Засиделись
Серебристый таинственный свет белой ночи играл в чешуйчатой ряби Невы, отражался в окнах зданий на другом берегу, яростно горел золотом в ребристом шлеме Исаакиевского собора, в граненом шпиле с парусным корабликом Адмиралтейства.
Деревья же в сквере на Сенатской площади, между Адмиралтейством и памятником Петру Первому, виделись сплошной чернильно-лиловой зарослью.
Медный всадник на скале - совсем черным.
- Чудо как хорошо, - умиротворенно произнес Василий Родионович.
Они сидели на гранитных ступенях пандуса, наслаждались речной прохладой. Внизу, у самых ног, с легким журчанием всплескивала Нева, позади и над ними глядели друг на друга древнеегипетские сфинксы.
Три с половиной тысячелетия несли они свой бессменный караул на земле и под землей в жаркой Африке, второе столетие лежали тут, где, быть может, восхищенный поэт бормотал вдохновенно строфы нарождающейся поэмы: "Люблю тебя, Петра творенье, люблю твой строгий, стройный вид, Невы державное теченье, береговой ее гранит…"
- Так прекрасно, что дух захватывает.
Будто очнувшись от колдовства, дядя вытянул за цепочку часы из кармашка, серебряные, с крышкой, откинул пятерней волнистые пряди волос, вздохнул:
- Загуляли мы с тобой, дружок. Поплелись? Они и в самом деле плелись, шли нога за ногу. Завернули в Румянцевский сад.
На скамейках вокруг обелиска с бронзовым шаром и орлом, монумента в честь виктории над турками в позапрошлом веке, сидели влюбленные.
В громадном здании, к которому примыкал сад, некогда был Кадетский корпус. В нем воспитывался будущий фельдмаршал.
Таня рано выучилась чтению и не пропускала ни одной вывески, ни одной надписи. "Румянцева победам" на цоколе обелиска она переиначивала на "Румяным победам".
- Поплелись?
Идти оставалось совсем ничего - миновать несколько домов, два магазина.
В доме одиннадцать керосиновая лавка, издали доносится всепроникающий, неистребимый запах керосина.
А в тринадцатом, через стенку от квартиры Савичевых, помещалась булочная.
Из дома напротив, то есть с Третьей линии, из раскрытых настежь окон студенческого общежития Академии художеств лилась патефонная музыка, быстрые фокстроты и тягучие танго.
Солнцестояние
Самые долгие дни в Ленинграде начинаются 22 июня. В сорок первом черном году начало солнцестояния выпало с субботы на воскресенье.
В школах гремели медью оркестры, торжественно вручались аттестаты. После выпускного бала веселые нарядные стаи уже вчерашних десятиклассников бродили по набережным, сидели на каменных скамьях и гранитных ступенях. Вся жизнь впереди!
А мир был уже взорван, надежды сокрушены, но миллионы людей в России еще не знали об этом.
Таня в субботу легла рано: надо хорошенько выспаться. Нина обещала свозить ее с подружкой на Ки-ровекие острова. На все воскресенье!
И опять снились полеты. Над свинцовой рекой, медно-золотыми куполами и шпилями, над сиенитовыми сфинксами. В грозовом, в тучах и молниях небе с диким ревом кружили боевые самолеты, того и гляди, полоснут острыми крыльями. Пришлось снизиться, погрузиться в зной, в духоту.
Таня беспокойно ворочалась, раскрывалась. Мама то и дело укрывала ее, шептала успокаивающе:
- Спи, спи, доча.
Они спали в одной кровати. С раннего детства так повелось, когда обнаружилась болезнь - костный туберкулез в ребрах. Тогда жив был еще отец и стояли рядом, впритык, две кровати. Танюшка спала то с папой, то с мамой. Ей хорошо и им по ночам спокойнее.
- Спи, спи, доча.
А самой уже не уснуть. С трех часов ночи гул самолетный не утихает. "С чего так разлетались? Учение, маневры проводят", - объяснила сама себе Мария Игнатьевна, а на душе все равно тревожно.
"Нет, не будет сна", - поняла и тихо ушла на кухню.
Утро
На часах-ходиках стрелки показывали половину пятого. "В шесть заговорит радио, на весь дом заиграет, - подумала Мария Игнатьевна и выдернула из розетки вилку громкоговорителя. - Сегодня воскресенье, пускай отоспится трудовой народ".
