! Хватайся за сруб, помогай, а то я в небо взлетаю!
Понял, видно, Ява ситуацию, послушал меня, потому что пятки мои снова коснулись земли. А тут я еще и ногой зацепился за корень, который как раз возле меня из земли высовывался. Закряхтел я изо всех сил - вот-вот жилы, как струны, со звоном полопаются, - и из колодца, словно пузырь из носа, медленно появились явина голова.
Первым на землю ступил "товарищ Собакевич" - кудлатый, вислоухий рыжий щенок, а потом уже Ява.
Я сразу увидел, что щенок - не из нашего конца села. У себя мы всех собак до одной знали - от Гривка, здоровенной овчарки деда Салимона до позавчера рожденных, еще слепых щенят Жучки бабы Маланьи.
- Вот хотел бы я знать, кто его туда кинул, - сердито проскрипел Ява. - Ноги бы повыдёргивал!
- Какой-то фашист хотел избавиться, - сказал я. Щенок, наклонив голову набок, посмотрел сперва на Яву, потом, наклонив голову в другую сторону, посмотрел на меня и завилял хвостиком, очевидно, благодаря за спасение. Знакомство состоялось. Мы сразу понравились друг другу.
- Айда на речку! - сказал Ява. - Надо помыть Собакевича - видишь, какой!
То, что он Собакевич, а не Шарик, Полкан или Жучка, уже не вызывало никакого сомнения. Имя, в шутку данное ему Явой в вонючей темноте колодце, пристало к нему сразу и навсегда.
Мы побежали на речку.
Подводная лодка из плоскодонки навечно потонула в забвении…
Глава вторая
"Вермахт!.. Двадцать железных!.."
- Рень и Завгородний! Выйдите из класса! Скоро вы корову на урок приведете! Нарушители дисциплины! Нарушаете мне учебный процесс! Я на вас директору жаловаться буду! - Галина Сидоровна вся аж кипела (казалось, что у неё даже пар изо рта идет).
Мы покорно поплелись за двери.
В коридоре Ява расстегнул рубашку, наклонился, и Собакевич выскочил у него из-за пазухи на пол и завилял хвостом, словно ничего не случилось.
- Тоже мне еще! - укоряюще сказал ему Ява. - Не мог помолчать. Не тебя же спрашивали, а Павлушу. Чего выскочил, как заяц из кустов.
Собакевич виновато наклонил голову набок. Наверно, он понял, что подвёл нас.
Галина Сидоровна спросила меня урок. Я встал, вспоминая, знаю я его или нет. И по привычке пихнул Яву - подсказывай, давай. И тут Собакевич, что сидел у Явы за пазухой, высунул голову в расстегнутый воротник и на весь класс: "Гав!". В классе - хохот.
И Галина Сидоровна, конечно, обиделась - кому приятно, чтобы на него гавкали? Она очень суровая и очень любит нас воспитывать.
- Ничего, переживем, - сказал Ява. - Не могли же мы его оставить без надзора. Чтобы снова кто-то в колодец бросил.
Уже выходя на двор, я увидел на табурете возле дверей школьный колокольчик. Бабы Маруси, что руководила звонком, звоня нам с уроков и на уроки, не было видно. Решение пришло молниеносно. Я воровато оглянулся - цап! - и звонок уже у меня под рубашкой.
- Пусть учатся, если такие умные! - подмигнул Яве. - Не нужны им перемены. Обойдутся.
- Молодчина! - похвалил меня Ява. И словно кто-то кружку теплого молока вылили за пазуху - это радость теплом разлилась в груди: не часто меня Ява хвалит.
Мы - быстро-быстро - и в кусты сирени за школой. В самую гущу забрались, под самую стену сарая. Темно тут, тихо - надежное место.
- Пусть теперь поищут! Вот паника будет! Не кончатся сегодня уроки. До завтра учится будут! Хи-хи! Без звонка они как без рук. В учебном процессе звонок - основная вещь, - сказал я, вынимая из-под рубашки школьный колокольчик.
- Это ты хорошо придумал! Молоточек! - сказал Ява и взял у меня из рук звонок (я чувствовал, что ему было немного обидно, что это не он придумал, - он привык всё сам придумывать).
- Знаешь что! - встрепенулся он вдруг. - Мы его Собакевичу на шею повесим. А?
