- Мать не очень-то обрадовалась, когда увидела диван, - сообщает кому-то Сара с трагически-победоносными нотками в голосе.
- В следующий раз застели его клеенкой, - говорит Антон. - Или скажи гостям, что пить можно только воду.
Кто-то натянуто посмеивается над его шуткой.
- Хотя кое-кому диван очень даже пригодился, - продолжает Антон.
И все взгляды обращаются к Андреасу, который отвечает все той же вымученной улыбкой, и к Терес, которая смотрит прямо перед собой, чтобы не встречаться ни с кем взглядом.
На лице Тоббе - ни раскаяния, ни трагизма, ни ликования. Он не смотрит прямо перед собой пустым взглядом, и все-таки он часть этой туманной атмосферы.
- Это они про Сарину вечеринку, которая в пятницу была.
Я уже догадался.
- Понятно.
Я очень надеюсь, что в моем голосе не прозвучало ни капли зависти.
- Ты ничего не потерял, - говорит Тоббе.
Его слова звучат так, будто я, в принципе, мог оказаться на этой вечеринке, но не пришел. Не понимаю я его.
- Я ушел, когда Антон пролил полбутылки вина на диван.
Потом кто-то говорит еще что-то про диван и про то, как некоторые на нем кувыркались в свое удовольствие, и тогда Терес встает и решительно, не оборачиваясь, выходит из класса. На пороге она чуть не сбивает с ног Сульвейг, учительницу обществознания, которая как раз входит в кабинет. Сульвейг изумленным взглядом провожает Терес, а потом Сару: та бежит следом за подружкой.
- Что случилось?
Сульвейг обводит класс вопросительным взглядом. Неужели она надеется получить ответ? Интересно, о чем ей говорят недобрые реплики и лица сидящих в классе? Замечает ли она, как бегает взгляд Андреаса?
Боль после тренировки дает о себе знать весь день. Особенно мучительно спускаться по лестнице. Я держусь за перила, чтобы разгрузить мышцы ног. Добираюсь до очередного кабинета на несколько минут позже, чем остальные, и чувствую себя инвалидом. Тоббе с едва заметной ухмылкой смотрит, как я ковыляю по школе.
- Загоняли вас в додзё?
- Чего?
- Ты, кажется, джиу-джитсу занимался на выходных?
- А… да.
Додзё? Слово какое-то знакомое: Буссе произносил его пару раз во время тренировки, но он столько всяких непонятных слов говорил, я не только "додзё" не запомнил. Но если Тоббе утверждает, что спортзал называется "додзё", то так оно и есть. Он знает все обо всех видах спорта. Включая те сто тридцать три, которыми пробовал заниматься сам.
- И как оно?
Я с трудом преодолеваю последние ступеньки.
- Ну, нормально…
Перед глазами всплывает побелевший мизинец Юлии. Слезы у нее на глазах. Внутри снова все сжимается.
- Будешь дальше заниматься?
- Не знаю. Наверное, нет.
Не хочу я возвращаться в шеренгу, в этот семейный "додзё". Плохое это место. Или просто не для меня.
- Хуже всего через день после тренировки, - сообщает Тоббе, видимо пытаясь меня утешить.
- Чего?
- Боль после тренировки. Хуже всего через день.
Очень мило с его стороны. Но то, что я не горю желанием заниматься джиу-джитсу, объясняется не болью в мышцах.
Мы идем к столовой. Через большое окно виден школьный двор, сосны и Сара с Терес. Они сидят спиной к нам на низенькой велосипедной стойке. Представляю, как заныли бы мышцы ног, если б я так сел. Больно от одной мысли. Лиц не видно, но мне кажется, что Терес плачет, а Сара утешает ее, обняв за плечи. На секунду пытаюсь представить себя и Тоббе сидящими вот так, рядом. Невозможно, совершенно немыслимо. И дело тут не в моих негнущихся ногах.
До столовой осталось четыре ступеньки. Тоббе стоит внизу и терпеливо ждет.
- Что будешь делать завтра вечером?
Я берусь за перила и изображаю непонимающую улыбку.
- Завтра Вальборг, - поясняет он. - Есть планы на вечер?
