- Нет, у меня только паровое отопление, но всё-таки у меня хорошо и тепло, - ответила дама. - Заходите, пожалуйста, и всё увидите сами.
- Спасибо, нам очень хотелось посмотреть, как ей у вас живётся, - сказал Мадс.
Когда они вошли в комнату, дама сказала:
- Ганнибал, да у тебя, кажется, новый ошейник и цепочка! Можете забрать их домой, дети.
- Нет, нет, не надо! - испугалась Мона. - Папа купил их специально для Самоварной Трубы на память от нас.
- Самоварная Труба? Это вы так назвали Ганнибала?
- Да, она же нам не сказала, что её зовут Ганнибал, - ответил Мадс. - И нам показалось, что имя Самоварная Труба ей очень идёт.
- А вы обрадовались, когда узнали, что у собаки есть хозяин? - спросила дама.
- Нет, - сказала Мона. - Мы так надеялись, что никто не будет её искать и она останется у нас навсегда. Вы даже не знаете, как ей хорошо у нас.
- Вот как, - сказала дама и умолкла, о чём-то думая.
Мадс и Мона переглянулись. Дама явно не хотела больше с ними разговаривать.
- Ну, нам пора домой, - сказал Мадс. - Прощай, Самоварная Труба, будь счастлива!
Он наклонился и погладил собаку. А Мона стала перед ней на четвереньки и сказала:
- Если ты ещё раз убежишь отсюда, то приходи прямо к нам. Ладно?
В это время дама очнулась от задумчивости.
- Разве вы так спешите? - спросила она. - Мне хотелось спросить у вас одну вещь. Вы не ошиблись, когда сказали, что вам хотелось бы иметь эту собаку навсегда?
Мадс не успел опомниться, как Мона сказала:
- Конечно, нам бы очень хотелось, чтобы она осталась у нас, но на нет и суда нет, как говорит наша мама, и раз это ваша собака, значит, она ваша, и тут ничего не поделаешь.
- Подождите минуточку, - сказала дама. - Эту собаку прислала мне дочь несколько месяцев назад. Она думала, что мне будет не так одиноко с ней, потому что я живу здесь совсем одна. Но дело в том, что именно теперь, в старости, мне очень понравилось путешествовать. Я собираюсь ехать за границу и не могу взять с собой Ганнибала. И я думала: если я найду каких-нибудь хороших людей, которые захотят взять его к себе, то отдам его. А кроме того, мне трудно ходить с ним гулять. Я вот попробовала выпустить его одного, и вы сами видели, что из этого получилось. Как вы думаете, ваши мама и папа разрешат вам держать дома собаку?
- Ну конечно, обязательно разрешат, - сказала Мона.
- Самое главное, чтобы вы не передумали. Уж очень тяжело было бы снова расставаться с ней, - сказал Мадс.
- Нет, нет, я-то не передумаю, потому что на следующей неделе буду уже в Дании, а ещё через две недели - во Франции. Я вернусь домой только к лету, и тогда, если хотите, можете прийти ко мне в гости, но собаку я отдаю вам навсегда. Вот вам её родословная и квитанция о том, что налог за этот год уплачен.
- Какая вы добрая, - сказал Мадс. - А теперь мы пойдём, нам уже пора.
- Посидите ещё немножко, - сказала дама. - А потом я вызову по телефону такси, чтобы вы вместе с Ганнибалом доехали домой на автомобиле. Деньги на такси я вам дам.
- Вы, наверное, очень богатая? - спросила Мона.
Дама звонко рассмеялась.
Потом она позвонила по телефону, и скоро Мадс, Мона и Самоварная Труба уже ехали домой в красивой красной машине.
Это было необычное зрелище, когда красивая красная машина остановилась перед домом, где жили дети. Мадс расплатился с шофёром, и у него осталась ещё целая крона.
Самоварная Труба вихрем поднялась по лестнице, влетела в квартиру и поскорей спряталась под печку.