Первым делом - тесто на крендель поставить. На все семейные торжества выпекались особенные, савичевские крендели с изюмом, красавцы великаны почти метровой длины. Когда-то такую традицию завел Николай Родионович. И выпекал сам…
Вспомнив покойного мужа, Мария Игнатьевна пригорюнилась, но - дело есть дело. Закатала рукава сатинового халата с поблекшими турецкими узорами, надела передник. Подумала было с досадой, что банка с изюмом в комнате, в буфете осталась, но успокоилась, рассудив, что до изюма черед дойдет, когда весь дом уже на ноги поднимется.
Только опару поставила, пришла бабушка.
- Что ни свет ни заря встала?
- Утро доброе, мама. С днем рождения тебя, с праздником!
- Какой уж праздник, Маня. Восьмой десяток почти споловинила, - без сожаления и грусти как факт отметила Евдокия Григорьевна. - Чем в завтрак кормить будем?
- Яичницу можно, сыр. - Мария Игнатьевна неопределенно повела округлым плечом. Дети не избалованы разносолами.
- Приелись им яйца да сыр. Нажарю я котлеток.
- Вот угодишь. Они твои котлеты обожают. Ни у кого такие сочные и вкусные не получаются, - без лести, ничего не преувеличивая, сказала Мария Игнатьевна.
Бабушка открыла форточку, прислушалась.
- Отлетались. Полночи жужжали.
- И Таню - самолеты тревожили, раскрывалась поминутно.
- Изнурила маленькую жара. Что за лето? Не припомню такого.
- Войны бы только не было, - сказала вдруг Мария Игнатьевна невпопад. С ночи отчего-то мысль эта в голову лезла.
- Ну, с Германией у нас теперь пакт о ненападении, - авторитетно напомнила бабушка.
В будние дни радио на кухне разговаривало с утра до ночи, бабушка всегда была в курсе всех событий.
Лека
Пришлёпал босой, полуголый Лека. Так Леонид сам себя в детстве окрестил.
- С днем рождения! Будь здорова, живи сто лет!
- Сто не сто, а правнуков понянчить надеюсь, - со значением отозвалась бабушка. - Жениться-то думаешь? Какой год Вале голову морочишь.
- Я бы на ее месте давно на него рукой махнула, - включилась заинтересованно мама. - Такой девушке проще простого свою жизнь устроить.
- Внешностью, характером - куда уж лучше, - пустилась агитировать бабушка. - И не посторонняя какая-нибудь, на одном заводе трудитесь. Не ценишь, не видишь, даром что очки на носу.
Лека предупредительно выставил ладонь:
- Ниже пояса не бить.
Сильная близорукость - Лёкина беда. Разлучила с любимым футболом, закрыла мечту стать радистом-полярником, превратила в белобилетника, то есть негодного для службы в армии.
Бабушка потеребила русый вихор, произнесла назидательно и ласково:
- Разве я боль тебе причинить хочу? О счастье твоем пекусь. Двадцать четыре, а все в холостяках.
- Женюсь, бабушка, женюсь.
Пустил воду из крана над раковиной. Сильная струя ударила в зашарканную эмаль, во все стороны полетели брызги.
- Лека!
Он уменьшил поток, наклонил мускулистую спину, стал плескаться. Уже растирая плечи жестким полотенцем, вспомнил о подарке, припасенном загодя и спрятанном в одном из ящичков необъятного буфета.
- Прости, бабушка, забыл! - и направился в комнаты.
Мать шикнула вслед:
- Потише там, девочек не разбуди.
- А я уже здесь!
На пороге кухни стояла Таня. Глазища сияют, точно не со сна, а с прогулки человек явился. И - сразу к бабушке с поздравлением.
Бабушка медленно-медленно развернула сверток. В нем оказалась пластмассовая фигурка, восточная девушка с кувшином.
* * *
Евдокия Григорьевна любила всякие безделушки, в доме было множество статуэток из фарфора, керамики, стекла, деревянных и металлических. Пастушки с ягнятами, мальчики со свирелями, собачки, птицы, котята в корзинках, лилипуточки в кринолинах и даже большой, полуметровой высоты рыцарь. Вообще, рыцарем его только называли, в действительности это был древний римлянин или грек, воин с копьем. Все Савичевы, конечно, знали про бабушкину слабость.
- Прелесть какая! И дорогая, видать, слоновой кости.
- Что ты, бабушка! - успокоила Таня, радуясь, что так удачно выбрала подарок. - Она из пластмассы.
- Не может быть. Такая тяжелая!
- Это подставка, много весит.
- Все равно замечательная вещь. Ну прямо как из Эрмитажа!
- Тогда вот тебе для пары еще одну турчанку-персиянку, - и Лека протянул точно такую же статуэтку. - И духи в придачу.