Что он обо мне думает? Откуда у меня планы на вечер? Нет у меня никаких планов, ни на вечер, ни на утро. Ну и вопрос!
- Нет, планов нет. Забыл, что завтра Вальборг.
В прошлом году я нехотя потащился с отцом смотреть на университетский костер. Отец стоял вместе с коллегами и таращился на огонь. Я топтался в двадцати метрах от него, у меня мерзли ноги.
- Мы с Петтером собирались на великах в город. Хочешь с нами?
У Тоббе есть планы. И двоюродный брат по имени Петтер. Однажды я его видел. Давно, еще в прошлой жизни.
- Да, возможно.
Нельзя сказать, что я мечтаю отметить Вальборг с Тоббе и Петтером. Но зато мне не придется смотреть на озабоченное лицо отца, которого беспокоит, что я ни с кем не общаюсь и все время сижу дома. К тому же не надо будет тащиться с ним, если он вдруг позовет.
Стоя на лестничной площадке у нашей двери, я пытаюсь отыскать ключ. Слышу, как щелкает замок квартиры напротив, отпираемый изнутри, как открывается дверь. Боковым зрением вижу, как кто-то выходит и тут же останавливается у порога. Нащупав ключ, вставляю в скважину.
- Ты Элиас, да?
Я оборачиваюсь, и внутри проносится ураган. Волна жара, волна холода - все вперемешку.
Иногда в кино показывают, как один человек, некто А., потерявший близкого человека, назовем его Б., видит в проеме двери третьего человека. Оказывается, что это В., но А. вместо него видит Б. Тут В. открывает рот и произносит первые слова, и А., осознав, что это не Б., а В., испытывает сильное разочарование.
Здесь все не так. Я знаю, что со мной заговорила не Б. Я понимаю, что это мама светленькой малявки. Просто мама светленькой малявки страшно похожа на Б. Волосы. Лоб. Нос. Я берусь за ручку двери и долго не отпускаю.
Женщина, которой принадлежат эти волосы, лоб, нос, хмурит брови, вопросительно щурит глаза. Я крепко держусь за ручку двери, фокусирую взгляд на этой женщине, чтобы не видеть того, другого лица. Я бы запретил людям быть такими похожими друг на друга.
Она смеется. Короткий смешок больше похож на сдержанное чихание.
- Что с тобой?
Я медленно ослабляю хватку и замечаю, что все это время не дышал. Откашливаюсь, пытаясь вернуться в реальность, показать, что я не сумасшедший и не при смерти. Женщина склоняет голову набок, нерешительно улыбается:
- Ты ведь Элиас?
Я киваю, пытаюсь поддакнуть. Поворачиваю ключ в замке, вынимаю его - чтобы не стоять истуканом.
- Я хотела только сказать спасибо за то, что ты помог Анне с замком.
Сую ключ в карман. Надо что-то сказать, я снова откашливаюсь.
- Пустяки. В смысле… это легко.
Дар речи не потерял - уже хорошо. Обладательница этих волос, лба, носа поворачивается к своей двери и берет мешок с мусором.
- Я ничего не понимаю в велосипедах, - смеется она и смотрит на меня, уже не вопросительно. - И инструментов у меня нет.
Я слегка пожимаю плечами, пытаясь улыбнуться в ответ, но лицо будто застыло.
- Очень мило с твоей стороны.
Соседка закрывает за собой дверь.
- Анна никогда не стесняется попросить о помощи, - снова смеется она. - По крайней мере тех, кто ей нравится.
Соседка спускается по лестнице, даже не догадываясь о том, что ужасно похожа на другого человека.
Это, если подумать, очень странно: один человек - чуть ли не копия другого, но не имеет об этом ни малейшего представления.
Я снова спотыкаюсь о футляр с саксофоном - второй раз всего за несколько дней. Если бы не усталость, закинул бы его обратно в кладовку или сбросил с балкона. Если бы тело не было таким неподъемным. Если бы голова не была такой пустой и тяжелой.
Письмо № 119
Я жду, когда Бог пришлет мне адрес,
Номер почтового ящика, в который заглядывают
Пропавшие без вести.
