- Сейчас тебе.
Джеймс заревел. Вдалеке рыцари начали уверенное наступление рысью, переходящей в легкий галоп. Довольная публика уселась смотреть.
- Хочу к маме…
- Да заткнись же ты, - сквозь зубы процедил Мартин. - Смотри, Джеймс, смотри на лошадок.
Рыцари уже находились в двадцати-тридцати ярдах друг от друга и сближались строго по прямой с копьями наперевес. Схватка обещала быть интересной. Ой, пожалуйста, молилась Мария, пусть никто не поранится, особенно лошади, даже если кто-то и упадет, пусть он не ушибется, потому что…
- Вон мама! - вскрикнул Джеймс, показывая пальцем.
На другом конце поля действительно стояла миссис Люкас - их разделяла арена и заградительные веревки.
- Тсс, - зашипел Мартин. - Фэнс! Вот это да!
Обе лошади шли ровным галопом.
- Мама! - крикнул Джеймс и ринулся вперед.
Четырехлетние дети, если захотят, могут двигаться гораздо быстрее, чем можно предположить. Джеймс поднырнул под веревку, и, прежде чем Мария с Мартином успели опомниться, он уже стоял посреди поля, примерно там, где должны были сойтись всадники.
- О Боже… ребенок! - воскликнул кто-то рядом.
Мартин закричал и нырнул под веревку вслед за Джеймсом, а Мария зажмурилась, и под закрытыми веками поплыли картины - такие же страшные, как те, что она, конечно же, увидела бы, открыв глаза. Так она и стояла, зажмурившись, и слушала звуки смятения и топот копыт, и у нее засосало под ложечкой. Нет, это неправда, подумала она. Это сон, кошмар, и я скоро проснусь.
Она открыла глаза.
Посреди поля толклись люди, а поодаль на лошади сидел всадник и натягивал поводья; у столба между двумя веревками стояла другая лошадь. Еще она увидела Мартина. И его мать, бегущую с того конца поля. И Джеймса - он держал кого-то за руку и с удивлением глядел на всю эту суету.
Лишь несколько часов спустя, когда они возвращались домой после многих восклицаний, обвинений, прощений, переигрывания заключительной схватки и вручения победителю (по очкам, так как никто никого не сбил и не свалился сам) права выступать в финальных соревнованиях рыцарей, то, что произошло, вернее, то, что не произошло, навалилось на Марию всей тяжестью.
Ей показалось, будто все не по правде. Будто они не возвращаются домой после приятного дня и не думают о том, что бы съесть на ужин и что сегодня вечером по телеку. Все было почти ужасно. Но так как на самом деле ничего не случилось, больше и не думаешь о том, что они могли бы сейчас делать вместо того, чтобы возвращаться домой, стиснутые в машине, как сельди в бочке, и галдеть в один голос.
Она посмотрела на Джеймса - он спокойно глядел в окно, его лицо было измазано розовыми замороженными фруктами, пухлый животик вылезал из пояса джинсов - и на Мартина, поглощенного спором с сестрой; прямо как во сне. Этот день мог закончиться совсем по-другому.
Вечером, одурманенная, сонная, Мария не смогла объяснить родителям свои ощущения.
- Раз с малышом ничего не случилось - значит, ничего плохого и не было, - отмела все сомнения миссис Фостер. - Наверное, его успели перехватить или лошади взяли вбок.
- Но ведь все висело на волоске, все могло кончиться совсем по-другому.
- Нельзя такому маленькому разрешать разгуливать одному, - добавила миссис Фостер, и в ее голосе прозвучали критические нотки.
- Почему случается так, а не иначе?
Мистер и миссис Фостер относились к людям, которые полагают, что на любой вопрос нужно дать обстоятельный ответ. Особенно мистер Фостер. Он всегда отвечал длинно и нудно, так что к концу Мария иногда забывала, о чем и спрашивала. Она многое знала о Парламенте, о различиях между лейбористами и консерваторами и зачем нужно ходить в школу.
- Видишь ли… - сказал отец.