- Как приятно снова видеть тебя, - сказала мама. - Надеюсь, ты теперь останешься у нас навсегда?
"Гав!" - ответила ей Самоварная Труба.
Как вы думаете, что это значило?
САМОВАРНАЯ ТРУБА ИДЁТ НА СВАДЬБУ
Папа, мама и все восемь детей были очень горды тем, что у них появилась собака. Она была, конечно, самой замечательной собакой хотя бы уже потому, что у неё были и имя, и фамилия. Ведь старая дама называла её Ганнибалом, а дети - Самоварной Трубой. Вот и получалось: Ганнибал Самоварная Труба. Но дети обычно звали её Самоварной Трубой - так им больше нравилось.
Днём Самоварная Труба любила лежать под печкой и греться, а ночью, когда печка была холодной, ей приходилось искать себе местечко потеплее.
- Пусть она спит со мной, - сказал Мадс.
- Или со мной, - сказала Мона.
И все остальные дети тоже хотели, чтобы Самоварная Труба ночью спала в их кроватях, но мама твёрдо сказала "нет".
- Вспомните, ведь Самоварная Труба не моет ноги перед сном. А она гуляет по улице в любую погоду. Я не хочу, чтобы эти грязные лапы пачкали ваши простыни.
А папа стоял и смотрел на кровать Мортена. Она была такой же длины, как кровати всех детей, но Мортен не занимал и половины, когда ложился.
- Мы перегородим кровать Мортена поперёк и сделаем из неё две: одну для Мортена, другую для Самоварной Трубы, - сказал папа.
Такое предложение всем понравилось. Папа принёс инструменты, дощечку и сразу всё устроил, а Самоварная Труба лежала под печкой и смотрела на папу.
- А ведь ей нужна подстилочка, - сказала мама.
- Да, да, - пробормотал папа. - Но если нам опять придётся тратить на неё деньги, то, боюсь, нам будет не по карману держать собаку.
- Не беспокойся, - сказала мама. - Мы сами сошьём для неё подстилку из лоскутков. Идёмте, дети, будем шить все вместе.
У мамы была целая коробка лоскутков. Все взяли по иголке с ниткой и стали сшивать лоскутки, стараясь получше подбирать цвета.
Получился очень красивый и нарядный матрасик.
- Ну, Мортен, тебе пора ложиться, - сказала мама. - Посмотри-ка, есть ли у тебя сегодня грязное бельё? Есть? Положи всё в свой тазик.
Мортен улёгся спать, поставив под кровать свои маленькие башмачки. Самоварная Труба только этого и ждала. Она с быстротой молнии бросилась к ним, схватила один башмак и прыгнула с ним под печку. Это было замечательно! Она запустила в башмак зубы и хотела полакомиться. Тут все закричали и бросились спасать башмачок Мортена. Но Самоварная Труба была проворнее их. Когда они подбежали к печке, она была уже под кроватью. Пришлось папе стать на четвереньки и лезть под кровать. Наконец он схватил башмак, хотя Самоварная Труба сердито урчала и вид у неё был свирепый.
- Так нельзя, слышишь, Самоварная Труба, - строго сказал папа. - Запомни раз навсегда. Я тебе вот что скажу: у меня восемь детей, которым я должен покупать ботинки, но если ещё и для тебя придётся покупать, то боюсь, что у меня не останется денег на еду ни для тебя, ни для всех остальных.
Самоварная Труба с оскорблённым видом удалилась под печку. И когда папа немного спустя ласково заговорил с ней, она не замахала хвостом, а продолжала сердиться. Она отвернулась и уставилась в стенку.
- Хм, - сказал папа.
- Наверное, она привыкла всегда грызть старые ботинки, - сказал Мадс. - Я сбегаю сейчас к Хюльде, может, у неё есть.
Он спустился и спросил Хюльду:
- Хюльда, нет ли у тебя одного старого ботинка?
- Нет, у меня оба новые, - ответила Хюльда и посмотрела на свои ноги.
- Не эти, нам нужен один старый ботинок, который ты больше не носишь.
