Серёжка решил, что пора брать быка за рога, то есть сказать Петру, почему он пришёл и что ему, собственно, надо. Но тут произошёл конфуз. Пётр посмотрел на голые ноги Серёжки, которые он по рассеянности забыл спрятать под стул, и недовольно спросил:
"Мин херц, почему ты пришёл босиком? Тебе тут что, пляж или дворец?"
Серёжка растерялся.
"Я мальчишке тапочки отдал, - сказал он. - Стоит возле Петровского сквера и плачет. Я говорю: "Ты чего плачешь?" А он говорит: "Тапочки потерял. Теперь с меня отец три шкуры сдерет". Мне стало жаль. Я чуткий…"
Пётр Первый пристально посмотрел на Серёжку и вдруг голосом Гали Гузеевой сказал:
"Ты, Покусаев, врёшь! Ты сам потерял тапочки на пляже!"
Серёжке нечем было крыть. Он стоял перед Петром навытяжку и хлопал глазами.
А Пётр Первый уже окончательно вышел из себя. Он стукнул кулаком по столу и загремел своим могучим басом:
"Отец и мать работают, спину гнут, а ты тапочки теряешь! У тебя кто отец - миллионер, Рокфеллер?!"
Пётр поднялся, посмотрел на Серёжку сверху вниз, будто с огромной тёмной горы.
"Ты, Покусаев, не тапочки потерял, а свою совесть! Сегодня тапочки, а завтра что потеряешь? Мундир? Оружие на поле брани бросишь? Чего молчишь?!"
У Серёжки язык к гортани прилип. Лучше бы он сразу признался. Только вчера обещал быть кристально честным, а сегодня бессовестно наврал самому царю!
"Иди с глаз долой! - сказал Пётр Первый. - И думать о юнге брось. Мне растяпы не нужны!"
Пётр Первый придвинул кресло к пьедесталу из розового гранита, подтянулся на руках, забросил ногу и влез на верхушку. Он спокойно и властно положил правую руку на якорь. А левую протянул вперед. Это уже был не живой царь, а бронзовый, как в Петровском сквере.
Серёжка понял, что аудиенция окончена и надо давать от ворот поворот. Он вздохнул и, путаясь в собственных ногах, поплёлся из покоев. Но тут царь окликнул его:
"Вернись, растяпа! Как босиком по Воронежу пойдёшь? Даже перед боярами стыдно!"
Пётр Первый спрыгнул с пьедестала и снова сел в кресло. Он положил одну ногу на другую и стал снимать огромные, на толстой подошве сапоги.
"Помоги, - сказал он, морщась, - что-то в подъёме жмёт".
Царь приказал Серёжке обуваться. Сапоги были Серёжке не по ноге. Широкие голенища доставали до самого живота. Пётр оглядел Серёжку, покачал головой и сказал:
"Возьми носки шерстяные, а то мозоли натрёшь".
Серёжка натянул царские шерстяные носки. Теперь было немного лучше, сапоги не так болтались на ногах. Серёжка поблагодарил царя за внимание, но Пётр не ответил. Он набрал в лёгкие воздуха, взмахнул рукой и крикнул:
"Кру-гом!"
Серёжка повернулся по-военному и зашагал к выходу.
Пётр снова был на пьедестале. Правая рука - на якоре, левая указывала Серёжке путь.
"Сдашь сапоги в музей! - крикнул он издали. - Не забудь, растяпа!"
На этом сон Серёжки закончился. Он открыл глаза. Комната была залита ярким дневным светом. Петра не было. У порога стоял лучший друг Изя Кацнельсон.
- Вставай, - сказал он Серёжке, - есть дело.
Отца в доме не было. Матери тоже. Наверно, ушла устраиваться в библиотеку. На столе лежала записка: "Завтрак в тарелке. Я приду не скоро". Мать не называла в записке Серёжку по имени. Она по-прежнему сердилась, но пожалела разбудить Серёжку, когда он разглагольствовал с Петром Первым и примерял сапоги.
В тарелке под бумагой лежал кусочек колбасы, очищенные картофелины и любимые мамины пирожки с повидлом. Эти три пирожка остались с ужина. Значит, мать ела колбасу и картошку. А свою любимую еду оставила. Настроение у Серёжки сразу испортилось. Он решил, что пирожки есть не станет. Пусть мама знает. Он не такой…
Но как-то так получилось, что пирожки и колбаса сами полезли в рот. Он был голоден, Серёжка.
