Реклама всколыхнула в Серёжкиной душе сложные разноречивые чувства. Их можно было разделить на две части. Нянька, как знал Серёжка, должность сугубо женская. Если Галя Гузеева узнает, что Серёжка пошёл в няньки, она подымет его на смех.
- Ты, Покусаев, болван, - скажет она. - Я в тебе окончательно разочаровалась!
Неизвестно, как оценят Серёжкин шаг Вовка-директор и лучший друг Изя Кацнельсон. Вероятно, тоже не одобрят. Не подходили Серёжке и другие пункты рекламы. У Серёжки не было опыта и рекомендаций. Без них в порядочный дом нечего и соваться. Это ясно.
Устраивала обе, неизвестные пока друг другу стороны, только вторая графа: оплата по соглашению. Серёжка согласен. Даже на полставки.
Серёжка стоял возле столба, как конь, привязанный к стойлу. Читал объявление и всё больше понимал - работа эта как раз по нему. Опыт - дело наживное, а рекомендация - пустяк. Выпишут в домоуправлении. У него там знакомство.
Серёжка снял объявление, чтобы избавиться от конкурентов. Пускай ребята смеются. Ему наплевать!
С заветным объявлением в кармане Серёжка ринулся домой. По двору бродил Изя Кацнельсон. Ему было скучно без лучшего друга. Изя увидел Серёжку и очень обрадовался.
- С работы пришёл? - спросил он.
Серёжка перевёл дух, ласково посмотрел на Изю.
Ему можно было доверить все…
- Без рекомендаций не берут, - сказал он. - Это тебе не шаляй-валяй.
Изя Кацнельсон поддержал друга, сказал, что работа - это не шаляй-валяй. Тем более такая, как у Серёжки. Но вешать голову нечего. У Изиного отца есть характеристика. Он переводился из сапожной мастерской в промкомбинат, но потом не перевёлся. Характеристика лежит дома, в тумбочке. Изя перекатает её в два счета.
- Пошли, - сказал он. - Это мне раз плюнуть!
Изя Кацнельсон увлёк друга в дом, переписал характеристику и прочитал Серёжке. Только фамилию, где надо, переменил. Это был замечательный документ. Изя с наслаждением читал его, а отдельные, самые выразительные места даже перечитывал по два и три раза: трудолюбив, морально устойчив, политически грамотен.
В Серёжкиной груди нарастал тёплый, радостный ком. Он только теперь узнал все свои достоинства, понял, как мало ценили его люди. Ему было даже как-то неудобно перед Изей из-за этого превосходства и массы положительных качеств. Ведь Изя тоже был, в сущности, неплохой парень…
Изя окончил чтение и вопросительно посмотрел на Серёжку из-за своих круглых, увеличивающих, как графин с водой, очков. Серёжка кивнул головой, сказал, что всё отражено правильно и принципиальных возражений у него нет.
- Напиши, что я люблю детей, - сказал Серёжка и немножко покраснел. - Сейчас так требуют…
Изе не хотелось снижать пафос документа этим будничным признанием. Но он не стал спорить с другом из-за пустяков и уступил Серёжке. Изя обмакнул перо в чернильницу и дописал внизу листка: "Очень любит детей и при встрече всегда здоровается с ними".
Изя и Серёжка отправились в домоуправление заверять характеристику. Там у Серёжки была знакомая паспортистка. Она приносила маме паспорт и пила вместе с ней чай с вареньем. Паспортистке ничего не стоило шлёпнуть на характеристике печать или какой-нибудь штамп.
В домоуправлении, однако, случилась небольшая осечка. Серёжке сказали, что паспортистка уже ушла и, вероятно, вернётся только завтра. Горевал Серёжка не долго. Можно оформиться в няньки и так. Ему поверят на слово, не будут придираться из-за какой-то печати. Это ясно.
Серёжка не стал терять зря времени. Он ещё раз поблагодарил лучшего друга Изю и отправился на службу.
Место, где требовали няньку, Серёжка нашёл без труда. Он знал город как свои пять пальцев. Это был небольшой домишко на окраине. Во дворе за деревянным забором румянились на солнцепеке яблоки, дозревали вишни.
