- Плакал, вот как… "Домой, - кричит, - хочу! Домой! Домой!" В подушку лицом уткнулся. Я его успокаиваю, а он на меня с кулаками. "Не лезь!" - кричит. А плакал он, потому что родители его на лето домой не взяли. Обещали зимой еще, а лето пришло - и не взяли.
- А тебя твои взяли бы домой, если бы обещали?
- Еще как! У меня папка знаешь какой? Во какой! Самый лучший!
- Что же он бросил тебя, твой папка, если он самый лучший?
- Он не бросил. Его на улице убили, - просто сказал Павлик.
- Кто?
- Не знаю. Он маме в больницу передачу нес, за какого-то дяденьку заступился, его и убили.
- А с мамой что? - потрясенный услышанным, тихо спросил Владик.
- А маму из той больницы потом в психиатрическую перевели. Она там и умерла.
- Так, значит, ты один?
Павлик кивнул.
- У меня еще дедушка Володя был, так он умер давно.
Павлик немного помолчал и добавил:
- У него еще капитанские часы были, с корабликом. Когда дедушки не стало, папа стал их носить. Я, чтобы посмотреть, уж прошу его, прошу: "Ну, папулечка, ну, голубчик, покажи кораблик. Я любил на кораблик смотреть. Смотрю и смотрю. А когда папу убили, и часы дедушкины пропали.
- Павлик, - теряясь от страшной догадки, сказал Владик, - ты не помнишь, была ли какая-нибудь надпись на дедушкиных часах?
- Конечно, кивнул Павлик, - я ее наизусть запомнил: "За храбрость!" А чуть ниже еще такая надпись была: "Капитану катера "Верный" Никитину Владимиру Александровичу". Дедушке эти часы сам адмирал флота вручал. Дедушка на войне торпедным катером командовал.
Павлик еще что-то говорил, спрашивал, но Владик не отвечал ему: память ярко, до мельчайших подробностей воспроизвела тот незабываемый вечер, когда Филин едва не зарезал его из-за таких же точно часов. С такой же надписью.
- А впрочем, - подумал он, - мало ли похожих часов на свете".
Подумал и ничего не сказал. Но с этой минуты старался постоянно находиться рядом с Павликом. Ему казалось, стоит только отойти и с ним что-нибудь случится. Марьсильна сразу это заметила и пересадила Павлика в столовой за стол к Владику, а Аркашку - к малышам. Бегемот был счастлив. Малыши ели мало, и вся оставшаяся еда доставалась ему.
Однажды, заглянув в библиотеку, Владик увидел детдомовскую прачку Анну Ивановну в окружении девчонок. Прачка что-то рассказывала. Была здесь и Светка Березкина. Владик сел поближе, чтобы обратить на себя внимание, но Светка, увлеченная рассказом, казалось, забыла саму себя. Поерзав на скрипучем стуле, Владик раскрыл какой-то журнал, но читать не мог. Он злился, водил глазами по одним и тем же строчкам и не понимал прочитанного. Казалось, тихий голос прачки заполнил все пространство библиотеки.
- Не дай бог, девоньки, никому такое пережить! Как война к Петрозаводску подкатила, мне только-только шестнадцать годков исполнилось. В школе, где я училась, госпиталь организовали. Я и пошла санитаркой работать. Брат мой Коля на радиоузле работал, сестра Марина в почтальонках ходила. К тому времени вражеские войска уже заняли поселок Деревянное. Началась эвакуация тех, кто еще оставался в городе. Мы все попали на одну баржу, предпоследнюю, что из Петрозаводска уходила. Днем, 28 сентября. Маленький буксирный пароходик тянул нашу баржу к Ивановским островам.
- Баба Аня, а почему днем? - перебила ее Светка. - Вас же подстрелить могли?
- Могли, - согласилась баба Аня, - видно торопились красные командиры нашу баржу поскорее в озеро Онего вытянуть. За Ивановскими островами нас никакие бы снаряды не достали. Да не думала я о том. Радовалась, что все мы вместе. Вишь, не знала еще, что такое война. На барже была в основном молодежь. Тут же, в центре палубы, стояли большие цистерны с бензином и спиртом. Кто их поставил и зачем до сих пор не знаю. У сестры началась ангина. Осень стояла, заморозки ударили. У нас в чайнике замерзла вода, а Марина все пить просила, бредила, маму звала. Мама наша умерла задолго до начала войны.