Он посмотрел на Марию через кухонный стол, потом в окно и снова на Марию.
- Верующие считают, - начал он.
И затем:
- Это сложный вопрос…
И потом:
- Это нелегко объяснить…
И наконец:
- Я не знаю.
Он взял газету и скрылся за ней.
- Тебе не пора в постель? - спросила миссис Фостер.
День, который мог быть совсем другим, подходил к концу, и Мария поднялась к себе. Хотя то же самое можно сказать о любом дне, который еще не кончился, подумала она. Она залезла в кровать, и призрачный промежуток времени между сном и явью заполнился плывущими в голове образами: мраморная леди плачет над мраморным мальчиком, пушистые семена чертополоха, окаменелости, скачущая черная собачонка. И настойчивее всех - девочка по имени Хэриет, которая засыпала в этом доме давними августовскими вечерами и слушала шум моря за окном.
6. ХЭРИЕТ
- Сколько живут деревья? - спросила Мария. - Дольше, чем люди? Или нет?
- Ну, это зависит… - ответил Мартин.
Она давно заметила: он всегда так отвечал, если точно не знал. Прямо как ее отец. Она задумчиво посмотрела на Мартина, прибавив ему два фута роста и одев его в темный конторский костюм и белую, похожую на отцову рубашку.
- Чего уставилась?
- Интересно, в кого ты вырастешь? - сказала Мария.
- В человека, естественно.
- Да, но в какого человека?
- В такого же, как сейчас, только большого.
- Нет, все не так просто, - сказала Мария.
Однажды она наткнулась на фотографию отца - ему там было лет шесть, он сидел на корточках у скальной выемки, держа в руках бредень для ловли креветок; эта фигурка из далеких времен не сильно напоминала человека, которого теперь знала Мария. Не говоря о том, что он больше не интересовался ловлей креветок.
- А здорово было бы переродиться, - воодушевился Мартин. - Stomechinus'ы-то стали потом морскими ежами.
- А я стану скаковой лошадью. Нет, лучше ягуаром.
- Stomechinus'ам понадобились миллионы лет. И даже тогда они почти не изменились.
- Но мы-то умнее. Мы-то придумаем, как все ускорить.
Они возвращались с пляжа, одни, после неудачных поисков окаменелостей. У них появились конкуренты: по пляжу начало разноситься эхо - осторожные постукивания, видно, еще какие-то одержимые покушались на голубой лейас. Среди них оказались явные профессионалы с маленькими рюкзачками и геологическими инструментами, - они собирали окаменелости в промышленном масштабе: Мария с Мартином их ненавидели и с возмущением выслеживали.
- Вообще-то ничего не выйдет, - сказал Мартин. - Ведь почему ягуары стали ягуарами? Им просто пришлось быстрее всех бегать за добычей.
- А может, и с людьми происходит то же самое?
- Что именно?
- Может, они становятся такими из-за того, что с ними случается?
Звучит немного путано, но я знаю, что хочу сказать: вот я - стеснительная и разговариваю сама с собой, потому что живу в такой семье, как моя, а Мартин такой, потому что у него другая семья.
- Не пойму я тебя, - сказал Мартин. - Знаешь что? - добавил он. - Ты иногда бываешь какая-то странная. Вчера ты разговаривала с деревом. Я слышал. Ты сидела на нем и вдруг сказала: "Ox, Quercus ilex…" Мария сделалась пунцовой.
- Ну ладно, мне все равно, - добродушно сказал он. - А почему ты спросила, сколько живут деревья?
- Просто интересно. Интересно, сколько лет моему дереву - нашему дереву. Каменному дубу.
Выйдя на дорогу, ведущую к дому, они зашли в магазинчик на углу - купить конфет. Они уже стали здесь завсегдатаями. Это был очень удобный магазинчик: в нем продавалось все - от рыболовных удочек и панам до печенья и коричневых конвертов. Когда продавец ссыпал с лопатки на весы грушевое монпансье, Мария впервые заметила открытки с видом города; такие ей еще не попадались - не фотографии, а черно-белые картинки с людьми в старинной одежде, гуляющими по "Чайке". На одной из них группа людей смотрела в сторону берега, на город - такой же, как и сейчас, только меньше: передний план почти не изменился, а вот скалы еще не успели покрыться домами. В зеркальной воде, словно бабочки, парили парусные лодки. Мария попыталась хоть примерно определить место их дома, но там были сплошные поля.
