-Понимаю вас. Взяла бы я брата, да, боюсь, трудно будет. Одна я...
-Тогда я возьму девочку,- сказал Махкам-ака.
-Что? Ой, нет, нет... Я уже привязалась к ней, полюбила ее.- Женщина говорила с трудом, слезы душили ее.
И тогда Махкам-ака обратился к Остапу:
-Слушай-ка, сынок: тетя, оказывается, живет совсем одна. Сегодня ты оставайся с Лесей у тети. Побудешь с сестренкой, поговорите. Завтра я навещу вас. Если понравится, останешься там. Не понравится, возьму вас к себе. Ну, а если не понравится и у нас... подумаем.
Женщина была довольна таким решением.
-Спасибо вам. Пусть будет так. Ну, пошли, дети...
Но вдруг Остап прижал к себе Лесю и твердо сказал:
-И сам не пойду, и ее не отдам. Хочу домой, к Вите, к Абраму, к Гале...
Махкам-ака взглянул на женщину, пожал плечами.
-Доченька моя, неужели оставишь меня одну? - Женщина кинулась к девочке, принялась ее целовать. Но та стояла не шелохнувшись, крепко держалась за брата.
И тут в разговор снова вступил Махкам-ака:
-Не горюйте, приходите к нам, станем друзьями, а с моей женой будете назваными сестрами.
-Спасибо, амаки, приду.- Женщина открыла сумку, под фонарем, горевшим на столбе, записала на клочке бумаги адрес. Потом она долго стояла посередине сквера, опечаленная, подавленная, махала рукой, готовая по первому знаку броситься вслед за девочкой и вернуть ее...
Спустились сумерки, и Мехринису охватило страшное беспокойство. Махкам-ака и Остап точно сгинули. Ужин в котле разварился, и она, накормив детей, отправила их спать. В тишине тревога стала еще острее. Нервничая все больше и больше, Мехриниса то и дело выбегала во двор, прислушивалась и торопилась обратно. Перед глазами стояла жуткая картина: закрытый гроб с телом Салтанат, арба, на которой девушку привезли из морга.
За калиткой послышались голоса и шаги. Мехриниса застыла на крыльце. Вот наконец вошли Махкам-ака, Остап и, кажется, кто-то третий.
-Где же вы запропали? С утра у меня дергался глаз и на душе было тревожно, поэтому я не хотела вас отпускать!
-Нашли! - радостно воскликнул Остап, пропуская сестренку вперед. Он подвел ее к Мехринисе, тоном взрослого сказал: - Это наша мама. Поздоровайся с ней, Леся. Она очень, очень добрая.
-Здравствуйте! - тихо проговорила девочка, побаиваясь Мехринисы и все еще прижимаясь к Остапу.
- Здравствуй, здравствуй, маленькая. Ну-ка, ну-ка, дай я на тебя посмотрю.- Мехриниса опустилась на корточки, и девочка вдруг доверчиво бросилась ей в объятия.
-Какая ты хорошая, ласковая девочка! Где же ты была? Искали тебя, искали... Теперь мы тебя изо всех сил беречь будем...
"Странные люди эти женщины,- думал Махкам-ака, наблюдая за женой.- Как быстро у них гнев сменяется радостью, тревога спокойствием. Вот и сейчас: забыла обо всем на свете Мехриниса, не выпускает девочку из объятий, будто и в самом деле встретилась с родной дочерью".
Суматоха в доме, говор, громкий, радостный смех Остапа подняли детей. Да они и не думали спать, тревога матери передалась им, прогнала сон.
Увидев в объятиях Мехринисы Лесю, Галя тоже подбежала к матери и обхватила ее за шею.
-Ойи! Ойиджан!
-Вот тебе и подружка, доченька. Играйте вместе, растите как сестренки.- Мехриниса выпустила наконец Лесю из объятий и поднялась за мужем на айван.
-Знаете, дада, без вас приходил фотограф. Сфотографировал нас всех. Сказал, что еще придет,- поспешно сообщил отцу Витя.