Серёжка открыл калитку и вошёл во двор. Под деревом он увидел голубую коляску на высоких колёсах и возле нее двух женщин. Одна была совсем молодая, а другая старая, в белой косынке с двумя острыми концами на лбу. Молодая женщина смотрела в коляску на какой-то бело-розовый свёрток и улыбалась. Старуха сидела на табуретке, раскачивала коляску рукой и гнусавым голосом пела:
- Баю-баюшки-баю…
Серёжка понял всё. Молодая - это хозяйка свёртка, а старуха - нянька. Она опередила Серёжку. Он не выдержал конкуренции, погорел как швед под Полтавой, которого разбил Пётр Первый.
Серёжка повернулся и вышел за ворота. Разорвал в мелкие клочья Изину характеристику и швырнул прочь. Ветер подхватил белые лепестки и понёс на самый край света. Серёжка постоял ещё немного, подумал и поплёлся вслед за лепестками на край света…
Случилось так, что Серёжка до конца света не дошел. Он доковылял только до железной дороги с полосатым шлагбаумом. Справа от переезда был глиняный бугор, а за ним - болото с лягушками. Из-за бугра доносился какой-то вой и визг. Серёжка прислушался и понял - это гудела и визжала грузовая машина.
Там была узкая земляная дорога. После дождя по ней не ездили. Дождь был только вчера. Так разошёлся, что деревья ломались. Наверно, шофёр не знал, какая это дорога, и затесался в самую грязь.
Серёжка полез на бугор, спустился по рыжему скользкому откосу и увидел грузовик с прицепом. На прицепе лежали длинные неструганые доски и большие ящики с чёрным клеймом.
Серёжка подошёл ближе. Машина увязла в болоте левым колесом, вырыла глубокую скользкую яму. Шофёр дёргал за рукоятки. Машина моталась из стороны в сторону, гремела всеми своими железками и не двигалась с места. Колесо вертелось вхолостую. Вокруг шлёпали липкие чёрные комья.
Шофёр окончательно выбился из сил. Он вылез из кабины, вытер рукавом лоб, уныло ударил каблуком по мокрому скату. Тут он заметил ротозея Серёжку. Сначала он смотрел на Серёжку, как смотрят на пустое место или телеграфные столбы, которые мелькают и мелькают за окном кабины. Потом лицо его оживилось. Вероятно, вспомнил, что вдвоем беда всегда вполбеды. Даже с таким маленьким и не совсем сильным человеком, как Серёжка.
- А ну, малый, помогай, - сказал он. - Чего стоишь?
Серёжа принялся помогать шофёру. Он приволок из-за бугра обломки кирпичей, замостил яму, отошёл в сторонку и поднял руку вверх.
- Тро-о-гай!
Шофёр рванул тормоза. Машина вздрогнула, завертела колёсами и, переваливаясь с боку на бок, покатила по дороге. Но ликовать и бросать шапки вверх было ещё рано. Грузовик прокатил несколько метров, снова забуксовал и вырыл яму больше прежней.
Три раза Серёжка и шофёр вытаскивали машину, и три раза она снова зарывалась в грязь до самого живота.
Грузовик раскалился, как печка. Из радиатора с шумом и свистом вырывались тонкие горячие струи. Они напоминали гейзер, который Серёжка видел в учебнике по географии.
Солнце старалось вовсю. Даже лягушки примолкли, не показывали глаз из липкой зелёной тины. Только изредка какая-нибудь забудется, квакнет вполсилы и виновато замолкнет.
У Серёжки ныло с непривычки всё тело, все косточки. Он буквально валился с ног. И всё же, как ни трудно это было, Серёжка не бросил дела, доказал, что и он тоже может быть мужчиной, а не какой-то тряпкой и размазнёй.
Машина вырвалась наконец на оперативный простор, весело покатила по дороге. Шофёр перевалил через бугор, притормозил и крикнул Серёжке:
- Иди сюда, малый!
Не зная, что будет дальше, Серёжка подошел. Шофёр выпрыгнул из кабины, вытер руки тряпкой, затем полез в карман и протянул вдруг Серёжке рыжий помятый рубль.