- Пятнадцать пенсов, - сказал продавец. - Хочешь открытку, малышка?
Тут Мария увидела, что можно купить целый набор этих открыток, переплетенных в календарь. Сорок пять пенсов. Денег у нее не было, но она вспомнила - послезавтра к ним приезжает дядя Дэвид, а он всегда давал ей пятьдесят пенсов.
- Лучше я скоплю на календарь, - ответила она.
На августе вверху изображались рыбаки, странно одетые, с сетями, а сентября не было видно.
- Старинные гравюры, - объяснил продавец. - XIX век. Теперь это в моде. Хотя лично мне они как-то не очень. Хорошо отдыхается?
- Отлично, - ответил Мартин.
- Время летит. Пятнадцатое число. Не успеешь оглянуться, уже сентябрь.
Они снова вышли на улицу, посасывая монпансье. Подходило обеденное время, и им навстречу стекались обитатели гостиниц, пансионов и летних домов, нагруженные пляжными принадлежностями, складными стульями и корзинами. И посреди течений, словно скала, бросившая вызов неспокойным водам пролива, возвышалась миссис Шэнд, одетая во все темное и слегка опираясь на палку, а рядом на тротуаре стояла ее корзина с фруктами.
- Наша хозяйка, - с тревогой сказала Мария.
Миссис Шэнд устремленно глядела на дорогу в сторону Марии, но как будто не узнавала. Марию это нисколько не удивило, она уже давно поняла - люди ее быстро забывают. Чтобы тебя запомнили, нужно быть шумным или ярким или еще как-то выделяться, а она ничем таким не отличалась. Поравнявшись с миссис Шэнд, она уже хотела проскользнуть между ней и садовой изгородью, но в это время голова миссис Шэнд резко повернулась, и старуха уставилась прямо на нее.
- Я тебя знаю, не так ли?
Мария объяснила, кто она.
Миссис Шэнд перевела взгляд на Мартина.
- А это кто?
Мария опять объяснила.
- И чем же вы здесь занимаетесь, молодой человек? - спросила миссис Шэнд.
Этот ошеломляющий вопрос сразил бы Марию наповал, а Мартин, наоборот, ни капельки не смутившись, принялся подробно описывать каникулы, так что миссис Шэнд пришлось дважды перенести вес с одной ноги на другую, и при этом совершенно не реагировал на ее попытки перебить его вопросом или подвести рассказ к концу.
- Ну, раз ты интересуешься окаменелостями, - вставила она наконец, - можешь зайти ко мне, если будет желание, и я покажу тебе очень интересные экземпляры моего деда.
- О'кей, - сказал Мартин.
- Пожалуйста, пожалуйста, - укоризненно отозвалась миссис Шэнд, явно не одобряя его манеру выражаться.
- Отлично, - сказал Мартин. - У меня сегодня как раз есть время. А сейчас нам нужно идти - обедать пора. Пока.
И он одарил миссис Шэнд обаятельной улыбкой. Завернув к воротам дома, Мария украдкой оглянулась и увидела, что миссис Шэнд стоит на том же месте. Трудно сказать почему, но она больше не казалась такой уж скалой.