-"Отец ваш герой, ребята",- сказал он. Это правда, дада? - заглядывая в глаза Махкаму-ака, спрашивал Абрам.
-"И мама героиня",- сказал фотограф.- Это поспешил добавить чуткий Сарсанбай.
Махкам-ака, снимая халат, вопросительно посмотрел на жену, не понимая, что происходит.
-Они правду говорят. Приходил какой-то товарищ из газеты. Расспросил обо всех детях, записал, сфотографировал, велел вам привет передать,- подтвердила жена.
-Для чего же?
-Сказал, еще придет. Хочет поговорить с вами. Думаем, говорит, написать о вас в газете, о том, что вы усыновили детей, воспитываете их...
-Да мы ли одни делаем это? - удивился кузнец.- О чем тут писать? Лучше бы написали, какие мытарства перенесли дети. Пусть знают люди по всей земле о муках, что принес нам Гитлер.
-Ну, ладно! Нечего волноваться! Как захотят, так и сделают. Может, и ничего не напишут,- успокаивала мужа Мехриниса и позвала его ужинать вместе с Лесей и Остапом.
Глава пятнадцатая
Кадырходжа нервничал. Он вставал, ходил по кабинету, пытаясь собраться с мыслями. Неприятности, казалось, обступили его со всех сторон, и нет сил от них избавиться. Он взял из пепельницы потухшую папиросу, сунул в зубы и чиркнул зажигалкой. Зажигалка не работала - видимо, кончился бензин.
Кадырходжа повернулся к телефону; набирая номер, он машинально крутил колесико зажигалки, все крепче сжимая зубами папиросу. Номер не отвечал. Кадырходжа раздраженно швырнул зажигалку на стол и зашагал по кабинету.
-Правильно вчера сказал Махкам-ака, с таким углем какая может быть производительность! Только дым и чад.
Кадырходжа вспомнил возмущенного кузнеца: угрюмый, по глубоким морщинам на лбу бежит пот, руки в копоти... Махкам-ака раздувал мехи, а уголь не разгорался, черный дым валил все сильнее, заполняя кузницу...
Кадырходжа вышел в приемную, где секретарша печатала на машинке.
-Муяссар, доченька...
Впрочем, тут Кадырходжа понял, что фразу можно и не продолжать: у молодой некурящей женщины не может быть ни спичек, ни зажигалки. Махнув рукой, он направился в плановый отдел, молча прикурил от козьей ножки Ивана Ивановича и поспешно, точно боясь вопросов, ушел.
Посмотрев вслед директору, Иван Иванович переглянулся с сослуживцами: чем-то, видно, обеспокоен Кадырходжа.
В кабинете с зажигалкой в руке стояла Муяссар:
-У бухгалтера иногда бывает бензин. Я схожу.
Муяссар догадалась, что Кадырходжа ее не слышит, углубившись в свои мысли, и выскользнула в открытую дверь.
В это время зазвонил телефон. Кадырходжа поднял трубку:
-Слушаю. Здравствуйте! На вокзале? Извините, я не понял - именно на вокзале?.. Буду... Да, да... Спасибо.
В недоумении директор пожал плечами: "Почему заседание бюро будет на вокзале? Если речь пойдет о работе железной дороги, то при чем тут мы? И в девять. Главное, что в девять... Ведь в девять уезжает Мутабар..."
Вошла Муяссар.
-У бухгалтера тоже бензина не осталось, но он дал кремень. Вот...- Муяссар положила на стол безжизненную зажигалку, два кремневых камешка и железную трубочку с торчащим из нее фитильком.
Кадырходжа смотрел перед собой, машинально трогая рукой чернильный прибор, и, казалось, ничего не слышал.
Муяссар хорошо знала своего начальника: расспрашивать его ни о чем не нужно, захочет - сам скажет. Она делала вид, что наводит порядок в кабинете: выбросила окурки из пепельницы, взяла подписанные бумаги, еще не просмотренные отложила в сторону.
