Ребятишки деревенские набежали, шлёпают по воде, галдят:
- Восьмой! У нас уже восьмой! А там всего пять.
Игра у них такая: на чьей стороне больше машин застрянет - здесь или за мостом. Делятся на две команды и считают. До драк дело доходит. Ребятня, им-то что! И до чего же обидно иной раз бывает! Тащишься, пот с тебя ручьём, думаешь, как бы через эту чёртову западню прокарабкаться… А они бегут рядом, вымаранные, как поросята, пляшут-припевают:
Сядешь в грязь,
Будешь князь!
Орёшь на них до хрипоты, кулаки им показываешь, а они знай своё:
Сядешь в грязь,
Будешь князь!
А если и впрямь сядешь, они: "Ура!" И сообщают тебе радостно, какой ты у них по счёту: третий там или пятнадцатый. Людям горе, а им игра.
Стал я озираться, нет ли где поблизости шестов или досок покрепче. Попробовать если подсунуть под колёса. Главное, дать им опору и с места машину стронуть.
- Эй, Слава! - кричу. - Где ты там?
А его нет. А его и след простыл. Вот тебе пожалуйста, думаю. Вот тебе и помощничек! Куда же он подевался? Ребятишек послать его поискать - и тех не видно. Никого!
Побрёл я через всю лужу к Леньке Сергееву. А он на сиденье устроился. Спит.
- Эй, Ленька! - трясу его за плечо. - Давай всё же попробуем выбраться. Ты мне подсоби, я - тебе. Ехать ведь надо.
А он мне:
- Нам, шофёрам, всё равно: спать или ехать. Спать даже лучше. - И на другой бок.
Ну, думаю, понятно, какого ты горяченького молочка хлебнул.
Что же всё-таки делать? Что делать?
И вдруг, смотрю, ребята опять по воде шлёпают. Сюда, ко мне. И больше их стало, раза в два. Доски тащат, палки, верёвки.
Неужели подсоблять будут? Сколько езжу через Николаевскую западню, никогда такого не бывало.
И чижик с ними - вот куда он исчезал.
Подошли, на меня смотрят, словно на чудо какое.
- Что уставились? - говорю. - Суйте быстрее всё ваше добро под колёса.
И пошла работа! Ребята ещё не раз за досками бегали, за камнями. И с каждым разом их становилось всё больше. Даже девчонки притащились. Совсем малыши - и те. Несут в своих ручонках камешек с воробья величиной. А я хожу и командую, что куда.
Один из них, рыжий такой, конопатый весь, курносый, глаза хитрые, как у шкодливого котёнка, спрашивает у меня:
- У вас, дядя, ордена есть?
- Ну, есть, - говорю, - Красного Знамени. За Старую Руссу. А тебе-то что?
- А то, что теперь вам, наверное, Героя дадут.
- Это за что такое? Что в западню вашу угодил?
- Сами знаете… - Улыбается хитренько и шмыг-шмыг своей конопатой пуговкой.
Что вы думаете, выбрались ведь мы всё-таки из Николаевской западни!
Из ямы выскочил, подъём на первой взял, - пока мы возились, глина хоть немного, а всё же подвяла. Выехали наверх - дорога получше пошла. Вздохнул свободней и посмотрел на чижика: через спущенное окно в дверце рубаху свою отжимает.
- Что ты там им про меня наплёл? Про ордена чего-то выспрашивали.
Смеётся:
- Ничего особенного. Сказал, что вы один миллион девятьсот девяносто девять тысяч девятьсот девяносто девять километров наездили, а на двухмиллионном у них в селе застряли. Вот они и решили вас выручить, чтобы ровно два миллиона было.
Я тоже развеселился:
- Ну и выдумщик! Два миллиона! Только такие ребятки и поверят.
- Ничего не выдумщик. Вы сказали: тридцать три года за рулём. Я взял в среднем двести километров в день.
Стал и я считать. Да, верно! Ещё и больше двух миллионов. Скажи пожалуйста! Никогда я над этим не задумывался, а ведь вон сколько получается…
- Да, подфартило, - говорю. - Такая ребятня шкодливая, только пакостить и понимают, а тут взяли и помогли - чудеса!