- Возьми, - сказал он, - Купишь чего, однако…
Они стояли рядом - два друга, которых свёл случай, два работника и страдальца. Серёжка не принимал даяния. Только крепче сжимал зубами пересохшую, треснувшую поперёк губу.
- Зачем вы так? - сказал он. - Я ж просто так помогал, из уважения…
Шофёр обнял Серёжку за плечи. Крепко и горячо, как обнимают только друзей и единомышленников.
- Ты меня извини, - сказал он. - Я сразу понял, что ты просто так… Серёжкой тебя зовут?
- Серёжкой. Покусаев фамилия…
- Покусаев? А меня - Гырда. Смешно, правда?
- Ничего не смешно. Нормально!
- Я тоже думаю - нормально. Не в фамилии дело… Садись, Покусаев, в город подброшу.
Шофёр открыл дверцу кабины, пропустил Серёжку, а сам зашёл с другой стороны, поправил узенькое зеркальце над головой и нажал на педали.
Машина катила по асфальту. Даже не верилось, что где-то в мире было болото с лягушками и глубокие чёрные ямы, которые нарыли колеса. Шофёр закурил, поглядел сбоку на Серёжку и спросил;
- Отец кто у тебя?
- Рабочий. На экскаваторном вкалывает…
- Законно! - одобрил шофёр. - Рабочий - это тебе, Покусаев, человек… На нём вся земля держится!
За окнами кабины замелькали городские дома. Мягко поскрипывало сиденье, сбоку задувал прохладный вечерний ветерок. Серёжка смотрел на эти знакомые дома и улыбался. Ему было приятно, что отец у него - рабочий, а он, Покусаев, сын рабочего. Он помог шофёру вытащить машину, а теперь едет домой. Больше Серёжке ничего не было нужно на свете…
Но попал Серёжка домой не сразу. Тут снова дело в единстве взглядов шофёра Гырды и Серёжки Покусаева, одной точки зрения на главные вопросы жизни.
- Хочешь или нет, а я должен тебя накормить, - сказал шофёр. - Не возражай, а то обижусь.
Серёжка не возражал. Он сам хотел есть. Только стеснялся сказать.
Машина свернула в один переулок, затем в другой и остановилась возле высокого серого здания. Над дверью мигала неоновыми огоньками вывеска: "Столовая № 3".
Серёжка и шофёр захлопнули каждый со своей стороны дверцы и отправились в столовку есть и закреплять дружбу. Всё тут было как прежде: и квадратные голубые столики, и шишкинская картина с медведями, и официантки возле буфета. Казалось, они так и не окончили делового разговора, который начали в первый Серёжкин визит. Впрочем, и тут оказались перемены. На дверях столовой номер три уже не было объявления о подсобном рабочем. Наверно, подсобник нашелся и текучка окончилась. Всё постепенно становилось на своё место.
Серёжке и шофёру пришлось подождать. Но зато пировали они на славу. На столе было всё, что пожелает душа и предусмотрено раскладкой и калькуляцией. Серёжка наел на рубль и четыре копейки. Живот у него стал как хороший полковой барабан.
Шофёр тоже был доволен. Он предложил Серёжке прокатиться на машине в другой конец города, но Серёжка отказался. От всего, что пришлось пережить за этот долгий день, и сытой еды ему захотелось спать. В ушах стоял протяжный глухой звон и шум. Будто там застряла и никак не могла выбраться грузовая машина и квакали лягушки.
Первый раз за эти трудные дни Серёжка возвращался домой без страха и сомнения. Он был с ног до головы перепачкан болотной грязью и тиной; на руках нестерпимо горели, созревали до положенного предела жёлтые водянистые пузыри.
Серёжка ничего этого не замечал. Он взбирался по знакомой лестнице твёрдым запасливым шагом. Казалось, ничего с Серёжкой особенного не случилось. Ни сегодня, ни вчера. И в то же время - случилось. Он увидел жизнь с разных сторон - и плохих и привлекательных, стал чуточку лучше и взрослее. Будто разошлась у него в душе и выпрямилась какая-то важная, необходимая в жизни пружина.