Забыв о присутствии Муяссар, Кадырходжа достал из коробки папиросу, протянул руку к зажигалке. Тут опять вмешалась секретарша:
-Вот же кремень. Дайте я вам зажгу.- Она ловко высекла огонь из кремня, зажгла фитиль и подала Кадырходже.
Кадырходжа невольно улыбнулся:
-И ты, оказывается, научилась, доченька.
-Мой Турбаджан тоже пользуется таким кремнем. Когда нет спичек, я и сама его употребляю.
-Да, война нас многому научила. Ничего, переживем и забудем эти дни, доченька...
Муяссар была довольна, что Кадырходжа заговорил. Воспользовавшись этим, она хотела было открыть ему и свое горе, но не решилась. Казалось, выскажи она беду словами - и то, чему сама до сих пор не хотела верить, станет явью.
Муяссар тяжело вздохнула. Кадырходжа посмотрел на нее и вдруг заметил, как она бледна.
-Доченька, что с тобой? Посмотри-ка на меня.
Муяссар отвернулась, закрыв лицо руками, и убежала из
кабинета. Кадырходжа вышел в приемную, взял плачущую навзрыд Муяссар за руку, увел к себе, усадил на диван.
-Что случилось, доченька? - Кадырходжа налил в стакан воды, но Муяссар не могла успокоиться. Рыдания сотрясали ее тело.- Ну, говори же! Что случилось? - требовательно повторил Кадырходжа.
-Мой муж,- с трудом выговорила Муяссар,- уезжает... На фронт...
Кадырходжа встал с дивана, на котором сидел рядом с Муяссар, подошел к столу, взял папиросу, протянул было руку к зажигалке, но, вспомнив, что она не действует, прибег к кремню.
-Когда? - обернулся он к Муяссар.
-Вечером. В девять.
-В девять! Что же ты сидишь здесь? Почему до сих пор не сказала?
Муяссар молчала, не отрывая глаз от чернильного пятна на гладком ковре.
-Слушай, собери свою работу и немедленно уходи домой,- мягко сказал Кадырходжа.- Турабджан уезжает, а она... Ну, сейчас же!..
Муяссар была уже у двери, когда Кадырходжа остановил ее:
-Ты сказала, в девять, да? Возможно, дочка тоже уедет этим поездом.
-Кто? Кто? - не веря своим ушам, всполошилась Муяссар.
-Мутабар.
-Ой, Мутабар? Как же так? Не окончив института? - Потрясенная Муяссар стояла, широко раскрыв глаза.
Кадырходжа ничего не мог ответить на этот вопрос. Заложив руки за спину, он снова начал расхаживать по комнате.
-Почему же вы мне не сказали раньше? - с сочувствием глядя на начальника, еле слышно спросила Муяссар.
-Стало известно, доченька, только вчера вечером. Ну, давай, не задерживайся. В девять, в девять. Все в девять! Иди!
Кадырходжа положил руку на плечо застывшей без движения Муяссар и легонько подтолкнул ее к двери.
Вот так и бывает - все сразу сваливается, все беды, все неприятности... Угля нет. Металла хватит только до конца месяца. А кузнецы, способные одним ударом молота развалить надвое наковальню, ушли на фронт. Остались старики, дети и женщины. А тут новый заказ...
И еще вдобавок Мутабар. Единственная его дочь - счастье, жизнь, свет его очей...
Кадырходжа сидел на стуле, уставившись невидящим взглядом в окно, и думал, думал...
Сокровище наше... Бывало, чуть задержится где-то - и большой дом сразу словно опустеет, и мать уже не отходит от ворот. И вот теперь, точно мужчинам, способным крошить горы, сплющивать железо, как тесто, пришел черед идти на фронт и его дочери. Не ждали этого родители: ведь до окончания института еще целый год... Вчера Мутабар сообщила о своем решении матери. Этибор выслушала дочь, побледнела и упала без чувств возле арыка. Только к вечеру она пришла в себя. Кадырходжа, услышав слова Мутабар, тоже чуть не лишился сознания. Если бы дочь не обняла его сразу, как только он вошел, не положила голову ему на грудь, кто знает, может, и он упал бы рядом с матерью. Мутабар почувствовала, как сильно забилось сердце отца. Медичка, она сотни раз склонялась ухом к груди пациента, но такие частые, громкие удары девушка слышала впервые.