Так мы благополучно доплыли почти до самых Ивановских островов, к выходу в открытое озеро. На пароходике, что тащил баржу, все позвякивала какая-то железка, мирно так, как кузнечик в знойный день. Вдруг что-то грохнуло. Сразу не поняли - что. А это на нашей барже разорвался финский снаряд. Аккурат в одну из цистерн попал. Горящий бензин потоком хлынул на палубу. Какой-то матросик с буксира перерубил топором канат и пароходик стал уходить. Мгновением раньше с баржи на палубу пароходика прыгнула девушка. Это была наша соседка по квартире Надя Спиридонова. Она работала в горкоме партии инструктором. Видно, Надя сразу догадалась, что капитан решил спасаться бегством. Вскоре баржа наша превратилась в большой костер. Стоял такой треск, что почти не было слышно криков. Марину я почти сразу же потеряла. Видела, как брат Коля прыгнул в горящую воду. За него я была спокойна, он прекрасно плавал. У самого борта я заметила какую-то женщину. На ней горела одежда. С трудом узнала в этой женщине Катю с почты, где работала Марина. Красавицу Катю. Какие прекрасные, густые волосы были у нее! Огонь слизнул их мгновенно. Я даже не плакала, стояла как истукан. Будто деревянная. Опомнилась, подбежала и толкнула Катю. Как еще я могла помочь ей, если под ногами уже горела палуба? Катя упала в воду. Я зажмурилась и прыгнула следом за Катей. Дна не достала. Какая-то сила, вишь, вытолкнула вверх. Солдатские валенки, что старшина госпиталя на прощанье подарил, от воды намокли и потянули меня вниз. Сбросила их. А спасло меня, девоньки, мое пальто. Я с ним не расставалась. Когда папа умер, мама перелицовала на меня его старое драповое пальто. Пальто болталось на мне как на вешалке. Мама всегда все шила нам на вырост. Это была единственная вещь, что досталась мне от родителей. Старинный тяжелый драп, как пробка, не намокал и не тонул. Так мама с отцом, сами того не зная, спасли меня.
Среди тонущих людей плавали две большие собаки. Им, вишь, тоже было страшно. Они бросались к людям, которые еще чудом держались на воде, лезли на плечи. Человек навеки исчезал в горящей воде. Одна собака проплыла рядом. Я успела поднырнуть, и она меня не заметила. Я постоянно подныривала, иначе бы загорелось пальто. Пароходик все-таки вернулся. На палубе командовала, размахивая пистолетом, Надя Спиридонова. Матросы с борта бросали тонущим людям короткие бревна. Я ухватилась за одно такое бревнышко. Вдруг недалеко от меня вынырнула Марина. Откуда она взялась? Я подтолкнула ей свое бревнышко. Марина вцепилась в него. Так держались мы из последних сил. Пароходик подплыл к нам, и Марину втащили на палубу, потом и меня. Колю среди спасенных я не нашла. У Марины, вишь, после купания в ледяной воде прошла ангина. Вскоре прибыли мы с Мариной в воинскую часть и стали служить. Связистками. Так попала я на войну. Почти каждый день нас обстреливали и бомбили. В одну из таких бомбежек погибла Марина.
Нам еще повезло. Хоть кто-то спасся. А на последней барже, которая уходила из Петрозаводска, были женщины и дети, старики да старухи. В основном жители Сулажгоры. Есть такой район в городе Петрозаводске. К тому времени начались сильные морозы, и баржа застряла во льду. Эту баржу нашли потом у Большого Климецкого острова. Замерзли все сто с лишним человек. Когда болею сильно, мне одно и то же видение приходит - баржа та заледенелая. Хоть я никогда и не видела ее. Так, девоньки, жутко станет, что криком кричу иногда…
Владик оглянулся. Девчонки сидели, тесно прижавшись к прачке, а в глазах у них - слезы. Владик усмехнулся. Нарочно грохнул стулом и ушел. Ничем не тронул его рассказ прачки, ничем. "Подумаешь, солдат в юбке, - думал он. - Нашла о чем рассказывать! На войне еще и не такое бывало. Сам читал. Да и в кино видел…"
Вскоре Владик получил письмо от матери. Та писала, что находится на излечении. Лечить, вероятно, будут долго, год, а может и два. "Так что, сынок, - писала мать, - наберись терпения. Поживи пока в детском доме. Слушайся воспитателей. А если кто тебя водку пить заставит, плюнь тому в морду! Отец твой из-за нее, проклятой, на улице сдох! Я который год лечусь, да все не вылечусь! Попомни, сынок, материны слова…"
Письмо было длинное, жалостливое, совсем не похожее на мать. Владик читал и перечитывал десятки раз одни и те же слова, и на глаза сами собой навертывались слезы.
