Возле колодца паровой двигатель на примусе, о котором я говорил, и похожая на пушку гидрогазовая поливалка. Да вообще всех хитроумных штуковин и приспособлений не счесть.
Нет, не зря прозвали его Эдисон Фарадеевич (по правде, он Антон Фадеевич). Но это прозвище не обидное, произносили его люди ласково, потому что все любили старика. Он высокий, худой, костлявый и весь светится - волосы светлые, брови светлые, ресницы светлые, - не поймешь, то ли он блондин, то ли седой (лет ему было под семьдесят), а вот глаза голубые-голубые, даже синие.
Он не из наших мест, пришелец. Лет пятьдесят назад в гражданскую он воевал тут, познакомился с бабой Оксаной (она тогда молодая была) и остался на всю жизнь.
Был он добряк, какого мир не видел. Всегда у него можно было выпросить всё, что хочешь, - последнее отдавал. И всё время улыбался. Сердился он только тогда, когда видел порванную каким-то "юным читателем" библиотечную книгу.
- Эх, - говорил он, - какой же это академик читал. Дал бы я ему по западному полушарию!
Но никто не припомнит, чтобы когда-нибудь дал он по "западному полушарию".
Детей любил он страшно. Своих они с бабой Оксаной не имели - ни детей, ни внуков. Жили только вдвоём. И весь урожай своего удивительного сада раздавали нам - просто даже неудобно. Последнее время, уже месяца два, баба Оксана хворала, лежала в районной больнице. И Фарадеевич через день ездил туда. И именно сегодня тоже поехал - мы точно знали.
А в это время Кныш…
Спрятавшись в кустах у плетня, мы видели, как открылись дверцы машины и оттуда показался сначала зад Кныша в лоснящихся, грязных штанах, а затем уже весь Кныш, осторожно держа в руках эту загадочную продолговатую коробку с трубочкой. Ступая по земле, как канатоходец, он пошел к калитке. Пхнул её ногой. Раз! - фанерный человечек из-за кустов: "Здравствуйте! Добро пожаловать!" Кныш механически кивнул ему, как живому, и на крыльцо. Скрипнули двери (Фарадеевич никогда не закрывал своей хаты), и Кныш исчез внутри.
- Хочет поднять Фарадеевича на воздух, - бросил на меня Ява острый взгляд.
- Зачем?
- Наверно, Фарадеевич что-то такое изобрёл, что вот там вот не понравилось, - Ява многозначительно ткнул оттопыренным пальцем куда-то вбок - за океан.
И сразу взбудораженное воображение мое рисует огромный темный, зловещий кабинет. За огромным столом сидит страшный генерал со свастикой на рукаве. Перед ним вытянулись в струнку Кныш и Бурмило. Генерал достает из ящика пачки денег и бросает на стол. Кныш и Бурмило хватают деньги и жадно запихивают в карманы, за пазуху. Генерал что-то приказывает и делает руками жест, показывая взрыв. Кныш и Бурмило, кивая, пятятся к дверям.
…Взрывается, взлетает в воздух домик Фарадеевича…
И тут - шоссе. На крутом повороте мчат на мотоциклах Кныш и Бурмило. Бурмило мокрый, в маске от акваланга, с трубкою в зубах. А за ними на мотороллерах - мы с Явою. Раз за разом Кныш оборачивается и стреляет в нас из пистолета. Свистят пули, бешено ревут моторы… Мужественные наши лица преисполнены героизма и отваги.
Потом - хоп! - мотороллеры выскальзывают из-под нас, мчатся по шоссе и исчезают… И вот мы уже на трибуне в окружении генералов, известных людей, чуть ли не членов правительства. На наших грудях поблескивают новенькие медали "За отвагу". Внизу - море людей. Они держат наши портреты и транспаранты с надписями: "Слава героям!", "Да здравствуют Ява и Павлуша!", "Назовём киевское метро именами героев!", "Переименуем Почтовую площадь в площадь Явы и Павлуши!". Оркестр играет туш… И вдруг сзади меня кто-то больно-пребольно - щип! "Ты что?.." Я так увлёкся, что забыл всё на свете, начал наигрывать на губах туш: "Тра-та-рам-та-ра-ра-рай-ра-рам!" - и не заметил, как из хаты Фарадеевича вышел Кныш. И насколько медленно подъехал грузовик, настолько быстро он уехал.