Мутабар тихонько приподняла голову с груди отца, с вымученной улыбкой взглянула на него. Кадырходжа тоже пытался улыбнуться, не переставая гладить ее по голове.
-Будь жива-здорова, доченька, береги себя... - повторял он бессвязно.
Мутабар испугалась, что и отцу будет плохо, крепко обняла его.
-Идемте к маме...- ласково сказала она и повела его на айван.
-Ладно, доченька, ты иди займись своими делами.
Кадырходжа поднялся на айван, поздоровался с соседками, сидевшими возле кровати Этиборхон, и наклонился к жене.
-Вот тебе и на! Что же это? Или ты думаешь, что когда дочь окончит учебу и станет доктором, она засядет дома и станет лечить только твой ревматизм? Раз она доктор, значит, и на войне будет работать в каком-нибудь медицинском учреждении. Думаешь, ее так и отправят прямо в огонь? Она будет работать в госпитале, помогать раненым, в тылу лечить... В тылу!
Этибор сразу как-то успокоилась от последних слов мужа, подняла голову с подушки. В это время появилась Мутабар.
Кадырходжа из соседней комнаты позвал дочь. Серьезно посмотрев в глаза Мутабар, он негромко, чтоб не услышала жена, сказал:
-Деточка моя, береги себя. Будь и смелой! Но о том, что ты едешь прямо на фронт, мать не должна знать ни в коем случае... Говори ей, что будешь работать в госпитале в тылу. Все равно ведь у любого госпиталя адрес - полевая почта. А сейчас иди к ней, а мне дай чаю - я немного поработаю...
Всю ночь Кадырходжа не сомкнул глаз. Сквозь стенку он слышал, как в соседней комнате до утра шептались мать и дочь, иногда останавливая друг друга: "Тс-с, папа..."
Утром, наспех позавтракав, Кадырходжа скорее ушел на работу, пряча от жены и дочери осунувшееся лицо с глубоко запавшими глазами.
Вот и Турабджан, его шофер, которому Кадырходжа был как отец, сегодня тоже уходит на фронт.
Кадырходжа курил папиросу за папиросой, погрузившись в свои мысли, вспоминал и вчерашний день, и несчастные, заплаканные глаза Муяссар, упрекал себя в черствости. Механически он то и дело высекал огонь из кремня, зажигал чадящий фитиль, гасил его, пачкая пальцы в саже.
Его мысли прервал приход Исмаилджана. Поздоровались.
-Как ты вовремя, братец,- радушно сказал Кадырходжа, усаживая Исмаилджана.- Ну, председатель, как дела?
Исмаилджан выглядел уставшим, расстроенным.
-Кадырходжа-ака, вы сегодня дочь...- начал он с трудом.
-Пришел и ее черед. Поедет, как все, братец. А что у тебя?
-Лучше не говорить сегодня о делах. Я сейчас вот здесь узнал, что Мутабар уезжает...
-Погоди, а сам-то ты зачем пришел?
-Да я пришел...- Исмаилджан мялся, скручивая пальцами какую-то бумажку.
-Ну, выкладывай.
-Может, завтра поговорим, Кадырходжа-ака?
-Почему? Что же мне, по-твоему, отложить все дела на несколько дней из-за того, что дочь уезжает? Разве в наше трудное время можно так? Говори.
Исмаилджан развел руками, опустив голову. Кадырходжа встал, закурил папиросу и снова заходил вокруг стола, не отрывая пытливого взора от собеседника.