Светка Березкина подошла к Владику совсем неожиданно.
- Привет, Кораблев! Говорят, письмо от мамы получил?
- Получил, - ответил Владик, - а тебе-то что?
- А мне матка совсем не пишет, - сообщила Светка, почему-то называя мать маткой, и вообще было непонятно, зачем она это сказала ему. То, что Светка спросила о письме, ничего такого не было. Письма в детдоме получали не все и не часто. Считалось в порядке вещей подойти и поговорить со счастливчиком, которому родители вдруг написали письмо.
- Сама_то пишешь ей? - спросил Владик.
- Очень надо! - вспыхнула Светка. - Я ей уже, наверное, сто писем написала, а она хоть бы на одно ответила. Очень надо такой писать!
- Она у тебя неграмотная, что ли?
- Неграмотная? - фыркнула Светка. - Моя-то неграмотная? Она же учительницей в школе работала, в младших классах.
А теперь?
Синеет каждый день.
Как синеет?
- Ну, говорят так, "синеет", - засмеялась Светка, - пьянствует значит!
- Лечиться ей надо, - солидно сказал Владик, - моя вот пишет, что лечится от алкоголизма.
- Сознательная она у тебя! - то ли с завистью, то ли с насмешкой сказала Светка.
- Курить хочешь? - спросил Владик, нащупав в кармане подарок Министра.
- Папиросы? - деловито осведомилась Светка.
- Сигаретка. Только помятая немного, - смущенно сказал Владик.
Они выкурили сигаретку, пуская дым в форточку.
- А ты, Березка, молодец, совсем как парень! - похвалил ее Владик.
Светка зарделась от похвалы и в знак признательности рассказала ему, как мать часто закрывала ее на ночь в холодном вонючем туалете, а сама устраивала попойки. Как скверно и трудно жилось ей у матери, как научилась она воровать и курить. Владик рассказал ей о себе. Так они узнали друг о друге почти все.
По убеждению Владика, дружба с девчонкой требовала денег, и довольно приличных: на кино, мороженое, шоколадки. И он "увел" кошелек из кабинета, почти на глазах у воспитателей.
Через час Марьсильна собрала весь детдом в актовом зале.
- Ребята! - взволнованно сказала она. - В нашем доме произошло чрезвычайное происшествие. У Маргариты Васильевны пропали деньги, вся получка! На эти деньги ей нужно было жить полмесяца. Все знают, что у нее больной ребенок. Живет она одна, помочь некому. Посторонний этого сделать не мог. Деньги украл кто-то из воспитанников. А теперь просим этого человека, если он окончательно не потерял совесть, выйти сюда и отдать деньги!
Ребята заволновались, завертели головами, выискивая виновника.
"И чего оглядываются? - усмехнулся Владик. - Можно подумать, что не у мартышки, а у них деньги пропали".
Владик еще усмехался, но что-то липкое ворохнулось вдруг в душе. Приподнялось, запузырилось, словно теплое дрожжевое тесто. Владик, приоткрыв рот, дернулся, да так и замер, пытаясь пересилить непонятную шевелящуюся тяжесть. "Что это со мной?" - испуганно подумал он.
Спустя неделю в разных магазинах и в разное время он приобрел тридцать плиток шоколада с золотым ободком на обертке. Со всеми предосторожностями спрятал их под полом старой облезлой будки. Почти каждый вечер они со Светкой ходили в кино в городской кинотеатр. Заподозрившему неладное Бегемоту он сказал, что в кинотеатре у него завелась знакомая билетерша. Похоже, Бегемот не очень поверил словам Владика, но перестал приставать с расспросами. После кино, проводив Светку до комнаты, Владик уходил за сараи, в знакомую будку, и, лежа на спине, лениво грыз шоколад, любуясь золотыми оберточными ободками.