На лестничной клетке Серёжку поджидал Изя Кацнельсон. Он не мог идти домой, не узнав, что случилось с Серёжкой и почему его нет так долго с работы. Изя увидел разнесчастный вид Серёжки и понял, что друг был не на секретном заводе, а где-то совсем в другом месте. И там лучшему другу было несладко и, возможно, он страдает морально и физически.
- Ты это откуда? - участливо спросил Изя.
Серёжка не ответил. Все рассказывать - надо полдня. А если с подробностями, то даже больше. Серёжка только приветливо кивнул Изе головой и сказал:
- Сейчас, Изя, некогда. Потом…
Серёжка поднимался домой не торопясь, уверенно печатал на ступеньках один шаг за другим. Так делал его отец. Серёжке хотелось быть похожим на отца. Сегодня он тоже был отчасти рабочим человеком…
Рассказы
СЛАВКА
Славка Юдин схватил по ботанике двойку. Теперь он сидит под грибком в своем дворе и задумчиво болтает ногой. Припекает весеннее солнце, из-под синей ноздреватой корки льда течет к луже ручеек. Домой Славку не тянет. Хочется отодвинуть неприятный разговор. Потом можно будет соврать, будто были у него дополнительные уроки или потерял на вешалке и не мог найти шапку.
Во дворе тихо и пусто. Появился на минуту дворник с мокрой метлой, посмотрел на Славку и ушёл. Славке до смерти хочется есть. Он открывает портфель, но, кроме пустых бумажек от конфет, ничего там не находит. Идти всё же или не идти? Славка закрывает глаза и вертит перед носом указательными пальцами. Получается - не идти.
Славка вздыхает и тут видит Павла Егоровича, который живёт в соседнем дворе. У всех двор общий, а у Павла Егоровича - свой. Летом за дощатым забором цветут цветы, зреют на грядках бородавчатые огурцы, выглядывает из-под листьев клубника с круглыми, как веснушки, крапинками на спелом боку.
Туда никто не ходит. На медной проволоке торопливо шаркает из конца в конец собачье кольцо, роет землю возле калитки и рычит на прохожих злющий пёс Полкан. Иногда Павел Егорович сам появляется в общем дворе - поиграть под навесом в шашки, послушать, о чём болтают люди, и поругать соседей за то, что снова у него отодрали доску от забора и бросили камнем в честного пса Полкана.
Павла Егоровича в общем дворе не любят и называют втихомолку жилой. И вот теперь человек этот направляется прямо к Славке, у которого без пса Полкана и без досок от забора своих личных забот по самое горло. Славка хотел было улизнуть, но не успел. Павел Егорович подошёл к Славке, сел рядом на скамейку и расставил врозь чёрные валенки в новых чистых галошах.
- Ну что, по предметам срезался? - спросил он.
Славка не любил таких разговоров. Тем более с посторонними. Но тут он вдруг признался. Он даже вытащил ботанику, ткнул пальцем в страницу и сказал:
- Думаете, легко? Параграф шестьдесят девять. Класс двудольных, семейство разноцветных!
Слова эти не произвели впечатления на Павла Егоровича. Он покачал из стороны в сторону новыми галошами и сказал:
- Рыбья твоя голова! Я тебе про эти разноцветные лучше учёного профессора обскажу. Пошли!
Павел Егорович поднял Славку за воротник и поволок за собой. Кричать было неудобно, хотя Славка и знал - добром всё это не закончится. Скорее всего сосед отстегает его за отодранную доску или даст сожрать Полкану. Вместе с портфелем, ботаникой и дневником с жирной и ещё горячей двойкой. Но, к счастью, всё обошлось. Сосед привел его на длинную стеклянную веранду. Было там тепло и влажно, как в бане. В углу тихо жужжала и потрескивала иногда электрическая плитка. Жаркие отсветы её скользили по тёмным глиняным горшкам с цветами и рассадой. В отдельной кадке цвела раскидистая роза.
- Вон-на твои разноцветные, - сказал сосед. - Живой предмет мысли.
Павел Егорович снял тулуп и склонился над розой. Лоб ко лбу со Славкой. И тут он принялся рассказывать Славке, как люди вывели из дикого шиповника садовую розу и как, между прочим, отличить этот цветок от яркого пышного пиона или холодной осенней астры, которую люди назвали сентябриной.