В который они опускают свои почти забытые руки,
Который ощупывают их холодные пальцы.
Я просто жду.
Не листаю справочники, не звоню
Мужчинам в мятых костюмах,
Сидящим в пыльных архивах.
Я просто жду.
Пишу письма и жду, когда Бог
Отзовется.
Делу него, должно быть, немало,
Да и техника там, наверху, похоже, не очень.
Но сделали бы рассылку
По электронной почте -
Мне особых чудес не надо.
А то у пропавших без вести уже, наверное,
Устали руки.E@dolina.placha
8
Отец весь день был дома. В квартире пахнет хвойным мылом, ковры чуть прохладные - проветривались на стылом весеннем воздухе. Из радиоприемника тихо доносится "Настал конец зиме", через открытое окно слышны звуки моторов во дворе. Я давно подозревал, а теперь убедился: в этом районе живут стиляги, которые носят ковбойские сапоги и джинсовые жилеты; теперь вот они, видимо, выползли из нор, чтобы аккурат к Вальборгу нагрузить свои крутые тачки банками и бутылками пива.
Отец и в моей комнате уборку сделал. Не думаю, что он рылся в вещах, но коробку на всякий случай проверяю. Крошечный кусочек бумаги, который я засунул под край крышки, на месте.
Возвращаюсь на кухню, к радио. За открытым окном зреет светлое, легкое чувство, луч… надежды. Как после дождя, когда краски кажутся ярче и становится легче дышать.
Тачки стиляг на холостом ходу, готовые умчаться навстречу весне, запах хвойного мыла, "Настал конец зиме" в исполнении какого-то студенческого хора - от всего этого хорошо на душе. Даже план поехать в город с Тоббе и его двоюродным братом мне уже нравится.
Отец сегодня другой. Его лицо будто разгладилось. Он надел новый джемпер и больше не предлагает мне сходить посмотреть на Вальборгский костер.
- Как насчет пиццы?
И с голосом что-то: новые нотки, интонации.
- Идет.
- Сгоняешь? Я пока салат сделаю.
Только не надо думать, что мы питаемся исключительно пиццей и прочим фастфудом. Отец и сын, брошенные на произвол судьбы. Все не так. Отец, конечно, не шеф-повар, но готовить умеет. Готовит еду, которую оценили бы и авторы кулинарных книг, достаточно питательную и полезную, иногда скучноватую. Но все-таки он готовит. И это как будто гонит прочь и удерживает на безопасном расстоянии то самое, о чем мы не говорим. Мы сидим за столом, едим, и жизнь кажется не такой ужасной.
На часах всего пять, но на улице уже кое-где зажгли костры. Я иду, вдыхая слабый запах дыма. Кое-где еще видны островки снега. Асфальт покрыт песком и гравием, оставшимися с зимы. Весенние цветы еще не успели распуститься, зато бутылочные крышки и коробочки из-под жевательного табака уже явили миру свои милые мордашки.
Возле пиццерии носятся сопливые мальчишки, корча хитрые рожи и пряча в карманах хлопушки. А я веду велосипед, на багажнике которого покачиваются две теплые коробки с пиццами.
Открывая дверь подъезда, я прислушиваюсь: не бежит ли кто вниз по лестнице. После столкновения, закончившегося кровью из носа, я стал осторожнее. Конечно, малявка несется навстречу. Я придерживаю дверь спиной, ухватив коробки обеими руками: пусть она выскочит, а потом уж я спокойно войду.
Увидев меня, малявка сбавляет скорость. Почему, интересно, у нее всегда такой испуганный вид? Глаза нараспашку, взгляд серьезный.
- Привет, - выдыхает она.
У нее не только вид испуганный, но и голос.
- Будете пиццу есть?
Неужели она хочет напроситься к нам на ужин? Я бы не удивился. Надо это предотвратить.
- Почему ты всегда несешься как угорелая?
Испуг сменяется задумчивостью. Она слегка поджимает губы и всматривается в мое лицо, будто решая, достоин ли я услышать правду.
- Потому что под вами живет человек, который скоро умрет.
Ну вот, опять. Странный ребенок все-таки. И что сказать в ответ на такое?