- Такие, может, и есть, - ответила Хюльда, и выражение лица у неё вдруг стало очень нежным. - Я как раз перебираю все свои сундуки, сегодня попозже вечером я, возможно, скажу вам, зачем я это делаю. Идём выберем тебе ботинок!
Хюльда дала Мадсу четыре старых ботинка. Когда Мадс вышел от неё на лестницу, он встретил там всех остальных детей. Узнав, что Мадс ушёл искать старые ботинки, они сделали то же самое, и теперь все вернулись от соседей с добычей. Можете себе представить, какая груда старых ботинок выросла перед Самоварной Трубой!
- Боже мой! - испугалась мама. - Ей нужно давать по одному ботинку, а остальные сложите в шкаф на кухню.
Папа положил старый коричневый ботинок на коврик перед Самоварной Трубой и сказал:
- Пожалуйста, кушать подано!
Но Самоварная Труба ушла к кровати Мортена и прыгнула в неё.
Папа сунул ботинок прямо ей в пасть и снова сказал:
- Это твой ботинок. Можешь его есть.
И только теперь Самоварная Труба простила папе его строгость: она сразу же начала грызть ботинок, подбросила его в воздух, поймала и завиляла хвостом.
- Так, - сказал папа. - Значит, мы снова друзья. А то я очень не люблю ссориться.
В это время постучали в дверь. Самоварная Труба вскочила и залаяла изо всех сил, но, увидев, что пришли Нижняя Хюльда и Хенрик, снова успокоилась.
Она уже успела с ними познакомиться и знала, что это друзья и на них лаять не следует.
Мадс взглянул на Хюльду. Она снова показалась ему какой-то странной.
Она стояла, переминаясь с ноги на ногу, посмеивалась, и выражение лица у неё было очень ласковое.
Да и Хенрик выглядел как-то необычно: стоял и мял в руках шапку.
- Добро пожаловать! - приветствовал их папа.
Хюльда села на стул, Хенрик стал рядом, смущённо покашливая.
- Дело в том… - начал он. - Нам бы хотелось знать…
- Нет, - перебила его Хюльда, - не знать, а нам бы очень хотелось, чтобы вы пришли в субботу к нам на свадьбу.
- Конечно, мы с удовольствием придём, - сказал папа. - Ведь ты имеешь в виду мать и меня?
- Нет, мы приглашаем вас всех. И Самоварную Трубу тоже. Правда, в церковь её не пустят, но потом, на праздник, пусть приходит и она тоже, - сказал Хенрик.
- Вы же знаете, что, кроме вас, у нас нет близких, - сказала Хюльда. - Поэтому нам очень хочется, чтобы и все дети непременно пришли, это будет наша свадебная процессия. У Хенрика ещё есть старая тётушка Олеа, у которой он сейчас живёт, её мы тоже, конечно, пригласим, а больше у нас во всём городе нет ни родных, ни знакомых.
Дети улыбались, кивали, а Мона сказала:
- Ой, Хюльда, как хорошо!
- Что - хорошо? - спросил папа. - Что у них нет родственников?
- Нет, хорошо, что мы все пойдём на свадьбу, - объяснила Марта.
- И ещё одна просьба, - сказал Хенрик. - Понимаешь, Хюльде очень хочется поехать в церковь на автомобиле, хотя до церкви всего два квартала. Так вот я думал, не одолжишь ли ты мне грузовик, тогда я смогу сам отвезти в церковь мою невесту.
- А вы все можете сесть в кузов, тогда и свадебная процессия приедет в церковь на автомобиле, - предложила Хюльда.
- Конечно, я дам тебе грузовик, - сразу согласился папа. - Всё будет в порядке. Большое спасибо за приглашение.
Хюльда и Хенрик ушли, а у детей теперь было о чём подумать.
- Ты тоже пойдёшь на свадьбу, слышишь, Самоварная Труба? Ты рада? - сказала Мона.