Мы переглядываемся и какое-то время молчим.
Потом Ява шумно выдыхает и говорит:
- Пошли! Мы не можем этого допустить!
Я тоже выдыхаю, но значительно тише, и говорю:
- Рискованно! Может взорваться
Я представляю шумные похороны, заплаканных односельчан, наши портреты в траурных рамках - и у меня щиплет в носу, как от лука.
- Но не можем же мы допустить… - говорит Ява. - История нам не простит.
Мне хочется сказать, что истории мы с Явой до лампочки, у неё есть дела поважнее, но так и не решаюсь, у Явы очень серьезное лицо.
- Ну, тогда на всякий случай - прощай! - вздыхаю я.
- Прощай! - вздыхает Ява, и мы сдержанно, по-солдатски обнимаемся. У меня в носу щиплет еще больше.
Хотя двери открыты и можно спокойненько себе зайти, однако мы лезем в окно - где вы видели, чтобы герои на опасную операцию ходили через двери!
Таинственная продолговатая коробка стоит на столе.
Ява берёт её.
Открывает…
В коробке… синий термос, из крышки которого торчит стеклянная трубочка, обернутая марлей.
Ява, вытянув в сторону руки и отвернувшись от термоса, медленно-медленно отвинчивает крышку. Еще немного, еще…
- Осторожно… Осторожно… Осторо…
Ба-ббах-х!
Я бухаюсь на пол и закрываю глаза. Всё! Нас разорвало…
Но почему же я тогда слышу, как что-то журчит и булькает? Неужели это на том свете журчит и булькает?
Я открываю один глаз, потом второй.
Я сижу в луже на полу.
Напротив меня сидит с перекошенным лицом и закрытыми глазами Ява. В руках у него синий термос, из которого что-то льётся…
Возле меня валяются черепки крынки.
Ясно: отступая, я ненароком скинул с шестка крынку с водой.
Вот тебе и "ба-бах".
- Ява! - зову я. - Отбой!
Ява мгновенно открывает глаза и подскакивает.
- Спасай термос!
Но уже поздно - почти половина вылилась. Дрожащими руками Ява завинчивает крышку термоса и ставит его на стол. А потом…
Вы видели когда-нибудь ускоренную съёмку, когда люди двигаются с бешеной, невероятной скоростью?
Если бы нас с Явой кто-то захотел в эту минуту снять в кино с такой целью, то не надо было бы ни какой ускоренной съёмки.
Мы, как муравьи, суетились на полу на четвереньках стремительно собирая черепки и вытирая лужи своими штанами и рубашками. При этом мы то и дело сталкиваясь лбами и иными, менее почтенными частями тела… За минуту всё было чисто-пречисто. И, пулей вылетели из хаты Фарадеевича (на этот раз в дверь), мы во весь дух летели по улице.
Глава 6
Оказывается, это глобулус! Космические мечты Фарадеевича. "Жизнь запутанная и сложная штука!"
- "Атомная бомба"! "На транзисторах"! Барахольщик! - ворчу я.
- Молчи! "Давай слезем"! "Ноги размять"! Герой! - фыркает Ява.
У нас плохо на душе, как говорят, кошки скребутся. Так попасть с этой "бомбой"! Да ещё и разлить этот термос. Мысль об этом не давала нам покоя.
Фарадеевич приехал уже под вечер, и в этот день мы ничего так и не узнали. Нет, всё же узнали. Что Фарадеевич благодарил Кныша за "великую услугу". Оказывается, "спецзадание" давал он. И Кныш по его просьбе привёз синий термос.
На следующий день мы с раннего утра побежали к хате Фарадеевича. Там уже было полно юннатов-старшеклассников, с которыми Фарадеевич водил дружбу.
Мы прибежали как раз вовремя - Фарадеевич вышел на крыльцо с синим термосом в руках. Его сразу обступили юннаты.
- Антон Фадеевич, ну скажите! Антон Фадеевич, ну будьте добры! Антон Фадеевич, ну хоть намекните! - заканючили нетерпеливые юннаты.