- Ничего они не шкодливые, - почему-то полез он в бутылку. - Ребята как ребята. Даже хорошие ребята.
- Опять ты со мной споришь! Ну, поспорь, поспорь! Я ведь их, сорванцов, совсем не знаю.
- Во-во! Всё так про них… А то, что с ними тут летом, как школа кончится, никто заняться не желает, - у кого об этом голова болит? Вот они и выдумывают сами, что могут. А потом вы ругаетесь - шкодливые!
- Ох, гляжу, и умелец ты языком молоть! Тебе слово - ты десять поперёк. Вроде не я, а ты больше моего на свете прожил. Всё знаешь, всё понимаешь. Смех!
Ничего он на это мне не сказал. Обождал я немного, потом спрашиваю с подковыркой:
- Что скис? Вышли все твои козыри?
- Ничего не вышли.
- Давай, давай!
- Нет уж! Скажешь вам, а вы опять: помолчи, когда старший разговаривает. А я вам всё-таки докажу.
- Как, интересно?
- Увидите.
И всё - больше ни слова до самого дома…
В обед добрались мы до совхоза. Сгрузил я сено - и домой. И поверите - почти сутки спал.
Встал - и сразу собираться.
- Куда? - ворчит старуха. - Куда опять, неугомонный? Ведь выходной тебе дали.
- Выходной делу не помеха.
И в контору совхоза.
- Давай, - говорю, - Иван Викентьевич, мне чижика на обучение. Сделаю из него классного шофёра.
- А это что? - Он показывает мне моё заявление. - Твоя рука?
- Моя. И от заявления своего я не отказываюсь. Б. Кротова мне не надо, пусть его кто другой учит. А я того чижика обучать хочу, с которым за сеном ездил.
- Понравился?
- Добрый паренёк, хотя язычок длинноват и прихвастнуть не прочь, - ну, да нынче все они такие, молодые. А вообще ничего, будет человеком.
- Фамилия как?
- Вот фамилии не спросил, Иван Викентьевич… А звать Славой.
- Как же я его в приказ без фамилии, а, Михалыч?.. Ладно, встретишь - спроси. Потом мне скажешь.
И смеётся. Чего смеётся, спрашивается? Ну, пусть дал я промашку. Так с кем не бывает! Что же здесь смешного?
Стал искать чижика. Нигде не найду. Словно сквозь землю провалился. Потом дня через два только узнал: услали его куда-то с поручением.
А ещё сколько-то там дней прошло - опять лежал мой путь через Николаевскую западню. И опять дождь. Хоть небольшой, а всё-таки. Западня есть западня.
Еду потихоньку и удивляюсь - ни одной машины застрявшей не видно.
Везёт сегодня нашему брату!
И вдруг смотрю - чижик мой! Стоит среди ребят.
Торможу:
- Эй, Слава!
А ребятня обрадовалась, налетела.
- Седьмой, седьмой! - кричат. - Сейчас мы вам поможем, дядя.
- Не надо, - говорю, - мне помогать. Я не застрял. Сам, по доброй воле стал.
Тут чижик подходит:
- Здравствуйте.
- Я его, понимаешь, по всему совхозу ищу, а он здесь. Что тут делаешь?
- Да вот, попросил в райкоме комсомола, чтобы послали сюда на время.
- Зачем?
Он смотрит на меня с улыбочкой.
Я сразу тот наш спор, в машине, вспомнил, всё понял. Вон ведь он какой, чижик!
- Ну и что? - спрашиваю, хотя и так уж для меня ясно. - Получается?
- Да вроде. Мы тут три команды ребят организовали, соревнование между ними. Кто больше машин застрявших выручит. И ещё дорогу чиним. Шофёры нам помогают. Пустые обратно едут, щебёнку сюда подвозят.
- Вас понял, - говорю. - Три машины щебёнки считай за мной. А время будет - ещё подкину. Сверх плана.