После обеда Фостеры "спокойно" сидели в саду, как любила выражаться миссис Фостер. Но ведь мы и так никогда не проводим время шумно, подумала Мария, никогда-никогда, у нас просто не бывает шумного времени. Мария читала, отец то читал газету, то спал под ней, а мама шила. Она делала аппликации из разноцветных лоскутов на стеганом одеяле. Этим рукоделием она занималась уже восемь лет: одеяло было большое, роскошное и обещало по окончании очень красиво смотреться. Когда Мария была помладше, она ревновала маму к одеялу; однажды она взяла несколько лоскутов, которые мама подобрала для аппликации, и сунула их на дно мусорного ведра под чайную заварку и картофельные очистки. Никто так и не узнал. Это был, пожалуй, самый плохой поступок в ее жизни - до сих пор ее бросало то в жар, то в холод при одном воспоминании. Теперь одеяло уже не вызывало у Марии никаких эмоций, но иногда ей казалось, что на него у мамы ушло почти столько же времени, сколько на саму Марию, и что подчас люди проявляют больший интерес к одеялу.
Время от времени за изгородью, то затихая, то нарастая, раздавались звуки боевых действий, которые вели дети Люкасов. Там происходила затяжная всеполуденная ссора, вспыхивая и перерастая в жаркий спор с криками и воплями. Порой шум перекрывал пронзительный рев одного из малышей. Тогда мистер Фостер хмурился и вздыхал, а миссис Фостер отрывала глаза от шитья и неодобрительно смотрела на изгородь, разделявшую их сады.
- Эти дети просто неуправляемы, - сказала она наконец.
Пару раз споры и слезы внезапно и неестественно прерывались громким вмешательством одной из мам. Мистер и миссис Фостер перекидывались взглядами, и миссис Фостер с суровым видом возвращалась к аппликации. Мария вдруг поняла: ее родители никогда не кричали друг на друга, на нее или еще на кого-то. Вот интересно. Так она лежала - то читала, то думала, пока не пришло время чая.
Мартин появился, когда они еще сидели за круглым столом.
- Ты уже пил чай, Мартин? - спросила миссис Фостер.
Выяснилось, что да, но он был не прочь еще раз почаевничать. Он сел за стол и съел четыре сандвича и кусок пирога. Когда миссис Фостер стала настаивать - правда, не слишком сильно, - он взял второй кусок.
- Странно, что она не толстеет, - сказал он, кивком указывая на Марию. - Столько еды, и все для нее одной. Везет же некоторым.
- Еще пирога? - с сомнением спросила миссис Фостер.
- Нет, спасибо, - ответил Мартин после краткого, но, видимо, тщательного обдумывания. - Ну как, пойдем к той старушенции?
Мария не испытывала особого энтузиазма. Ей было как-то неуютно с миссис Шэнд. Хотя теперь, вспомнила она, меня поддержит Мартин. И ничего не нужно будет говорить, а просто смотреть и слушать. А на часы стоит еще раз посмотреть.
- Пойдем, - сказала она.
Объявление у входа в гостиницу вызвало в Мартине бешеное возмущение.
- Да кем они себя считают? "Детям и собакам вход воспрещен"… Так, сейчас им повезет.
Он громко затопал вверх по лестнице.
Они застали миссис Шэнд все за той же розовой вышивкой. Ошеломленный Мартин даже замолчал: вот это комната - столько часов, и все тикают. Он стоял, разглядывая все вокруг, и водил парусиновой туфлей вверх и вниз по своей грязной джинсине.
Миссис Шэнд встала с дивана, подошла к комоду в углу комнаты и вынула оттуда плоский поднос, накрытый салфеткой.
- Вот, садитесь и рассматривайте. И, пожалуйста, молодой человек, следите, куда вы ставите ноги.
Мария и Мартин устроились рядышком на диване с коричневыми и желтыми розами на потрепанной ситцевой обивке и стали рассматривать окаменелости, а миссис Шэнд с немым раздражением проследила струйку песка, отмечавшую маршрут Мартина по комнате, и затем вернулась к шитью.
Окаменелости, как они сразу поняли, стояли на порядок выше обычных. Там не было ни Gryphaea, ни Stomechinus, даже одиночных аммонитов, зато были белемниты, как огромные пули, и акульи зубы - такие гиганты, что, представив себе их владельцев юрского периода, Мария молча поклялась: в Ла-Манш - ни ногой, и восхитительное смятое растение, похожее на лилию, - гравюра на плоском камне.
- Вот это класс, - с любовью сказал Мартин.