- Потерпите, господа-товарищи, потерпите! Обо всём на месте узнаете, на Высоком острове.
И Фарадеевич, окруженный юннатами, вышел на улицу.
Мы, конечно, пристроились к ним.
Но тут двухметровый здоровяк-девятиклассник Гришка Бардадым споткнулся о нас и загудел, как из бочки:
- А ну, кыш! Крутитесь под ногами! На вашего ума это дело! Кыш!
И мазнул своими граблями нас с Явой по затылкам. У-у, бегемот! Ну подожди, мы вырасти, мы тебе дадим!
А чего они так задаются, эти старшеклассники? Подумаешь, мудрецы! Тоже двойки получают.
А на Высокий остров мы и без вас дорогу найдём.
Мы приплыли туда еще раньше, чем они. Не зря Ява был внуком деда Варавы, а я Явин друг. Мы знали в плавнях такие узенькие протоки в камышах, которые почти никто в селе не знал.
Высокий остров - один из самых больших в плавнях. Высоким он назван из-за крутых высоких берегов. Посреди острова есть даже небольшое озерцо, наполовину затянутое ряской и белыми лилиями. Собственно, это не озеро, а затон, отделенный от плёса небольшой плотиной. Ранней весной, когда была большая вода, Фарадеевич для чего-то загатил затон, и теперь уровень воды в этом озерце был выше, чем всюду в плавнях.
Мы спрятали свою лодку в камышах, а сами притаились в кустах неподалёку от озерца - не хотелось связываться с этим Бардадымом, пока мы не выросли.
С одной стороны озерца стоял шалаш Бурмилы - это была его охотничья база, или, как он говорил, "президенция". Самого Бурмилу не видно - или рыбу ловит, или спит после рюмки, или… Да мы об этом уже почти не думаем (после "атомной бомбы на транзисторах" как-то не думается).
Из-за камышей уже слышны писклявые голоса девчонок и неестественный (словно у него галушка во рту) Бардадымов басок.
Три лодки пристают к острову.
Фарадеевич с термосом в руках подходит к озерцу. Юннаты полукругом обступают его.
Фарадеевич торжественно поднимает термос и начинает (голос его дрожит и срывается от волнения - он всегда волнуется, когда рассказывает о каком-нибудь новом своем открытии):
- Так вот… господа-товарищи, это вот… тут… в середине… прилетело к нам… Знаете откуда?.. С Сахалина… Да-да-… сотни и сотни, как видите, километров. А впереди, может, миллионы, а то и все миллиарды миллиардов километров… Знаете, что тут? Тут… тут… господа-товарищи… будущая еда астронавтов… звездных небожителей… будущего… Вот что это! Вы, уверен, слышали о чудесной водоросли - хлорелле… А? Так вот… в этом термосе - новый вид такой водоросли. Глобулус! Может, еще лучший, чем хлорелла… Мой сахалинский друг вывел в лаборатории… И прислал, чтобы мы… это самое… продолжили работу. Вырастили глобулус в природных условиях. Проверили, как он примется и будет расти. Понимаете, какая ответственность! Может же, вы себе представляете, астронавты когда-нибудь угостят нашим глобулусом марсиан или каких-нибудь других гавриков.
Мы с Явою слушали не дыша.
- Слышишь, еда астрономов, а мы… - шепчу я пересохшими губами.
- Астронавтов, дурило! Астрономы - это те, кто в трубы смотрят. Они сало едят и вареники, как мы с тобой.
- Сам дурило! Знаю! Это я так… Какой умный! - шепчу я. И представляется мне:
…Гигантская ракета на старте… Астронавты, которые заходят в ракету, люди у подножья ракеты… Вдруг они расступаются, пропуская автотележку, на которой штабели картонных коробок. На коробках большими буквами написано: "Глобулус", "Привет из Васюковки", "Глобулус "Супер-Васюковский"".
А потом - Марс. В прозрачном шлеме, в скафандре стоит астронавт на фоне фантастического марсианского пейзажа, окруженный марсианами, похожими на здоровенных головастиков, и угощает их глобулусом, выдавливая его из тюбика, как зубную пасту. Марсиане пробуют, чмокают от удовольствия и показывают большой палец - о! Только… чем их будут угощать, что же будут есть бедные астронавты, если мы с Явой в недобрый час перевернули этот термос? Помрут, бедолаги, с голода, не долетят до Марса.