- Ты эти зубчики видишь или не видишь?
Славка признался, что теперь всё видит. Зеленая упругая чашечка, в которой жила роза, имела пять листиков. У двух зубчики были с двух сторон, ещё у двух вообще ничего не было, а у пятого, последнего, зубастая пилочка была только с одной стороны.
- Как пять братов, значит, - заключил Павел Егорович. - Двое бородаты, двое безбороды, а последний, пятый, выглядит уродом: только справа борода, слева нету ни следа. Вот так, значит, друг ситный Славка. А ты собаку с жизни сживаешь!
- Какую собаку, Павел Егорович?
- А такую… Кто доску с забора отодрал? Говори!
- Я вашу доску вообще, Павел Егорович…
- Ты молчи лучше. Знаем вашу фрукту-ягоду до косточки!
Сосед проводил Славку до калитки, чтобы его всё-таки не сожрал злющий пёс Полкан. И уже вдогонку сказал:
- Ишо раз в Полкана камнем бросишь, я у тебя все ноги повыдергиваю!
В жизни бывает много странного. Так и в этой истории. Славка проявил вдруг интерес к ботанике. Пятёрок в его дневнике, правда, не появилось, но трояк в четверти был обеспечен.
И ещё странное: Славка подружился с соседом, которого во дворе называли жилой, и стал наведываться к нему. Злющий пёс Полкан не рыл больше лапами в подворотне и не рычал на Славку. Он догадывался, что Славка - свой парень и приходит сюда с серьёзными намерениями.
Славка играл с соседом в шашки, а когда земля оттаяла и над ней поплыл тёплый сизый пар, взялся за лопату. Он копал вместе с Павлом Егоровичем грядки и высаживал в липкую землю желтоватые, насидевшиеся за зиму в теплице ростки цветов.
Славкины родители всё это видели и знали. Сначала они ругали сына, обещали содрать с него три шкуры, потом махнули рукой. Чем гонять без толку по улице, пускай лучше копает землю и приучается к физическому труду.
Узнала про новые Славкины дела и Тоня Игошина, которая сидела с ним вместе за одной партой. Славка вообще дружил с ней не особенно. Он подглядывал к ней на контрольных и дергал её за рыжие волосы.
Однажды Тоня увидела, как Славка направлялся к соседу. Она загородила дорогу и сказала:
- Так, Славка, настоящие друзья не делают.
Славка повёл Тоню к соседу. Потом зачастили туда другие ребята. И у них там пошло… Кто рыхлил грядки, кто разносил на лопатах удобрения, а кто ходил взад-вперёд с лейкой и сеял вокруг чистый тёплый дождь. Пёс Полкан смотрел на это чудо и улыбался рыжими глазами с двумя чёрными точками вместо бровей.
Скоро на грядках зацвели во всю силу цветы. По вечерам Павел Егорович надевал новый пиджак, клал в карман паспорт с лохматыми краями и куда-то уходил. Он шёл по улицам с большой плетёной корзиной в руке. Она была накрыта серой влажной марлей. От корзины так приятно пахло, что прохожие останавливались и вздыхали.
В один такой вечер Славка и пришёл к соседу. Павел Егорович не закончил ещё укладывать свою корзину. Он почему-то смутился, торопливо бросил на цветы серую марлю и спросил:
- Чего приплёлся? Отец прислал подглядывать?
- Я, Пал Егорыч…
Сосед посмотрел на Славку, и лицо его немного подобрело. Возле глаз залучились широкие, разрезанные на квадратики морщинки. Он подошёл к своей корзине, отбросил с цветов серую марлю и сказал:
- Ты, Славка, бери! Сколь хошь, столько и бери. Раз обчее, значит, обчее…
Но Славка не взял ни одного цветка. Никогда не брали цветов и другие ребята. И не потому, что они боялись Полкана. Полкан теперь не трогал. Ребята приносили ему кости и кусковой сахар. Но сахар Полкан почему-то не ел. Он только нюхал его и мотал мордой, как будто это был не сахар, а рыбий жир или касторка.