- Понятно.
Изучающий взгляд задерживается на мне еще три секунды, потом малявка выходит на улицу. У меня остается чувство, что она не очень довольна моей реакцией.
Поднявшись на наш этаж, я смотрю на дверь напротив и вспоминаю: волосы, лоб, нос. Привыкну ли я? А отец ее видел?
Что-что, а капустный салат к пицце отец готовить умеет. Соломка в меру тонкая, и у соуса нет того горького металлического привкуса, какой бывает в пиццерии. Не знаю, что он такое делает, но вкус становится мягче. Я уплетаю пиццу и салат за обе щеки.
- Ну, что скажешь?
- Угу, очень вкусно, - отвечаю я с набитым ртом.
Он смеется. Отец смеется.
- Я не о еде.
Я поднимаю взгляд, чувствуя, что к губе прилип кусочек капусты. Отец смотрит на кухонные окна, я следую за его взглядом, ничего не понимая.
- А о чем?
- О занавесках. Я купил новые занавески.
Мы с отцом, прямо скажем, не каждый день обсуждаем за ужином занавески. Мы вообще без особой нужды друг с другом не говорим, просто некоторые темы никак не обойти молчанием. Так вот, интерьер квартиры к таким темам не относится. Я в этом не разбираюсь и вообще не обращаю внимания, но сейчас понимаю, что новые занавески имеют для отца какое-то особое значение, по нему видно. Значит, он ходил по магазинам и выбирал новую вещь для нас, для нашего дома. Я никогда не задумывался об этой детали нашей совместной жизни, а теперь вдруг понимаю, что это первые занавески, купленные с тех пор, как… купленные для нашей с отцом квартиры.
Я смотрю на окно, потом перевожу взгляд на отца, который созерцает занавески, откинувшись на спинку стула и сложив руки на животе. Вид у него довольный. Елки-палки, у отца довольный вид! Даже не припомню, когда у него последний раз было такое лицо.
- Ну, что скажешь?
- Такие же классные, как этот салат.
Я знаю, что мои слова прозвучали ужасно по-детски - прямо шведская семейная идиллия из детской телепередачи. Дурацкая реплика, но отцу она явно доставила удовольствие. И это его удовольствие как бы передается мне: и новый отцовский джемпер мне в радость, и хвойный запах мыла, и нежный салат.
С улыбкой склонившись над столом, он тихо, доверительно произносит:
- Должен признаться, что не сам их сшил.
Что это с ним? Кажется, он и не замечает, что ведет себя как-то необычно.
- Да я и не думал, - отвечаю я.
Отец продолжает спектакль:
- Представь себе, теперь в магазинах продают готовые занавески.
- Потрясающе.
Он смотрит на меня и смеется, затем поддевает вилкой кусок пиццы и, глядя в окно, отправляет его в рот.
Глядеть в окно можно по-разному. Отец обычно смотрит с мрачным видом, погрузившись в себя, и тогда я вижу, что у него какая-то тяжесть на сердце. На этот раз все иначе. Отец явно в ладу с собой, и в окно он смотрит, как будто вдалеке маячит какая-то надежда, какое-то обещание, невидимое для других.
Мне хочется задать ему вопрос. В этой новой атмосфере легкости все кажется возможным. Или невозможным, точно не знаю. Я жду, когда опустеют тарелка, стакан, и потом, споласкивая их под краном, спрашиваю:
- Ты видел соседку?
Отец медленно возвращается из дали за окном и обращает на меня затуманенный, будто спросонья, взгляд:
- Что? Кого?
- Ты видел соседку из квартиры напротив?
- А что? Красивая?
Господи, да что с ним? Я раздраженно фыркаю и резко закрываю кран.
- Ой, прости, Элиас, случайно вырвалось.
Если бы речь шла о ком-то другом, мне было бы наплевать - пусть болтает что вздумается. Но теперь мне не все равно.
- Прости, глупо вышло. О ком ты говорил?
Я смотрю на него, спрятав руки в карманы брюк. Отец полон раскаяния. Не беда, конечно, но мне больше нравился его довольный вид.