- Классно! - сказал я. Хотя и не понял, зачем это нужно. Но я был бы последней свиньей, если бы не сказал, что это классно (он же меня хвалил!).
- У тебя нет никакой веревочки? - спросил Ява.
Я поискал в карманах:
- Нет.
- Вот чёрт! И у меня нет. Слушай, а давай ремень.
- Да… А штаны?
- Так не на совсем. Рукой подержишь. Если бы у меня были на ремне, а не на шлейке, я бы разве…
Поскольку я был сегодня "молоток", то отказываться просто не имел права. Вздохнув, я снял ремень, и Ява ловко начал прилаживать звонок Собакевичу на шею.
- Классно! Вот классно мы придумали! - повторял он.
И вдруг… Вдруг за стеной сарая мы услышали такое, что мигом заставило нас забыть о звонке, о Собакевиче и обо всём на свете. Сарай этот был уже не школьный. Просто он задней стеной выходит в школьный сад, в эти заросли сирени.
Сарай принадлежал дядьке Бурмиле, заядлому рыбаку, что жил одиноко и почти всё время пропадал в плавнях на рыбалке. Мы прилипли к стенке сарая, прижавшись ушами к шероховатым не струганным доскам. Разговаривали Бурмило и Кныш, колхозный шофер, который жил по соседству с Явою.
Вот что мы услышали (до нас долетали обрывки разговора):
Бурмило: Ги-ги!
Кныш:…Вермахт щедрый…
Бурмило: А что же, конечно…
Кныш: Должно быть двадцать зеленых… Точно… А качество… Бронебойная… Р-раз и нету… Будем!
Слышен звон стаканов, наверно, Кныш и Бурмило выпивают.
Кныш: Купим в Киеве, что нужно и за дело!
Бурмило: Сам не можешь?
Кныш: Если бы у меня было время, и если бы плавал так, как ты, я бы вообще без тебя обошелся.
Бурмило что-то пробормотал, мы не разобрали ни слова.
Кныш (раздраженно): А… крест-накрест. Нужно ловить момент, а ты!.. Это же удача, что меня посылают с этой школьной экскурсией…
Бурмило: Ну, хорошо! Завербовал.
Кныш: Только никому-никому! Ни одной живой душе. А то если узнают…
Бурмило: Чтобы я света белого не видел. Что я - маленький! Это же такое дело…
Кныш: Ну, до завтра!
И всё. Наступила тишина. Наверно, Кныш и Бурмило вышли из сарая. Мы переглянулись.
Не знаю какие глаза были у меня. Но явины глаза горели и светились, как у борзой собаки. А что! Хотел бы я посмотреть на ваши глаза, если бы вы услышали такой разговор.
- А? - раскрыл рот я.
- А? - раскрыл рот Ява.
Но ничего больше произнести мы не успели. Потому что в это время послышался заливистый голос школьного колокольчика. Мы и так и замерли с раскрытыми ртами. Увлекшись таинственным разговором, мы совсем не заметили, что Собакевич куда-то исчез. и вот… На четвереньках, по-собачьи, мы быстро продрались сквозь гущу и выставили из кустов головы.
Под окнами школы, гоняясь за курицей, носился по двору Собакевич. Болтаясь у него на шее, звонок заливался звонок. Думая, что уже перемена, горохом высыпались из классов ученики. Из окон, удивленно глядя на часы, выглядывали учителя. На крыльце появилась Галина Сидоровна.
- Хулиганство! Безобразие! Нарушение учебного процесса! - закричала она.
Из-за угла выбежала баба Маруся. Увидев Собакевича, ударила руками по коленям, кинулась за ним - отбирать звонок. Собакевич - наутёк. И куда же вы думаете - к нам, в кусты.
Мы с Явою вмиг развернулись и так же на четвереньках помчались назад, в гущу, к сараю. Причем, если Ява полз нормально, то я - на трех, как собака с перебитою лапою, - мне же приходилось одной рукою поддерживать штаны.
Мы прижались к стене сарая - дальше бежать было некуда. Звонок всё ближе, и вот уже Собакевич с разгона ткнулся носом Яве в щеку. Что же, он не виноват - у кого же ему искать защиту, как не у нас - своих друзей и спасителей. Через мгновение кусты над нами раздвинулись и мы увидели раскрасневшуюся бабу Марусю.
- Ага! - победно выкрикнула она. - Вот кто это всё устроил!