- Глобулус - одноклеточная микроскопическая водоросль, - взволнованно рассказывает Фарадеевич, - и невооруженным глазом вы её, конечно, не увидите…
"Ой, кажется, и вооруженным тоже…" - дрожит моё сердце.
- Сегодня мы её, так сказать, посеем, потом начнем подкармливать… она начнет быстро размножаться, и тогда вы увидите…
"Увидите-увидите… если будет, что сеять… Ой, мамочки, зачем мы полезли, зачем трогали этот термос?"
Сейчас Фарадеевич открутит крышку и… И будет страшный "пшик", как говорит дед Салимон. Бардадым первый захохочет - я его знаю.
И кого… кого мы подводим! Человека, перед которым мы ("гангстеры!") немеем от восхищения и становимся смирными, как овечки; человека, который, если спросить: "Кого ты больше любишь?" стоит у нас на третьем призовом месте (после мамы и папы), а то и частенько выходит на второе и даже на первое (когда папа: "А ну, снимай штаны, лоботряс!", а мама: "Вот подожди-подожди, я тебе уши пообрываю!"). Правда, эта любовь была скрытная, платоническая, издалека. Фарадеевич о ней, может, и не догадывался, потому что дело имел больше с этими бардадымскими старшеклассниками, которые нас ("А ну, кыш, малявки!") на пушечный выстрел к нему не подпускали. Но тем более…
Фарадеевич отвинчивает крышку и торжественно произносит:
- Внимание, господа-товарищи, вы-ли…
Мы с Явою молниеносно переглянулись.
- Ой!
- Ой!
Сначала из кустов вылетело наше двухголосное ойканье, за ним сразу - мы.
Вы помните, в спектакле "Ревизор" Гоголя в конце немая сцена, когда все замирают в разных позах с раскрытыми ртами? Так вот, точно такая сцена имела место и теперь. На какой-то миг, конечно. Первым опомнился Фарадеевич.
- Что? - удивленно спросил он.
- Мы… - сказал Ява и взглянул на меня.
- Мы… - сказал я и взглянул на Бардадыма.
- Мы… - повторил Ява и тоже посмотрел на Бардадыма. - Мы… только вам можем… по секрету…
Фарадеевич улыбнулся.
- По секрету, так по секрету. Я люблю секреты.
Он отошел с нами в сторону и наклонился, подставляя ухо. И мы, перебивая друг друга, шепотом выложили в это ухо совершенно всё. Под конец Ява сказал:
- А теперь скажите всем… Пусть нам надают… по западному полушарию… Мы согласны.
Фарадеевич как-то странно скривился и протянул:
- Вот оно что… Хорошо…
Потом решительно направился к юннатам. Мы, заложив руки за спины, как арестанты, поплелись за ним.
- Так вот, господа-товарищи, сказал Фарадеевич. - Эти молодые люди (мы опустили головы) предлагают сначала хорошо укрепить плотину, очистить плёс, а уже тогда…
Мы вздрогнули, не веря своим ушам. Фарадеевич наклонился к нам и шепнул:
- Думаю, того, что осталось, хватит.
Потом выпрямился и громко произнёс:
- Думаю, правильно предлагают они, а?
- Хорошо! Правильно!
- Очистить! Конечно! - послышались голоса.
- Секрет! - сквозь зубы процедил Гришка Бардадым и дал по затылку своими граблями сначала мне, а потом Яве.
Да мы даже не почувствовали. Мы посмотрели друг на друга и засмеялись.
А когда юннаты полезли укреплять плотину и расчищать озерцо от ряски, мы с таким азартом взялись помогать, что вода вокруг нас забурлила, закипела.
То и дело мы бросали на Фарадеевича восторженные, восхищенные взгляды. Вот же человек! Вот человек! Если бы сказал нам сейчас: "Пейте, мальчишки, озеро!" - ей-богу, выхлебали бы до дна! Вскоре озеро было бы чистое - ни рясочки. Все вылазят на берег.