- Какая соседка? Та, которой ты помог с велосипедом? Если скажу правду, то, может быть, больше никогда не увижу его радостным.
- Нет, не она. Забудь.
Пока я стоял под душем, раздался звонок в дверь. Звук непривычный - не помню, слышал ли я его хоть раз с тех пор, как мы сюда переехали. Было однажды: мужчина с большой пластиковой коробкой в руках предлагал купить копченого сига. Отец купил. Сейчас его голос доносится из прихожей сквозь шум воды, через дверь ванной.
- …Можете подождать в его комнате…
Значит, на этот раз не рыба. Значит, Тоббе и его двоюродный брат. Я думал, что Тоббе позвонит и мы договоримся о месте встречи. Не ожидал, что он придет сюда, да еще и будет сидеть в моей комнате, пока я стою голый в душе. Не нравится мне, что эти двое останутся там одни.
Закончив мыться, я приоткрываю дверь ванной и тихо зову отца. Он приносит джинсы и джемпер, следуя моим указаниям. В ванной сушится белье, так что мне не приходится посылать его в свою комнату за трусами. Я встречаю его на пороге ванной, обернувшись полотенцем. Отец протягивает мне одежду, еле заметно подмигивая.
Тоббе сидит на кровати, Петтер - на крутящемся стуле у письменного стола. Когда я вхожу, он поворачивается ко мне. Меня сразу раздражает его манера сидеть, положив локти на подлокотники и сцепив руки на животе; то, как он повернулся на стуле, мне тоже не нравится. Во всех его жестах читается какое-то превосходство.
Тоббе оглядывает комнату:
- Моя тетка жила в такой же квартире. Мне нравится планировка.
Он встает и подходит к письменному столу у окна, пока Петтер обводит комнату придирчивым взглядом.
- Кажется, она жила в одном из тех домов, - говорит Тоббе, глядя в окно.
Спасибо на добром слове, но отвечать так же добродушно я не в состоянии: уж очень Петтер мне не по душе.
- Ну что, пойдем?
Мне не терпится убраться подальше.
Когда мы обуваемся в прихожей, отец зовет меня на кухню:
- Я, может быть, вернусь позже, чем обычно.
Что значит "чем обычно"? Он же по вечерам, считай, из квартиры не выходит.
- Ладно…
До меня вдруг доходит, что я даже не поинтересовался, что он будет делать вечером, а только сообщил, что сам поеду в город.
- Встречаюсь с коллегами, - поясняет он, неуверенно, почти смущенно улыбаясь.
- Ладно.
На его лице тут же возникает знакомое тревожное выражение:
- Ну, ты один справишься?
Как мне надоели тревожные лица. Уж наверное, ничего со мной не случится, если лягу спать один в пустой квартире. Я кладу руку отцу на плечо:
- Не волнуйся.
Тревога исчезает так же быстро, как возникла.
Мы отстегиваем велосипеды во дворе, и вдруг, откуда ни возьмись, - старая знакомая. Она пристегивает свой велосипед к стойке, я вижу, как легко ключ проскальзывает внутрь замочной скважины. Девчонка обращает к нам свой взгляд - тот самый, который одинаково серьезно и задумчиво наблюдает за всем миром.
- Едешь смотреть на костер?
Обращается она ко мне, сомнений нет ни у меня, ни у моих спутников. Тоббе и его двоюродный брат переводят взгляд с нее на меня. Мне кажется, нам давно пора ехать. А она все стоит, глядя на меня этим своим взглядом, и ждет ответа. Неужели она не понимает, что делает? Теперь они точно решат, будто я не общаюсь ни с кем, кроме своего папаши и соседской девчонки, - типичный замкнутый подросток. Внутри растет волна гнева. Но не успеваю я и слова сказать, как братец Петтер разевает пасть:
- Не молода она для тебя? - и грубо ржет.
Мой гнев тут же меняет направление.
- Заткнись, - цежу я сквозь зубы.
Слова оставляют во рту послевкусие, я прислушиваюсь к нему - давно не ощущал ничего подобного. Сглотнув, обращаюсь к малявке, которая смело дожидается ответа:
- Посмотрим. Может быть, и на костер.