- Можете взять их в руки, - разрешила миссис Шэнд.
Только зря она раздобрилась - они уже и так держали их в руках.
- Кто это нашел? - спросил Мартин.
Миссис Шэнд опустила очки на нос и посмотрела поверх них на Мартина.
- Мой дедушка. Он был другом сэра Чарльза Дарвина и собирал окаменелости для его исследований. На наших утесах. Сейчас я покажу вам фотографию.
- А где он их нашел?
Но миссис Шэнд уже вернулась к комоду и принялась рыться в ящике, забитом, как заметила Мария, бумагами и связками писем. Она вернулась, неся в руках большой и, видимо, старый (кожа его выцвела и вытерлась) фотоальбом. Она положила его Мартину на колени и начала перелистывать страницы, пока не дошла до фотографии пожилого человека с белой бородой и добрым лицом. Так вот кто стоит у нас на камине в гостиной, подумала Мария. На другой странице была еще одна пожелтевшая фотография - леди в пышной одежде, но с туго затянутым лифом, что делало ее похожей на викторианские стулья в гостиной летнего дома. На голове у нее сидел кружевной чепчик, а из манжет и воротничка платья тоже выступали кружева. А вот лицо ее, несмотря на причудливый наряд, было обычным, спокойным материнским лицом: такое и сегодня двадцать раз встретишь на любой улице или в супермаркете. Из-под чепчика выбилась прядь волос, что придавало сухому портрету более домашний вид. Внешне люди мало отличаются - люди из разных времен, подумала Мария, а вот представления у них совсем разные, мир-то меняется. Она пригляделась к фотографии и заметила: брошка на шее у дамы - розовый букет из слоновой кости - та самая, что теперь на миссис Шэнд, которая сидит на стуле по ту сторону камина и разглаживает на колене вышивку.
- Моя бабушка, - сказала миссис Шэнд. - А на следующей странице - моя мама, когда она была маленькой девочкой, и ее сестра Хэриет.
Они сидели в кресле из гостиной. Вернее, старшая девочка сидела, а Хэриет стояла рядом, опираясь на ручку. Понятно: ее так поставили, чтобы вышло красиво. В одинаковой одежде: черные высокие ботинки, застегнутые на множество крохотных пуговок, исчезают под платьями из темной материи, и белые передники - все в рюшах и сборках. Длинные схваченные лентами волосы забраны назад, будто их только что расчесали. А они похожи, сразу видно - сестры, но старшая худее и темнее, и лицо у нее серьезнее (или скучнее?). А Хэриет пухленькая, и даже сквозь коричнево-желтые тона фотографии угадываются розовые щеки и голубые глаза, но в лице какая-то неестественная скованность - зубы она стиснула, что ли? И вдруг Мария поняла: Хэриет вот-вот расхохочется. Что там у них случилось? Может, фотограф был смешной или что-то смешное сказал. Наверное, она хихикнула, и ей тут же велели прекратить, или просто еле сдерживалась от смеха.
Мария пристально вглядывалась в фотографию - Хэриет сто, а может, и больше лет назад сдавливала неуместный смех. Под фотографией кто-то поставил подпись черными чернилами: "X. Д. П. и С. М. П., 10 и 12 лет, февраль 1865 г.".
- Там дальше - еще семейные снимки, - сказала миссис Шэнд.
И правда: вот мама держит на коленях младенца - кокон из белого муслина - и другие дети, расставленные по росту у стула; портреты членов семьи: лицо и плечи выныривают из мягкого коричневого облака; расплывчатые компании на улице: играют в крокет на лужайке, обсаженной деревьями, сидят под деревом за чаем, и вот еще одна, интересненькая: все разлеглись на пляже под зонтиками от солнца и разложили вокруг шотландские пледы. А за ними скалы - знакомая порода.
- Это здесь, - сказала Мария.
- Естественно, - ответила миссис Шэнд. - Они же здесь жили. Можете взять по шоколадке, если желаете.
- Спасибо, - с готовностью отозвался Мартин.