Фарадеевич наклоняет термос, и тоненькой струйкой льётся в озеро прозрачная жидкость (что, как выяснилось потом, было "питательной средой", в которой был глобулус). Льётся и журчит. Льётся и журчит. Это журчание кажется нам волшебной музыкой.
- Скажите, пожалуйста, - робко спрашивает Ява, - а какой он будет? Когда примется?
- Какой? Видите этот плёс? Он будет - переливчато-изумрудным, как… как шёлк. Представляете?
Мы закивали головами, хотя я, честно говоря, не очень себе представлял.
- А какой же он на вкус? - послышался сзади голос Бурмило (мы еще раньше увидели его взлохмаченную голову, что выглядывала из "президенции", но нам было не до него).
- Как вам сказать, - обернулся к Бурмиле Фарадеевич. - Сам не пробовал. Но думаю, что похож на салат.
- На салат? Скажите! Выходит, под "Столичную" самое то. Люблю салатики… Дадите хоть попробовать с первого урожая? - И он хрипло загоготал.
- А почему же не дать? Пожалуйста, - так доброжелательно ответил Фарадеевич, что Бурмило смутился: - Да нет, я шучу. Это я так, посмеялся… для смеха.
Мне даже показалось, что он покраснел. Я взглянул на него и подумал: "Неужели вот это шпион? Живой шпион? Тьфу! Какой-то совсем не похожий. Ни в одном фильме не было шпионов, которые краснели. Ни в одной книжке детективной…"
Но Яве я ничего не сказал, не рискнул.
…В тот день в селе только и разговоров было, что про глобулус.
Куда не ткнешься:
- Слышали? Фарадеевич с учениками водоросль на Высоком острове выращивает. Особенную какую-то.
- Говорят, полезная - страх! Витаминов много. Одни витаминов.
- А ты что думаешь - космонавтов тебе жмыхом кормить будут?
- А как же, для них самое лучшее придумывают.
- Витамин на витамине сидит и витамином погоняет.
- А по-моему, больше всего витаминов в водке.
- Говорят, сам Попович приедет посмотреть на этот "глобулус".
- …а если на ночь лицо им помазать - на двадцать лет помолодеешь.
- Улыбаться чаще надо - тогда помолодеешь. А ты ругаешься от зари до зари.
- И вообще, говорят, очень питательна. Все сто процентов усваиваются организмом. Отходов нет и на копейку.
Сказал своё слово о глобулусе, конечно, и мой папа. Я и не сомневался, что он скажет. Мой папа - страшный "любитель прессы", как он сам говорит. Без газеты или журнала я его, кажется, никогда и не видел, ест - читает, идет куда-то читает, телевизор смотрит - тоже читает.
С газетой в руке так и засыпает.
И каждый день за ужином он проводит для так с мамой такую политинформацию - рассказывает, что интересного вычитал за день. Именно от него я и о гитлеровских архивах на дне озер в Австрии и Чехии узнал, и о шпионах с аквалангах, и о многом другом. Столько всего интересного, как мой папа, никто в мире, по-моему, не знает (разве что Степан Карафолька). И этот глобулус (вид хлореллы) был для него как семечки.
- Эта хлорелла же, понимаете, чудо природы! Это же уникальная штука! Такая, понимаете, маленькая, и не увидишь, а большие дела делает. Это же не только еда для будущих космонавтов-астронавтов, это же, понимаете, и воздух, и вода… В прошлом году "Вести" писали про уникальный эксперимент наших ученных, когда целый, понимаете, месяц лаборантка Галя М. провела в гермокабине, воздух в которой постоянно обновляла "оранжерея" хлореллы - поглощала, понимаете, углекислый газ и в процессе фотосинтеза превращала его в кислород. Такой вот, понимаете, круговорот с помощью культиватора хлореллы, правда, с некоторой химической доочисткой, делала и вода.
Тут я папин рассказ должен прервать, которому что больше, не смотря на его "Понимаете", ничего не понял: даже мама только глазами хлопала и хмыкала.
Понял я только одно: что хлорелла - это вещь! И что без неё на другие планеты нечего и рыпаться.
А когда хлорелла - вещь, то глобулус и подавно, потому что он - "вид хлореллы, может, еще и лучший"
Значит, то над чем работает Фарадеевич с юннатами-старшеклассниками - всемирного значения.