Но Самоварная Труба не понимала, о чём ей говорила Мона, она грызла свой ботинок и ни о чём другом не желала думать.
И вот наступил день свадьбы.
В церковь нужно было ехать к пяти часам. В половине четвёртого мама позвала всех детей в кухню. По всей кухне были расставлены тазики для умывания с тёплой водой. Детям оставалось только как следует вымыться.
А им было что отмывать!
Наконец восемь отмытых до блеска детей были готовы.
Они надели свои самые нарядные платья. Папа надел синий костюм, мама - красную юбку и белую блузку. И все сели ждать. Без четверти пять в дверь постучали.
Оказалось, что пришла сама невеста и вместе с ней какая-то пожилая дама. Конечно, это была тётушка Олеа, у которой жил Хенрик.
- Просто не знаю, что и думать, но Хенрика ещё нет, - сказала Хюльда.
- Как - нет? - удивился папа. - Это весьма странно.
- Не понимаю, - сказала тётушка Олеа. - В четверть пятого он был уже совсем готов. Я помогла ему красиво завязать галстук, вдруг он вскочил и сказал, что он о чём-то забыл. И убежал. Больше я его не видела.
- Да он сейчас придёт, - сказала мама. - Садитесь, подождите пока.
Но было уже без десяти минут пять, потом без пяти, а Хенрика всё ещё не было.
- Может быть, он передумал? - всхлипнула Хюльда. - Может быть, он уже не хочет жениться на мне?
- Не может быть, - сказал папа. - Здесь что-то другое.
Он был прав. Без трёх минут пять прибежал запыхавшийся Хенрик.
- Хюльда! Хюльда! - кричал он. - Где ты?
Он размахивал руками. В одной руке он держал шляпу, в другой - сухие зелёные веточки, обёрнутые красной креповой бумагой.
- Хенрик, милый, почему ты опоздал? - спросила Хюльда.
- Я совсем забыл, что тебе нужен свадебный букет. А все магазины уже закрыты. Я достал только эти веточки.
- Ты молодец, обо всём позаботишься, - сказала Хюльда, взяв у него веточки.
И теперь уже все вместе побежали вниз по лестнице.
Хюльда и Хенрик сели в кабину, а остальные разместились в кузове. Осталась только тётушка Олеа.
- Мне не влезть наверх, - сказала она. - Видно, мне не придётся поехать с вами в церковь.
Но папа помог тётушке залезть в кузов, и Хенрик поехал так быстро, как ещё никогда не ездил.
Ровно в пять часов они были в церкви.
Когда они входили в церковь, мама шепнула Малышке Мортену и Мине, чтобы они вели себя тихо-тихо.
Но всё обошлось благополучно. В церкви было так много интересного, что Мортен был очень занят. И только когда все запели, после того как Хюльда и Хенрик сказали "да", Мортен повернулся ко всем и сказал:
- Тисе! Лазве вы не знаете, сто в целкви нельзя суметь?
Но это было не страшно, потому что в церкви не было посторонних.
Священник поздравил Хюльду и Хенрика, и можно было ехать домой. Теперь квартира Хюльды принадлежала им обоим, и Хюльда прибила к двери новую дощечку, на которой было написано: "Хюльда и Хенрик".
Мадс сбегал наверх, привёл Самоварную Трубу, и праздник начался. Хюльда напекла много вкусных пирожных и приготовила очень красивые бутерброды с яйцами и колбасой.
Самоварная Труба сидела под столом, и все дети умудрились положить по кусочку колбасы ей прямо в рот.
Самоварная Труба считала, что свадьба удалась на славу.
Впрочем, и все так думали, а если б и вы на ней были, вам бы тоже очень понравилось.
ТРИ РАЗА БЕГОМ ВОКРУГ КВАРТАЛА
Приближалось Рождество. Все ходили с таинственными лицами и придумывали, что бы такое подарить друг другу.