Нина - от себя и Миши - преподнесла теплый клетчатый платок, а Мария Игнатьевна - нарядный передник собственной работы.
- Вконец задарили, - растрогалась бабушка.
- А кто-то еще должен что-то подарить, - интригующе сказала Таня. Она имела в виду дядей и Женю.
Женя
После замужества старшая сестра переселилась на Моховую улицу. Однако не сладилось у нее с Юрием, разошлись. Женя осталась одна, в доме на Васильевском бывала по воскресеньям и праздничным дням и приезжала обычно к обеду. Бабушку поздравить явилась утром.
- Где ты раздобыла этакое чудо? - Бабушка со всех сторон разглядывала старинный фарфор - чашку с блюдцем. Синий кобальт с золотом, в овальных рамочках цветные миниатюры, кавалеры и дамы на фоне королевского замка. - В Гостином и Пассаже такие не продают.
- В комиссионке, - небрежно пояснила Женя. Она понимала в вещах, но была к ним равнодушна.
- Уйму денег, должно, ухлопала. - Бабушка радовалась и, одновременно, беспокоилась: издержалась Женя сильно. Скромный заводской архивариус, много ли получает? Такой фарфор треть зарплаты поглотил. - Сколько ж ты заплатила, Женечка?
- Сколько стоило, столько и отдала. Не твоя забота, оставим эту тему, бабушка. - И уже к матери: - Чем помочь?
- А ничем, дожарятся котлеты, завтракать сядем.
- Мы в комнате будем? - спросила Таня. В семейные торжества ели за большим столом.
Отличный был стол, раздвижной, устойчивый. На нем даже в китайский теннис играли, в пинг-понг. Вечерами вся семья вокруг усаживалась, каждый своим делом занимался, а Таня, когда совсем маленькой была, сидела посредине, в плетеной бельевой корзине. Низко над столешницей свисал шелковый колокол абажура.
- Конечно в комнате, - сказала мама. - Вот и займись этим, а Женя поможет.
И сестры, самая старшая и самая младшая, пошли готовить стол к праздничному завтраку.
- А что у тебя нового? - сразу приступила к расспросам Таня. - Где была, что видела?
- Какие у меня новости, - досадливо произнесла Женя. - Сижу в архивных бумагах, как мышь в норе. Позови-ка Леку, пусть уберет свою музыку.
Стол был занят инструментами: гитары, банджо, балалайка, мандолина. Мандолина итальянская, с инкрустацией, на ней Лека играет. Вчера здесь была очередная репетиция. Самодеятельные артисты струнного оркестра - Лёкины друзья-товарищи. Неспособные в музыке тоже при деле. Игорь Черненко считается "директором", а Вася Крылов - "администратором".
- Сейчас все будет чин чином и чин чинарем! - весело заверил Лека.
"Чин чином" - любимое присловье, а если добавляется еще и "чин чинарем", то, значит, настроение распрекрасное.
"Музыка" перекочевала на кровать и диван.
- Вот и полный порядок. Вопросы, предложения, просьбы? Нет? Следовательно, я свободен.
- Свободен, свободен, - подтвердила Женя. - Без тебя управимся. Посуду я сама, Танюша. Ты приборы раскладывай.
Это она умеет, и не только это, всем по дому помогает.
- А почему, как мышь? - возвратилась к прерванному разговорю Таня.
- Какая мышь?
- Которая сидит в архивных бумагах.
- Ну, это же не в буквальном смысле, - улыбнулась Женя. - Образное сравнение.
- Как в театре, когда артисты просто наряжены в костюмы крысиные, - вспомнила сразу "Щелкунчика" Таня. Женя, заядлая театралка, сводила ее как-то на балетный спектакль.
- Ох, как ты испугалась вначале!
- Я же маленькая еще была, - оправдалась Таня. - И не догадалась, что то ненастоящие крысы.
- Да, все мы и не всегда сразу обо всем догадываемся, - непонятно заговорила Женя. - А потом - поздно, поздно, поздно.
Почему сестра вдруг так расстроилась?
- О чем ты, Женечка?
- Да так, накатило, не обращай внимания на старуху.
- Какая же ты старуха! Тридцать два года! - рассмеялась Таня.
Дяди
Что-то они запаздывали сегодня. "Дядя Вася, наверное, уснул только под утро, а дядя Лёша еще с прогулки не вернулся", - решила Таня.