Пока Серёжка уплетал колбасу и пирожки, Изя рассказывал события дня. Ребята всем двором искали Серёжке тапочки. Лишних ни у кого не оказалось. Только у Вовки-директора. Но второгодник носил очень большую обувь. Ноги у него были крупнее, чем у Петра Первого. Галя Гузеева нашла в своей кладовке опорки. Они остались от мёртвого деда. Дед был хороший, вежливый, но опорки - то есть сапоги без голенищ - расползлись по всем швам и для живого человека не годились.
- Мы тебе собираем на тапочки, - сказал Изя и положил на стол гору медяков. - Сейчас пошли по другим дворам. К обеду деньги будут. Будь уверен!
От такой новости Серёжка чуть не подавился колбасой. В душе у него вдруг пробудились гордость и самолюбие. Обычно эти чувства у него дремали, а возможно, вообще были в зачаточном состоянии.
- Я вам нищий? Попрошайка? Катись отсюда!
Изя Кацнельсон стоял ни жив ни мёртв. Ноги у него тряслись, на лбу выступили крупные капли пота.
Серёжка понял, что хватил лишку, и поторопился успокоить друга. Ведь Изя не виноват и делал всё из лучших чувств и побуждений.
- Я на работу оформляюсь, - сказал Серёжка. - Завтра аванс дают. Шестнадцать рублей…
На какую работу он оформляется, Серёжка не сказал. Он только дал понять Изе, что работа эта особенная. Возможно, тут пахнет секретным заводом, а возможно, даже службой в милиции. В общем, он связан тайной и не скажет больше ни слова. Даже лучшему другу.
Поверил Изя или нет, неизвестно. Скорее всего, поверил. Если перестанут верить лучшим друзьям, на земле вообще наступит хаос и неразбериха.
- А Вовка-директор тоже на работу оформляется, - сообщил Изя.
Серёжка даже похолодел от такой новости.
- Врёшь ты!..
- Чего мне врать. Грузчиком в столовую номер три берут. Сегодня девушка оттуда приходила. Во дворе его искала.
- Ну и что… оформляют его?
- Нет. Его вчера в лагерь отправили. В Дубовку…
Серёжка не стал расспрашивать Изю о подробностях.
- Ну, ты иди, - оказал Серёжка другу. - Мне приготовиться надо…
Серёжка проводил Изю до порога, нежно похлопал по плечу и сказал:
- Ребятам про мою работу ни слова… Понял?
Через несколько минут Серёжка и сам был за пределами квартиры. Центр города Серёжка оставил на этот раз в покое. Он решил попытать счастья на окраине, в каком-нибудь пищекомбинате. Там производили квас и оранжевых петухов на деревянных палочках. С квасом и петухами Серёжка вполне справится…
Добрался до окраины города Серёжка с препятствиями. Два раза его высаживали за безбилетный проезд из трамвая и один раз из автобуса.
Серёжка переходил с одной стороны улицы на другую, внимательно читал вывески на домах. Ничего подходящего пока не попадалось. Какая-то кожгалантерея, мастерская по ремонту телевизоров, аптека.
Серёжка постоял возле аптечной витрины. Там сверкали в лучах солнца зубастые щипцы, ждали любителя красные мячики с чёрными наконечниками и какая-то рыжая бутылка с таинственной надписью: "Гамма-глобулин".
Когда изучать на витрине больше было нечего, Серёжка снова отправился в путь. Ноги Серёжке припекало, будто шёл он по чёрной горячей сковороде. Большие дома вскоре закончились. Потянулись какие-то деревянные хибары с вишнёвыми деревьями во дворах и злющими собаками на привязи. За деревянными частоколами мелькали люди. Скрипели заступами, щёлкали, как парикмахеры, садовыми ножницами.
Возле одного такого дома Серёжка остановился. Во дворе копал грядки старик в красной майке. Он заметил возле открытой настежь калитки Серёжку и недовольно окликнул его:
- Чего пришёл?
Прямой вопрос требовал прямого ответа. Серёжка решил больше не хитрить и выложить всё начистоту.