Мона уже придумала. Она прятала свою тайну в своём ящике для игрушек. Тайна была салфеткой, которую она вышивала для мамы. Это был кусочек старой простыни, но Мона вырезала из него ровный круг, а Нижняя Хюльда дала ей красных ниток для вышивания. И каждый раз, когда она приходила в гости к Хюльде, она немножко вышивала. Салфетка была уже почти готова. Но вот сегодня, когда она хотела достать из ящика салфетку, её там не оказалось. Мона искала и искала по всей квартире и наконец нашла её на полу под одной из кроватей.
Салфетка была измята, запачкана и испорчена, но самое странное заключалось в том, что кто-то вышил на ней какие-то беспорядочные красные разводы.
Мона стояла с салфеткой в руке и смотрела по очереди то на одного, то на другого. У неё был такой сердитый вид, что все испугались и поспешили сказать, что они этого не делали. Даже папа подошёл к Моне и сказал:
- Мона, дорогая, поверь, что я даже не прикасался к твоей вышивке.
И только Малышка Мортен не сказал ни слова, потому что он спал после обеда.
Мона, конечно, сразу догадалсь, что напроказил Мортен, а теперь он спит, и она даже не может выругать его как следует. Он лежал в своей кроватке с таким невинным видом, что Мона рассердилась ещё больше. Ей хотелось схватить весь ящик с игрушками и швырнуть его на пол, чтобы все сразу поняли, как она сердита.
Папа взглянул на Мону.
- Конечно, это очень плохо, - сказал он. - Но самое плохое, что у нас так мало места. Здесь даже посердиться негде по-настоящему.
- Как это - негде? - удивилась Мона. - Разве мне сердитой надо больше места, чем не сердитой?
- Несомненно, - ответил папа. - Вот, например, я, когда сержусь, убегаю из дому и обегаю несколько раз вокруг нашего квартала. Чем злее бываю, тем больше бегаю. И несусь изо всех сил. Так и бегаю, пока не устану настолько, что мне даже захочется вернуться домой и отдохнуть.
- И я попробую! - воскликнула Мона. - Знаешь, как я сердита! Ох, как я сердита!
С этими словами она подбежала к двери и, спускаясь по лестнице, всё время повторяла:
- Ох, как я сердита! Ох, как я зла!
И на улице она тоже сказала громко и чётко:
- Я сердита! Я сердита! Я сердита!
А когда на неё стали оглядываться все прохожие, она забормотала:
- Я сердита. Я сердита.
Она шла в такт этим словам, и чем быстрее она шла, тем быстрее ей приходилось произносить их:
- Я сердита. Я сердита. Я сердита. Я сердита. Я сердита.
Наконец она побежала, и ей пришлось замолчать, потому что иначе было трудно бежать.
Когда она обежала вокруг квартала три раза, она увидала Мадса. Похоже было, что он, рассердившись, тоже бегал вокруг квартала.
- И ты рассердился? - спросила на бегу Мона.
Мадс только кивнул и побежал дальше.
А Мона уже очень устала, ей больше не хотелось бегать. Она перестала сердиться. Ей хотелось сесть на край тротуара перед домом, где они жили, и подождать Мадса.
Но не успела она сесть, как увидела, что из дому выбежал папа. Ох, если бы вы видели, как он бежал! Наверное, он был страшно сердит! Затем выбежала Марен. В парадном слышались голоса Милли и Мины. Они тоже говорили:
- Мы сердиты. Мы сердиты. Мы сердиты.
Они бежали не так быстро, но лица у них были очень сердитые. В это время вернулся Мадс, сделав первый пробег вокруг квартала, но он, не останавливаясь, побежал дальше. Значит, он ещё не подобрел. Вихрем пролетел папа. Он сделал один круг и начал второй.
"Теперь только мамы с Малышкой Мортеном не хватает", - подумала Мона, и в это время на улицу выбежала мама с Мортеном на плечах.
Мортен громко кричал, а мама повторяла:
- Тише! Ох, как я сердита. Тише! Ох, как я сердита.
"Посижу-ка я здесь и подожду, пока они не перестанут сердиться", - подумала Мона.