Василий Родионович давно страдал бессонницей; Алексей же Родионович, напротив, засыпал мгновенно и вставал чуть свет. "Привычка - вторая натура, - объяснял он. - Василий кем был? Директором букинистического магазина, а книжные лавки когда открываются? То-то и оно. Заводскому снабженцу залеживаться никак нельзя, с восхода ноги в руки - и пошел добывать то, без чего производству тормоз и крах".
Выйдя на пенсию, дядя Леша добывал только свежие газеты, первым занимал очередь у киоска на Большом проспекте. С пачкой газет под мышкой заходил на Андреевский рынок, долго и придирчиво осматривал прилавки в торговом зале под стеклянной крышей, справлялся о ценах, но покупал редко. Просто удовлетворял любопытство.
В то утро он появился с букетом рыночных гвоздик.
- Дорогая и многоуважаемая Евдокия Григорьевна! - начал со старомодной церемонностью.
- Премного благодарна за внимание, Лексей Родионыч, - в тон ответила бабушка и вежливо осведомилась: - Почем нынче капуста на Андреевском? И какие разные новости вычитали спозаранку? Поделитесь, пожалуйста.
Они всегда так шутливо беседовали.
- На капусту внимания не обратил, хотя урожай в этом году и на нее отменный, а новостей - никаких. Если не считать учения МПВО, местной противовоздушной обороны. Дворники все с красными повязками и противогазными сумками через плечо. Милиционеры при револьверах и противогазах.
- Вот оно что, - облегченно вздохнула мама, - оттого и самолеты ночью гудели.
- Странно лишь, что прессу до сих пор в киоски не подвезли. Очередь выросла, как за хлебом в карточные времена.
- Ну, Леша, вспомнил что, - сказала бабушка. - Слава богу, шестой год без норм обходимся, всего вдоволь.
Тане разговор о нормах и карточках был не ясен. В магазинах, продовольственных и промтоварных, не всегда купить все можно, но то, что есть на полках и витринах, пожалуйста, без ограничений.
- Садись, Леша, завтракать сейчас будем, - пригласила мама.
- Бежать надо, прессу не прозевать, - не без сожаления отказался дядя.
- Жениться бы ему в свое время, - не впервые высказала такое суждение бабушка. - Мужчины, особливо вдовцы, плохо к самостоятельности приспособлены.
- А Василий? - поддержала разговор мама.
- Он, Маня, однолюб.
Василий Родионович после трагической гибели невесты - она утонула на его глазах - поклялся всю жизнь хранить верность любимой.
- Все Савичевы - однолюбы, - убежденно сказала мама. - Женя разошлась с мужем, он давно женился, а она так и не полюбила другого человека.
Война!
Таня никогда не видела дядей такими. Бледные как смерть.
- Слышали? Война! Мама схватилась за сердце:
- Как - война?
Дядя Вася показал на черную тарелку "Рекорда". Таня поняла, включила радио. Духовой оркестр играл боевой марш.
- А мы в Дворищи собрались, - растерянно произнесла мать.
- Поездку отложить, - категорически распорядился дядя Вася, тяжело придыхая.
И бабушка обрела наконец голос:
- У нас же с ними договор…
Странно, а может, и совсем не странно, что никто еще не назвал агрессора, но все и так понимали, кто напал на СССР.
- Нашли кому верить. Фашистам! - с укором сказал дядя Вася. - На рассвете напали. Вероломно! Уже бомбили Киев, Севастополь, Каунас.
Военные оркестры еще долго играли марши по радио, затем, в полдень, все слушали заявление правительства и обращения к народу. Оно заканчивалось бодро и уверенно:
"Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами".
* * *
Тогда, 22 июня 1941 года, в первый день войны, оглушительный, сокрушивший привычный ход бытия, никто и не сомневался в обреченности врага. Более того, мы верили в скорую нашу победу. Не сразу поняли, что началась не простая война.
Потом, позже, ее назовут Великой Отечественной.
Глава вторая
Война
Ничто, кажется, не изменилось в городе. Белые ночи, жара, очереди на остановках транспорта и у кинотеатров, суета и многолюдье. Но в яркой по-летнему толпе все больше зеленого и серого - солдатских гимнастерок и шинельных скаток, наискось через плечо.
По асфальту и брусчатке маршируют колонны. Идут молчащим строем батальоны и полки, сформированные из вчерашних рабочих, крестьян, интеллигенции; лихо печатают шаг морячки и курсанты; стараются держать походную колонну ополченцы в штатском.
Танин дядя тоже попытался записаться в отряд добровольцев. Человек с красными глазами, не обратив внимания на боевую медаль за первую мировую войну, глянул в паспорт и вернул: "Увы, гражданин Савичев… Следующий!"