- Деньги нужны, - сказал он. - К вам пришёл…
Старик в майке разогнулся, положил на рукоять заступа красные ладони.
- Вишь, чего заманулось! А ландрину не хочешь?
Серёжка не знал, что такое ландрин. Возможно, это было что-то вроде гамма-глобулина или красных мячиков с наконечниками.
- Я не просто так, - сдержанно ответил он. - Я заработать…
Лицо старика оживилось. Оно стало похоже на красную клубнику с белыми точками, которую продают на рынке торговки.
- Копать можешь? - опросил старик и прицелился в Серёжку глазом, как будто собирался стрелять.
Серёжка подтвердил, что может. В этом году он ездил в колхоз и выполнил сразу три нормы…
- Почётную грамоту вручили, - дополнил он. - С печатью…
Старик ещё раз прицелился в Серёжку и пожевал губами.
- Сколько возьмешь?
Серёжка решил брать без запроса.
- Рубль, - сказал он. - С меня хватит.
Хозяин не стал торговаться. Он измерил ногами часть поля, вбил на границах по два колышка и сказал:
- От сэх - до сэх. Как закончишь, так тебе - рупь.
Серёжка приступил к делу. Он даже сам удивился, как у него здорово получалось. Вгонит заступ в землю, поднажмёт, перевернёт пласт и сверху разрубит острием. Иногда попадались белые, похожие на нервы, корешки и червяки. Червей Серёжка тоже разрубал.
Старик сидел под деревом, дымил папиросой и наблюдал за работой. Потом он поднялся, зевнул во весь рот и сказал:
- Ты тут действуй, а я пойду в избу, клопа придавлю. Устал что-то. - Кинул взгляд на босые Серёжкины ноги и добавил: - Лопату смотри не заиграй…
- Очень мне нужны ваши лопаты! - обиделся Серёжка. - У нас у самих шесть штук. Одну отец из нержавейки сделал. Как бритва…
Лопата из нержавейки развеяла все сомнения. Старик позевал ещё немного, перекрестил рот и поплёлся в избу давить клопа, то есть спать.
А между тем лопата с каждой минутой становилась всё тяжелее и тяжелее. Пот лил с лица ручьями. Но Серёжка не сдавался. Он решил вскопать "от сэх - до сэх", хоть кровь из носу.
Потом пришёл старик. Лицо у него было помято, как варежка. Один глаз после сна был меньше другого. Старик оглядел Серёжку большим и малым глазом и сказал:
- Устал, вижу. Садись, подзаправимся.
Под деревом появился ящик с трещинами. Старик деловито, будто на прилавке, разложил на газете огурцы, ломоть сала, репчатый лук и краюшку чёрствого хлеба.
- Нажимай на лук, - сказал он, - там витамины.
Серёжке надо было восстановить мускульную силу. Он сосредоточился на сале. Впрочем, и лук не залежался. Он умял провиант вместе с напарником в два счета.
Наниматель оказался чутким стариком. Он даже помог Серёжке и вскопал за него остаток поля. Практически Серёжка уже никуда не годился. Руки и ноги у него тряслись, как у деревянного клоуна на ниточке, которого продают на рынке частные лица. Серёжка сидел под деревом и ждал, когда хозяин разочтётся с ним и отпустит домой.
Но вот наступил и этот заключительный этап. Старик воткнул заступ в землю и пошёл к Серёжке.
- Гони, дьякон, деньги на кон? - подмигивая, спросил он. - Сейчас дадим. Сколько заробил, столько и дадим. У нас без оммана. Сейчас сальдо-бульдо подведём…
Старик вынул из кармана обрывок бумаги, карандаш и сел возле Серёжки на ящик. Серёжка ничего не понимал. Молча и удивлённо смотрел из-за плеча на бумагу. Старик писал в столбик какие-то цифры. Они напоминали задачу на вычитание. Кругом стояли только минусы. И ни одного плюса. Хозяин проверил ещё раз задачу, пожевал губами и написал внизу, под жирной короткой чертой, цифру двадцать.
- Теперь ажур, - подмигнул он Серёжке. - Тройная бухгалтерия…
Что такое ажур и тройная бухгалтерия, Серёжка понял в следующую минуту. Старик отложил писчебумажные принадлежности и опустил руку в глубокий, как мешок, карман. В горсти появились медь и серебро. Старик разгрёб пальцем холм и вытащил из него двугривенный.