Из-за головы бабы Маруси появилась голова Галины Сидоровны. Ледяным голосом Галина Сидоровна говорит, как секачем рубит.
- Так!.. Ясно!.. На экскурсию в Киев завтра они не едут!
Глава 3
Приключения в Киеве. Наши подозрения растут. Старшина Паляничко
У школы шум и суета. Во дворе стоит грузовик, украшенный цветами и сосновыми лапами, словно свадебный поезд. На машине у кабины уже сидят самые нетерпеливые ученики. Среди них, как огородное пугало, торчит долговязый нескладный Бурмило. Расставляют последние стулья. Школьники выстроились цепочкой от крыльца до машины и передают друг другу стулья, которые выносит на крыльцо Галина Сидоровна. Все оживлены и радостны. Еще бы - эту экскурсию в Киев так долго ждали. Всё время все смеются, даже когда для этого нет причины. Все, кроме нас: меня и Явы.
Мы стоим возле крыльца понурые, насупленные. И как только из дверей появляется с новым стулом Галина Сидоровна, мы тут же раскрываем рты и начинаем:
- Мы не хотели… Мы не нарочно, - гундосит Ява.
- Мы больше не будем… Честное слово, - гундошу я.
Галина Сидоровна сначала не обращает внимания, молча исчезает в дверях, словно не слышит. Потом наконец говорит:
- Было бы даже непедагогично, если бы я вас взяла.
И мы чувствуем - ей уже жаль нас (она же добрая, только напускает на себя). Надо ковать, пока горячо.
- Педагогично! - воскликнул я. - Мы же сказали, что больше не будем.
- Ну да, педагогично! - подхватывает Ява. - Даже очень педагогично! Макаренко обязательно бы взял. Точно!
Галина Сидоровна сразу нахмуривает брови и холодно говорит:
- Нет.
И мы понимаем: теперь уже всё. Переборщили. Учителя не любят, чтобы их учили.
Я с тревогою поглядываю на Бурмилу и на Кныша, который прохаживается возле машины, время от время стуча сапогом по колесу (проверяя шины). "Неужели мы останемся и так и не узнаем, что они будут делать в Киеве?" - думаю я.
И в голове моей снова звучат загадочные таинственные слова: "Зато подарочек будет от немцев… Вермахт щедрый… Двадцать железных… Качество бронебойное… Раз - и нету!.. Только никому-никому!".
Вдруг Ява дергает меня за рукав: "Айда! Быстрее!" - и бросается к машине. Я - за ним. Нужно успеть спрятаться под стульями, пока Галина Сидоровна в помещении.
Конечно, все видят это и могут выдать, но это уже на их совести.
Шасть! Словно ящерки, юркнули мы под стулья к самой кабине и притаились.
Через некоторое время услышали голос Галины Сидоровны:
- Что, ушли? Ну и хорошо, что сами наконец поняли. Это будет наука всем, кто любит срывать уроки и нарушать дисциплину. Ну, поехали.
Ученики, что еще были не на машине, с криками начали посадку. И вскоре мотор заурчал, машина поехала. Нас никто не выдал. Есть таки у людей совесть.
Если вы хотите почувствовать все свое тело сразу, с ног до головы, как он реагирует на удары, то попробуйте поехать по ухабистой дороге на грузовой машине, лежа в кузове под стульями. Сравнить это нельзя ни с чем. Такое чувствует разве что "язычок" в школьном колокольчике, когда баба Маруся звонит на перемену или урок.
"Раз - и нету!.. Качество бронебойное!.. Вермахт щедрый!" - билось в моей голове в такт с ударами.
Затылком о стул - лбом о дно кузова…
Затылком о стул - лбом о дно кузова…
"Раз - и нету!..
Качество бронебойное!
Вермахт щедрый!..".
И всё-таки чем больше нас молотило, чем больше швыряло вверх-вниз и из стороны в сторону, тем легче становилось у нас на душе - потому что всё дальше мы отъезжали от села. А значит, тем меньше шансов, что нас найдут и ссадят с машины. Мы лишь сжимали губы, стараясь не ойкать. Но вот беспутица прекратилась и весело заурчал мотор, набирая скорость, - мы выехали на асфальтовое шоссе (это в 3 километрах от села). И сразу, словно заведясь от стартера, зазвенела песня.