Однажды Мартышка - так звали ребята Маргариту Васильевну - привела в детдом свою дочку. На вид девчонке было лет шесть. Худющая, бледная, голосок тоненький, пичужный, как у воробышка. Она тихо стояла в сторонке, боязливо поглядывая на детдомовских.
"Не кормит свою шкилетку Мартышка", - равнодушно подумал Владик.
Потом, много позже, распечатав последнюю плитку шоколада и доедая ее за сараем, он вдруг, по неизвестной причине, вспомнил шкилетку. И будто заглянула шкилетина ему в глаза своим печальным взглядом. Не требовала ничего, не спрашивала, только застрял кусок в горле, будто не шоколад он жрал, а прессованную бумагу или тряпку. Разозлившись сам на себя, сжал в кулаке остатки шоколада и вместе с с оберткой швырнул в помойный ящик. Смятая шоколадина отлетела в дальний угол помойки и лежала там, поблескивая золотым ободком. Испугавшись неизвестно чего, Владик сбегал к сараю за длинным шестом, притащил его к помойке и шлепал этим шестом по золотому ободку до тех пор, пока тот совсем не исчез в нечистотах.
Удивительно, когда украл - не боялся, и потом не боялся, и только теперь, спустя время, страх настиг его. Как это так получается: значит, страх жил в душе, жил и ждал момента, чтобы проявиться?..
Незадолго до отбоя в комнату вошла Марьсильна, а за ней, отдуваясь, протиснулся в дверь довольно толстый дядька.
- Ваш новый воспитатель, ребята! - представила его Марьсильна.
Дядька вытер лоб платком и церемонно наклонил голову:
- Тепличкин! Спиридон Академыч.
Кит с Владиком едва не прыснули, так не вязалась легкомысленная Фамилия Тепличкин с солидным "Спиридон Академыч", На вид ему было лет сорок - сорок пять. А впрочем, кто его знает.
"Совсем старик, - подумал Владик, - а туда же, в воспитатели лезет".
Но старик, видимо, не собирался сдаваться и уходить на пенсию. Немного поговорив и познакомившись в каждым за руку, Спиридон Академыч, в сопровождении Марьсильны, удалился.
- Видали, кореша, - сказал Владик. И, подражая голосу нового воспитателя, важно раскланявшись, заскрипел: - Ребята, любите ли вы кино? Если вы его любите, то мы с вами станем друзьями! А че! Собака - лучший друг человека! - кривлялся Владик под общий хохот.
И только дежурный воспитатель Клавдия Егоровна, заглянув в комнату, прервала безудержное веселье.
- Спать! - приказала она. - Это еще что такое?
Но Владик долго не мог успокоиться. Он тихо шептался с Китом, а тот дергался от смеха под одеялом и даже икал, дрыгая ногами.
Утром, после линейки, в коридоре на доске объявлений все увидели большой лист ватмана, на котором цветными крупными буквами было написано:
Всем! Всем! Всем! Всем!
Внимание!
Открывается киностудия "Ручеек".
Желающие могут записаться у нового воспитателя С.А. Тепличкина.
- А че, кореша, айда, запишемся! - сказал Кит, и по его голосу Владик понял: Кит что-то задумал.
- Айда, Владя, и мы, все равно делать нечего, - лениво сказал Аркашка.
За старшими увязались и малыши. Спиридон Академыч, никак не ожидавший такого количества желающих, даже привстал из-за стола.
- Здравствуйте, ребята, проходите, рассаживайтесь, - засуетился он и от волнения так махнул здоровенной своей ручищей, что сшиб с подоконника стеклянную вазочку с цветами.
- Ой, че бу-у-удет! - схватившись за голову, прошептал Кит, глядя на блестящие осколки, разлитую воду и на рассыпанные по полу мятые цветы.