- Получай, - сказал он. - Бери на здоровье…
У Серёжки брови полезли на лоб.
- Вы ж рубль обещали, - выдавил он из себя. - Зачем же вы…
Старик удивлённо посмотрел на Серёжку. Даже обиделся. Лицо снова покраснело и стало похоже на спелую клубнику.
- Ты сало ел? - спросил он.
- Ел, - сознался Серёжка.
- То-то и оно, что ел. Тут бухгалтерия. Без оммана.
Наниматель сунул под нос Серёжке бумагу с задачей на вычитание и добавил:
- За сало положил пятьдесят копеек. По рыночной цене. Это тебе - раз. Теперь, значит, лук, хлеб. Ещё двугривенный. Посчитай, сколько выходит!
Серёжка зашевелил губами, как старик, начал в уме подбивать итог. Получалось семьдесят копеек. Даже без тройной бухгалтерии.
- Десять копеек не хватает, - сказал Серёжка, проверив для точности ещё раз.
- Десять копеек - подоходный налог, - сказал старик. - Полагается. Спроси кого хошь!
Серёжка понял, что торг окончен. Он погорел, стал жертвой тройной бухгалтерии. Молча и сурово он принял двугривенный и, не простившись с чутким стариком, пошёл со двора. А старик стоял у ворот и кричал ему вслед:
- Скажи спасибо, что я за бездетность с тебя не взял! Ходют тут всякие!
Понурив голову, шёл Серёжка домой. Он думал о сложности и глубине людских отношений, пережитках, которые разъедают отсталую часть человечества, равновесии добра и зла.
Возможно, он думал иными словами. Но смысл остается один и тот же.
Солнце опускалось за крыши домов. Серёжка ускорил шаг. Мать ничего не скажет ему, потому что они с Серёжкой в ссоре. Но Серёжка знал, что она ждёт и волнуется. Сидит возле окошка, смотрит во двор и грустит…
Отец, наверно, не пришёл. Он работает слесарем на экскаваторном. Там у них сейчас аврал, и появляется он поздно, когда Серёжка уже спит. Иногда Серёжка просыпался и видел узкую полоску света в кухонной двери. Там сидели отец и мать, вполголоса говорили о своих делах, о том, что надо экономить и беречь деньги.
Кроме Серёжки, у родителей было ещё двое - Сережкина сестра Ира и сестра Аня. Ира училась в Киеве на англичанку, а сестра Аня - в Борисоглебском техникуме. В каждую получку им отправляли деньги или посылки. Но отец и мать никогда не хныкали и не падали духом. Возможно, они не хотели, чтобы обо всём этом знал их сын Серёжка.
Отец только гладил мать по плечу и говорил:
- Ничего, мамка, не расстраивайся!
Серёжкину мать звали Валей, а точнее - Валентиной Семёновной. Но отец называл её мамкой или мамурёнком. Такое у него было смешное и ласковое слово.
Всей семьёй Покусаевы собирались в последнее время только по субботам и воскресеньям. Так было и в прошлую субботу. Они сидели за столом, пили чай и говорили о жизни, о том, что пора отправлять в Киев и Борисоглебск посылки.
- Ничего, мамка, - сказал тогда отец. - Смотри, какой у нас помощник растет! Пирогами к старости кормить будет…
Отец как-то ласково и значительно посмотрел на своего сына. Может, он сказал про пироги так. А может, в самом деле верил, что Серёжка одумается и станет когда-нибудь человеком.
В принципе Серёжка тоже хотел быть человеком. Но у него ничего не получалось и всё шло шиворот-навыворот.