- Спасибо. Ну, я побегу, надо ещё мне с третьей командой разобраться.
- А что там, в третьей, стряслось?
- Комбинаторы! - смеётся. - Охота им в соревновании победить, так они вот что придумали: роют ямы под водой, а как попадётся машина - они выручать. Один шофёр даже благодарность им написал.
- Уж не рыжий ли у них там заводила, конопатый такой, нос пуговкой?
- Точно, он, - удивляется. - А вы откуда знаете?
- Да так, считай, не зря всё-таки свои полста на белом свете прожил…
Он попрощался, пошёл, и тут я вспомнил.
- Слава! - кричу ему вслед. - Фамилия мне твоя нужна. Обучаться у меня будешь. Говори, как фамилия.
- Кротов, - кричит в ответ.
- Как?! Кротов?!
- Ага.
- Так ты же Слава, а он Борис.
- Не Борис, а Бронислав. Сокращённо - Слава.
И только теперь я понял, почему директор совхоза Иван Викентьевич надо мной смеялся.
Инструкцией не предусмотрено…
Этот день начался обилием света. Солнце было необыкновенно тёплым для конца ноября, и недавний, ещё не успевший почернеть снег быстро покрылся скользкой прозрачной корочкой, которая искрилась и радужно переливалась под яркими совсем по-весеннему лучами.
Девочки работали на ферме последний день. Они накормили свиней, сменили соломенную подстилку в клетках. Работа спорилась; животные слушались как никогда, и от этого, а может быть, оттого, что погода выдалась замечательная, песни не умолкали ни на минуту.
А потом, когда все дела были переделаны, они вышли к воротам, на солнышко, и, посматривая на дорогу, вилявшую между холмами, - по ней должны были прийти к ним на смену девочки из параллельного класса, - стали, хохоча, вспоминать, как две недели назад они неумёхами заявились сюда, на ферму; как боялись подойти к огромным, неповоротливым, как бегемоты, свиноматкам; как воевали с упрямым хряком Васькой, который никак не хотел выходить из своей клетки, а потом, выдворенный наконец общими усилиями с помощью палок, грозно скаля клыки, носился взад и вперёд словно угорелый и ни за что не давал загнать себя обратно. Только когда Света Добросердова, старшая их группы, со свойственной ей решимостью вспрыгнула на его круглую спину и так, верхом, как на лошади, проехалась по всему проходу, Васька вдруг покорился, стал смирным и, подчиняясь наезднику, тяжело протрусил в клетку.
И так они вспоминали и смеялись до тех пор, пока в глазах у Ии Суховой, самой маленькой и хрупкой из троих, вдруг не показались слёзы.
Света понимающе переглянулась с краснощёкой хохотуньей Верой Хилько.
- Ты что опять, Ийка? Неужели свинтусов этих покидать жалко?
- Не всех - поросяточек. - Ия виновато улыбалась сквозь слёзы. - Стиляжечек моих. Кто их теперь ячменём жареным баловать будет?
Поросяток этих Ия сама приняла у заболевшей свиноматки со странной кличкой "Стиляга", сама выходила их; и теперь они, окрепшие и голосистые, носились за ней, как собачонки, кучной стайкой, выпрашивая подачки. Позади всех бегал, ковыляя, хроменький, со сбитым копытцем на задней ножке.
- Какая драма! - Света, словно утешая, легко притянула подругу к своей груди - она была выше Ии на полголовы. - Но не всё потеряно, ещё натютюшкаешься с ними. Окончишь школу, поступишь сюда, на ферму. К тому времени они подрастут…
- …И станут порядочными свиньями, - смеясь, закончила Вера.
Так же как и Света, которой она незаметно для себя подражала во всём, Вера частенько подтрунивала над чувствительностью подружки. Её удивляло и забавляло, что Ия может вдруг разрыдаться над старой выбракованной свиньёй, предназначенной к убою, умилиться какой-нибудь разноцветной букашкой, может перепугаться до смерти, когда из-за ограды кладбища, мимо которого им приходилось по вечерам возвращаться с фермы, поднимется чёрная фигура и затянет скорее смешное, чем страшное "у-у", хотя все, в том числе и сама Ия, прекрасно знали, что это не какой-нибудь там покойник или призрак, а самый настоящий и живой Яшка Шелестов из их класса, по уши влюблённый в Свету, и к тому же безнадёжно влюблённый: Света не обращала на него никакого внимания и ему только и оставалось, что мычать по вечерам из-за кладбищенской ограды.