-Освободите меня от обязанностей председателя.- Исмаилджан шумно вздохнул, резко поднял голову.
Кадырходжа, ожидавший, что Исмаилджан скажет ему что-то уж очень неприятное, с облегчением рассмеялся. Потом он положил руку на плечо гостю.
-Ты что же, недоволен должностью? Может, сядешь за мой стол?
-Я не шучу, Кадырходжа-ака.
-Я тоже не шучу.
-Хочу на фронт.
-Тогда поедем вместе. Но только так: куда партия пошлет, туда и поедем.
-Никто не волен держать меня здесь.
-Сказал же, поедем вместе. А теперь вот что: ты побывал у кузнеца Махкама?
-Мы каждый день видимся. Чего ж еще?
-А был ли ты у него дома? Навестил ли его детей?
-Я поражаюсь этому человеку,- вдруг оживился Исмаилджан.- Сколько лет мы работаем вместе, а, оказывается, я и не знал его.
-А что?
-Ведь он был кроткий, как овечка, мягкий, словно шелк, и мухи в жизни, я думаю, не обидел. Даже молока, наверное, не пил, считая, что оно по праву принадлежит теленку...
-Ну, а теперь стал пить? - улыбнулся Кадырходжа.
-Он раньше знал только свой дом и работу,- продолжал Исмаилджан.- Что творится вокруг, его не интересовало, он был убежден: все от аллаха, все разумно.
-Ну, а теперь? - уже нетерпеливо спросил Кадырходжа.
-Он стал другим. Ночами мне не спится, и я часто думаю о нем. Не верится даже, что это тот же человек. Представить только: он взял одного ребенка, потом второго, третьего... А сейчас у него под крылом шесть детей. Их нужно накормить, напоить, одеть; каждый требует заботы, душевного внимания. Как река, как безбрежная река, сердце этого человека. Я сам многодетный отец. Но одно дело - свои дети, а другое - чужие. Тут надо быть не только отцом, но и педагогом. Вот Макаренко... Вы читали, наверное, Макаренко?
-Читал.
-И Махкам-ака, как Макаренко, педагог от рождения, поверьте мне. Откуда у него столько любви, терпения, выдержки? Он только и твердит: "Сейчас самое важное - забота о них, об их судьбе". Мне кажется, он готов раскрыть объятия всем сиротам на свете.
-А жена, как она? - заинтересованный рассказом Исмаилджана спросил Кадырходжа.
-Меня и жена поражает. Как многие бездетные женщины, она была скуповата, эгоистична, да и детей вроде не любила. Посмотрите, какова Мехриниса сейчас. Эге! Совершенно другой человек. Или ее просто не знали, или она, как и муж, переменилась. Моя старуха мать твердит: "Сынок, это аллах зажег в их сердцах огонь любви и сказал: "Согрейте своей любовью вот этих сирот..."
-Я видел, как трудно Махкаму-ака,- продолжал Исмаилджан,- поэтому был не очень требователен к нему. Ведь он работает и в цеху и дома. Вообще он здорово выручает нас. Уста заметил мое снисходительное отношение к себе и позавчера отчитал меня, да еще как!
-Неужели?
-Говорит мне: "Братец, слава аллаху, руки мои еще сильны, глаза не ослепли. Дети детьми, а работа работой". Я прямо остолбенел.
Дымя папиросой, Кадырходжа внушительно заметил:
-Война и на фронте и в тылу стала испытанием для людей. Испытывает их стойкость, совесть, любовь, нравственную чистоту. Отбирает: хорошее к хорошему, плохое к плохому.
-Одно очень беспокоит беднягу Махкама-ака,- возвращаясь к разговору о кузнеце, сказал Исмаилджан.- Вот уже четвертый месяц нет писем от сына.
-От племянника, что ли?
-Да, но он же усыновил его. Беспокоится Махкам, но старается не показывать своей тревоги.
-Бедняга...- сочувственно вздохнул Кадырходжа и взглянул на часы.- Ну, пошли, братец, поговорим по пути.