- Ничего, ребятки, ничего! - спокойно говорил Спиридон Академыч и, сбегав к двери, принес метелку с совком, быстренько смел осколки с остатками цветов. Почти бегом, смешно припрыгивая, отнес все в мусорную корзину. Ослепительно-белым носовым платком аккуратно обтер пальцы, уселся за письменный стол. Оглядев притихших ребят, усмехнулся и сказал своим скрипучим голосом:
- Эта история с разбитой вазочкой напомнила мне одну забавную сценку, которая произошла на съемках фильма "Угрюм-река", когда я работал на Свердловской киностудии…
Никого еще Владик не слушал с таким вниманием и интересом, как этого чудаковатого человека. Самый заковыристые имена известных актеров и киношных режиссеров у Академыча просто от зубов отскакивали. Никто и не заметил, как подошло время обеда и за окном призывно запел горн.
"Бери ложку! Бери бак! Нету ложки - хлебай так! Та-а-ак!" - пел горн.
- Вот это мужик! - восторженно выдохнул Кит в умывалке. - Я просто обалдел, пацаны!
Вид у Кита и в самом деле был несколько ошеломленный. Как, впрочем, и у остальных.
Целый месяц ребята под руководством Академыча осваивали технику съемки. Кроме того, узнали историю не только российского, но и мирового кино. Неожиданно для всех у Кита прорезался актерский талант, и новоиспеченные режиссеры наперебой приглашали его сняться в том или ином эпизоде. Сценки снимались коротенькие, с гулькин нос, как выразился Бегемот, который написал уже не менее десяти сценариев. Несколько кадров, отснятых Владиком, Академыч признал удачными, и Владик решил, что пора браться за большой фильм из жизни детского дома. Он уже видел будущий шедевр с длинными, замедленными проходами в духе Феллини, слышал восторженный шепот зала, и сердце его сладко замирало от близких фанфар славы. Написанный Бегемотом сценарий Академыч одобрил.
- Снимайте покороче! - сказал он.
- Как покороче? - спросил Владик. - А если я крышу детдома хочу закрутить, как Урусевский свои березы?
- Научил на свою голову! - засмеялся Академыч. - Ну что же, валяй, закручивай, только так, чтобы через эту летящую незнамо для чего крышу я бы весь детдом почувствовал и увидел. А для этого ты каждый кадрик оправдать должен. Валяй.
Дня через три, посмотрев отснятый материал, Владик со слезами на глазах выбросил из фильма все свои "шедевры": летящие деревья, падающие крыши и длинные проходы. Остались смешные и нелепые кадры: какой-то малыш, ковыряющий в носу, Бегемот, удирающий с физзарядки, Кит, почему-то стоящий на голове и дрыгающий ногами, груда грязных тарелок в столовой. Все это казалось глупостью, не стоящей внимания, но Аркашка стал с жаром убеждать Владика, что фильм все-таки получился, хотя и не в духе Филлини, зато в духе комедий Гайдая!
- Это только кажется, что не получилось! - кричал Бегемот. - Чует мое сердце: тут песня нужна! Чтоб серьезная была и в то же время смешная! И чтоб все в ней было, вся наша жизнь!
- Где же ты такую песню возьмешь? - думая о своем, без всякого интереса спросил Владик.
- Сами сочиним, - уверенно сказал Кит.
- Как это сами? - не понял Владик.
- А так! - сказал Бегемот. - Начнем хотя бы с названия фильма: "Детский дом". Вот тебе и первая строчка!
- Ничего себе строчка! - засмеялся Владик. - Да таких строчек на каждом углу, прямо на стенках, столько напечатано, что и сочинять ничего не надо: продовольственный магазин, парикмахерская! Нет, Аркашка, стихи - это совсем другое. "Послушайте! Ведь если звезды зажигают…"
- Маяковского и я знаю, - перебил его Аркашка. - ты бы еще Пушкина вспомнил: "Я памятник себе воздвиг нерукотворный!" Это же шедевры. А для песни шедевры не требуются. Бом! Бом! Бом! Тара-та-ра-ди-ди-ди! Бом! Бом! Бом! - пропел он, постукивая костяшками пальцев по крышке стола. - Детский дом! И где бы мы ни были. Детский дом! И где бы мы ни плыли. Детский дом!
Аркашка долго мучился с первыми строчками. Получалась какая-то глупость. Кто, куда и зачем плывет - неизвестно.
- Бегамотик, сказала Светка, - а что если спеть так: "Детский дом! И где бы мы ни будем, детский дом, тебя мы не забудем, детский дом!"