Но в то же время не было в их классе девочки, душевнее Ийки, умевшей лучше, чем она, хранить все тайны, которые ей, единственной на свете, вверяли подруги. А уж чтобы дать тебе списать тригонометрию, подежурить за тебя в школе тёмным зимним утром, когда так не хочется раньше вставать, пойти вместе с тобой домой после уроков и сказать матери, что ты всё-всё знала, только в последнем предложении чуть запуталась, а Валерий Кузьмич - сразу двойку! - во всём этом Иины подруги никогда не знали отказа. Ию любили, принимая её доброту как должное, само собой разумеющееся, и, вероятно, здорово удивились бы, если на какую-нибудь просьбу она вдруг ответила бы отказом.
Впрочем, таких случаев никогда ещё не было…
Девочки простояли у ворот, наверное, не меньше часа: не хотелось возвращаться со свежего воздуха в свинарник.
- Надо ещё подогреть сыворотку, - с сожалением произнесла наконец Света.
И тут Вера заметила на одном из витков дороги быструю чёрную точку. Она мелькнула и вновь исчезла за холмом.
- Девочки, внимание! Митяй мчит на мотоцикле.
- Бегом в свинарник! - скомандовала Света. - Ещё увидит нас здесь, напишет, что прохлаждались в последний день.
С зоотехником, молодым парнем, окончившим в прошлом году ветеринарный техникум, у них с самого начала практики шла непрерывная война. Зоотехник требовал, чтобы практикантки величали его по имени-отчеству - Дмитрий Константинович. Девочки же упорно называли парня не иначе, как Митяем, - он был лишь чуть постарше их, а выглядел, малорослый и хилый, ещё моложе. Парень злился, краснел и, считая, что девчонки умышленно подрывают его авторитет, придирался к ним по работе. То он находил грязь в какой-нибудь из клеток, то обнаруживал, неожиданно примчавшись на своём мотоцикле, что вода или сыворотка недостаточно подогреты, и неизменно отмечал эти нарушения соответствующими пометками в дневнике, который вели девочки. Им приходилось потом выдирать и переписывать заново целые страницы.
Но на сей раз Митяй приехал совсем с другим. Ещё торопливо молотил во дворе мотор его мотоцикла, а он сам взмыленный, с вытаращенными глазами, уже вбежал в свинарник.
- Девчонки! - Голос у него был какой-то необычный: высокий, взволнованный.
- Что тебе, Митяй? - Света, демонстративно повернувшись к нему спиной, убирала или, вернее, делала вид, что убирает в клетке.
- А ну, все сюда! - Митяй пнул носком сапога опилки в проходе. - Чтобы свежих насыпать, понятно! А то как нагрянут…
Девочки сбежались к нему с разных концов свинарника.
- Кто нагрянет? Зачем? Да скажи толком, Митяй!
- Иностранец. Венгр. Воевал здесь когда-то за Советскую власть. А сейчас министр или ещё кто-то там у них.
- И к нам приедет? Сюда, на ферму? - с удивлением спросила Света.
- Ой, мамочки! - Ия испуганно ойкнула.
- Я почём знаю: приедет - не приедет. Сказало начальство, чтобы всё в ажуре.
- А смена когда? - спросила Вера.
- Сказано же: митинг будет в школе, там все… Ну, я побежал - ещё надо в Осямовку, предупредить… Опилки, девки, опилки! Имей в виду, Светка, с тебя первый спрос.
Он погрозил на прощание своим немощным детским кулачком и затрусил к выходу. Поскользнулся на обледенелом пороге, едва удержался на ногах, ухватившись за дверной брус, скомандовал:
- Лёд чтобы весь сбить! - и исчез.