Серёжка подошёл к своему дому. Во дворе уже никого не было. У подъезда горела жёлтым светом электрическая лампочка. Серёжка постоял немного у подъезда, вздохнул и пошёл вверх по лестнице…
ТРЕБУЕТСЯ НЯНЯ
Серёжка завтракал с матерью. Она сидела с одной стороны стола, а Серёжка - с другой. Серёжка не подымал головы. Ему видны только мамины руки. Они тонкие, худые, с голубой жилочкой возле запястья. Эти руки много сделали для Серёжки. Нянчили, когда он был маленьким, вытаскивали из пяток занозы, стирали штаны и рубашки, прикладывали к голове мокрые тряпки. Серёжка сильно болел. Если бы не мама, он бы не осилил злую горячую болезнь. Мама и её руки сделали для Серёжки всё…
Мать устроилась в библиотеку. Теперь у нее работы в два раза больше. Никогда Серёжка не жалел ее по-настоящему, не брал на себя её заботы. Даже мусорное ведро Серёжка выносил с боем. У него всегда находились отговорки и уважительные причины. Лучше самой сделать что надо, не просить этого лодыря и растяпу, не расстраивать и не унижать себя. Серёжка всё это понимал. Но как-то не перевоспитывался и не исправлялся.
Сейчас был подходящий случай сказать всё это маме, дать последнее честное-пречестное. В конце концов, он не преступник, и в груди у него бьётся настоящее сердце. Серёжка размышлял, как всё это получше изложить маме, покончить раз и навсегда с тёмным прошлым, стать образцовым ребёнком. Таким, как Изя Кацнельсон или Галя Гузеева.
Он смотрел на руки матери и подбирал про себя подходящие слова. Душа его была залита теплом, нежностью, всем тем, чему люди не нашли и, видимо, не скоро найдут точного и ёмкого названия…
Серёжка ничего не успел сказать. Мать вдруг поднялась, подошла к нему и прижала его к фартуку. На голову Серёжки, там, где был длинный шрамик от камня, упала тёплая капля. Одна, потом другая. Она ничего не говорила, мама. Только сильней прижимала голову безрассудного сына тонкой худой рукой.
- Ты меня прости, Серёжа. Я вижу, как тебе… Купим тапочки.
Она порывисто отслонила Серёжку от себя и ушла из комнаты, закрывая лицо руками.
Всё перевернулось в душе Серёжки. Лучше бы его убили, чем так… Расстреляли как гада! Он больше не может. Он должен что-то сделать! А если не сделает, тогда умрет. Он всё решил!
Он метался по комнате, как шаровая молния. Сдвинул стулья, вымыл до блеска полы, смотался вниз с мусорным ведром. Ничто не ускользнуло от его взгляда. Перемыл посуду, вытер кругом пыль, полил пальму и даже вычистил наждаком огромную алюминиевую кастрюлю. Ею уже давно не пользовались, но выбросить не решались, потому что было жаль вещь.
Потом он сидел на стуле возле окна и думал.
Серёжка решил твердо и окончательно заработать деньги. По гривеннику, по копейке в день - всё равно. Он сам себе купит тапочки, смоет навсегда свой позор. Это точно и бесповоротно.
Путь Серёжки снова был на улицу. Туда, где озабоченно идут пешеходы. Мчатся трамваи и машины, едут по своим делам люди, радуются и удивляются всему, чем крепок человек, что держит и утверждает его на земле.
Трудно спускаться с облаков на землю. Второй час слонялся Серёжка по улице и всё без толку. Один раз даже решил пойти к хозяину с клубничной физиономией. Потом вспомнил про подоходный налог и отказался. Пускай он сгорит вместе со своим салом и своим налогом!
Но куда же всё-таки дальше?
Серёжка окончательно обалдел от забот и переживаний. Он остановился возле телеграфного столба и начал изучать рекламу. Некоторые объявления пожелтели, растрескались, покрылись пятнами. Были похожи на орангутангский брезент, из которого Изя Кацнельсон мастерил Серёжке тапочки. Были тут и совсем свеженькие, ещё не утратившие яркость чернил и карандашей всех цветов. От прозаического синего до ярко-красного из модной шариковой ручки.
Продавались по случаю и в связи с отъездом кровати, матрацы, тумбочки. Была даже одна фисгармония и аппарат для сушки волос.
Но запросы Серёжки были проще и скромнее. Он искал рекламу о найме рабочей силы, письменных указаний, где применить свои силы и таланты.
Серёжка нашёл объявление. Оно висело на кнопках возле ржавой, закрученной спиралью проволоки. На узеньком листке из тетрадки по арифметике было написано:
"Требуется опытная няня. Оплата по соглашению. Без рекомендаций не приходить".