Знов зозулi голос чути в лiсi,
Ластiвки гнiздечко звили в стрiсi,
А вiвчар жене отару плаєм,
Тьохнув пiсню соловей за гаєм.(Снова голос кукушки слышен в лесу
Ласточки гнездышко свили под стрехой
Овчар гонит отару тропой
Поёт песню соловей за лесом).
Еще бы! Ну где вы видели, чтобы люди ехали компанией на машине и не пели? Так не бывает. Когда от скорости ветер свистит в ушах, когда дорога с шуршанием наматывается на колеса и встречные машины мимо только - Ух! Ух! Ух! - песня сама вырывается из груди.
В хоре выделялся звонкий, соловьиный голос Галины Сидоровны. Мы представляли себе, как она стоит, опершись на кабину, лицом к ученикам, и дирижирует. И ветер треплет её черные, как вороново крыло, локоны, а она белозубо улыбается и поёт. А девчонки в восхищении смотрят на нею, потому что считают что она очень красивая, "ну просто красавица"…
Всюду буйно квiтне черемшина,
Мов до щлюбу вбралась калина…(Всюду буйно цветет черемуха
Словно под венец собралась калина…)
Разве вытерпишь, когда все поют. И мы с Явою ("А, всё равно не услышат в таком хоре!") затянули во всё горло:
Вiвчаря в садочку,
В тихому куточку
Жде дiвчина, жде.(Овчара в садочке,
В тихом уголочке
Ждет девушка, ждет).
Эх, хорошо! Если поёшь в хоре, то кажется, будто только благодаря тебе так хорошо и слаженно выходит.
И вдруг… Мы так увлеклись, что даже не заметили того момента, когда все вдруг перестали петь. Как потом выяснилось, в этот момент машина проезжала под вербой, свесившей свои ветви над шоссе. Все в кузове нагнулись, и песня прервалась. А мы же были под стульями и не знали этого… И продолжали тянуть, как два барана:
Жде-е-е дiвчина, жде-е-е…
(жде-е-ет девушка, жде-е-ет…)
И сердитое учительское: "А ну, вылезайте!" - было для нас как гром среди ясного неба.
Взъерошенные и помятые, вылезли мы из-под стульев.
- Эх, вы! - презрительно сказала Галина Сидоровна. - Я думала, что вы хоть благородные мальчики. А вы "зайцами", обманув меня… Как… шпионы какие-то. Фу!
Я увидел, как дернулся, даже подскочил Ява. Да и у меня всё внутри перевернулось вверх тормашками. Нас! Нас назвать шпионами! Нас, которые… Эх!
- Да, нехорошо, ученики. Обманывать нельзя, - сказал Бурмило.
"Подарочек от немцев… Качество бронебойное!.."
Мы с Явою так взглянули на него, что если бы взглядом можно было сжечь человека, то от Бурмилы осталось бы только горстка пепла.
- Вас надо было бы немедленно отвезти домой или же высадить прямо тут, в поле, - сказала Галина Сидоровна. - Я не сделаю этого только потому что проехали уже тридцать километров и не имеем права задерживаться. Вы поедете с нами. Но знайте - весь коллектив презирает и осуждает вас за недостойное поведение.
Мы подняли глаза - коллектив смотрел на нас весело и улыбался. У коллектива было хорошее настроение.
Коллектив хотел петь.
Мы опустили головы и сказали:
- Мы больше не будем…
Коллектив подвинулся, и мы сели. И сразу, как по команде, в небо снова взлетела песня:
Йшла вона в садок повз осокори-и,
Задивилась на високi гори-и…(Шла она в сад мимо осокоря
Засмотрелась на высокие горы-ы…)
Мы с Явой пытались перекричать всех - так старались.
Долго мы ехали - все песни, какие знали, пропели по несколько раз. Дважды останавливались поесть.
Но вот наконец длинный мост через широченный Днепр. А на той стороне - высокий берег, и колокольня на горе блестит золотым куполом, а рядом еще еще золотые купола теснятся - Лавра, а за нею торчит огромная телевизионная башня, и возвышаются, налезая друг на друга, дома - большие, многоэтажные… Киев! Приехали.
Красивый город Киев! Красивее Пирятина, Крыжополя, Жмеринки - всех городов, которые я видел.
Столица!
- Вот, так, - говорит Галина Сидоровна. - Машину мы оставляем у Дворца пионеров и сразу на метро. Согласны?