На коротком совещании решили не только посыпать свежими опилками все проходы, но ещё и помыть свиноматок: их спины пестрели фиолетовыми пятнами - остатками грубо намалёванных цифр. Девочки сначала не умели различать животных, возникала постоянная путаница, и старшая свинарка, уезжая в Москву на Выставку достижений, посоветовала им пронумеровать клетки и свиней. Теперь в номерах нужда отпала: каждую свинью знали, что называется, в лицо, но школьные химические чернила отходили плохо, и свиньи казались грязными, немытыми.
Пока скребли неподатливые свинячьи спины, Ия всё испуганно вскрикивала:
- Ой, девочки, едут!
Бросали щётки, вёдра, выбегали из свинарника - никого.
- Паникуешь, Ийка! - сердилась Света.
Наконец перестали и скрести и бегать на улицу: надоело, да и устали тоже. Собрались в крохотной каморке, именовавшейся почему-то конторкой, может быть потому, что там стоял колченогий столик с чернильницей-непроливайкой в специальном гнёздышке, - Митяй соорудил.
- Не приедет к нам иностранец, - вздохнула с сожалением Вера.
- Вот и хорошо! - по-детски обрадовалась Ия.
Света посмотрела на неё неодобрительно.
- И чего ты всё трусишь, чего трусишь! Ведь интересно.
- Помните, девочки, три года назад к нам московский артист приезжал, - вспомнила Вера.
- Не артист, - поправила Света. - Режиссёр.
- Ну, режиссёр. Я стихи со сцены читала, он всё улыбался. Чего это он? Стихи совсем даже не смешные…
Пока сидели в конторке, болтали, погода испортилась. Наползли тучи, чёрные, злые. Стеной повалил снег - за два шага ничего не видать. И ветер. Налетел с воем, с визгом, словно с привязи сорвался.
- Здрасте! Давно тебя не было, соскучились! - Света выскочила в тамбур, прикрыла распахнувшуюся дверь, задвинула засов.
- Уляжется, - не очень уверенно произнесла Вера. - По радио на три дня объявили ясную погоду.
- Ой, девочки, - Ия с тревогой смотрела на помрачневшие окна, - как смена к нам доберётся?..
Она не зря тревожилась. Подошёл вечер, стало темно, а смена не появлялась. Девочки то и дело бегали к двери, кричали в набитую снегом темноту - никто не отзывался. Ветер всё усиливался, поднялась настоящая снежная буря. Дверь быстро забросало снегом.
- Опять нам кормить свиней, - с досадой сказала Света. - Я уж думала - всё, отделались… Давайте, чтобы не возиться, подсыплем им завтрашнего силоса.
И только сейчас вспомнили, что фуражир, спешивший в больницу за женой, не подвёз сочных кормов, сказал - приедет утром пораньше и подвезёт. А идти теперь самим к силосной яме, метров за триста, было бы просто глупо: заблудишься в снежном хаосе!
Пришлось разводить огонь, греть сыворотку. Дали свиньям и комбикормов: осталось немного от обеда.
Только разнесли еду - потух электрический свет; вероятно, разбушевавшийся ветер опрокинул какой-нибудь из столбов времянки и порвал провода.
Девочки собрались в кормокухне: у плиты было уютнее, хотя ветер и отсюда быстро выдувал тепло. Пробовали петь - не получилось. Сидели молча, вяло жуя жареный ячмень. Ждали с нетерпением ночного сторожа, ворчливого деда Вареника. Его надоевшие слова: "В наше время разве такие девки были?", "В наше время разве так песни пели?" - вспоминались почти с нежностью. Ну, где же он, дед? Уж давно время.
- А вдруг и он не придёт? - Ия высказала вслух мучившее всех, и её глаза сразу стали большими и прозрачными.
- Да перестань ты! "А вдруг, а вдруг"! - Света нервничала; Ия взглянула на неё испуганно и удивлённо: с их старшей такое случалось не часто. - Накаркала со сменой, теперь ещё с дедом…