"Японское название: осенняя вишня. Семейство: астровые. Регион: Мексика. Значение на языке цветов: девичья непорочность".
- Ну, чего там написано? - спросил Ямашта.
Но мне почему-то не хотелось произносить это вслух. Мне вдруг подумалось, что это какое-то секретное, заветное слово.
- Ты что, прочитать не можешь, Кияма?
- Да могу я, могу.
- Ну, так, что написано-то?
- Непорочность! - отчего-то рассердившись, крикнул я. - Ты сам-то читать умеешь? Знаешь вообще, что такое "непорочность"?
Ямашта распрямился.
- He-а, не знаю. Что это?
Кто бы сомневался. У Ямашты по родной речи такие отметки, что ничему уже удивляться нельзя.
- Это значит "невинность".
- Невинность?
- Невинность. Значит, вины нет. Ничего плохого не делает человек… Понимаешь ты? - буркнул я.
- Ничего плохого? А что можно считать "плохим"? - задумчиво сказал Ямашта. - Вот, например, летнюю школу прогуливать - это плохо? Или сладости по ночам жрать?
- Подумай сам.
- Или, скажем, контрольную от родичей прятать… и врать, кстати, тоже нехорошо.
Дед засмеялся.
- Да замолчите вы уже! - с досадой сказал Кавабэ. - Сейте давайте.
- Ты, Кавабэ, какой-то странный. Какой-то ты сам не свой. Молчишь все время… - начал было Ямашта, но я его остановил.
- Оставь его, - сказал я. И еще хотел сказать: "Он про Эли-тян из лавки думает". Но как раз этого-то я и не сказал. Проявив гуманность и милосердие воина.
Откуда-то из недр дома дед принес старый шланг. На кончик шланга была насажена, вернее, прикреплена с помощью веревки и каких-то добавочных приспособлений, дырчатая штука, как у лейки. Дед сунул шланг мне в руки и подмигнул, кивнув в сторону Кавабэ, который сидел на корточках к нам спиной. Ямашта фыркнул, прошмыгнул через веранду в дом и повернул на кухне кран, к которому был прикручен второй конец шланга.
- Готово, - послышался его сдавленный шепот.
Я покрепче сжал шланг и прицелился. Через несколько мгновений оттуда ударил расщепленный насадкой на множество маленьких струек поток воды.
- A-а! Вы чё?! Она же холоднющая! - заорал Кавабэ. - Хватит!
Он пытался увернуться от воды, но боялся наступить на посаженные семена, поэтому крутился на одном месте, стоя на цыпочках, прямо как заправский балерун. Мы с Ямаштой дружно расхохотались, а вслед за нами рассмеялся и дед.
- Ух ты, как красиво! - послышались вдруг из-за забора голоса Томоко и Аяко.
- Чего? - Кавабэ от неожиданности остановился, и веер воды окатил его ягодицы - штаны тут же промокли.
- Очень красивая радуга, - сказала Томоко.
- И правда!
Я немного поменял угол наклона, и теперь с веранды тоже стало видно небольшую яркую радугу - семь солнечных цветов. Достаточно одной небольшой водяной струи - и вот уже в воздухе повисла радуга, увидеть которую в обычной жизни удается не так уж часто. Солнечный свет скрывает в себе целых семь цветов. Да и вообще в мире есть много вещей, которые прячутся он наших глаз, и разглядеть их не так уж просто. Некоторые из них можно увидеть почти сразу, как эту радугу, стоит только поменять угол зрения. Но иногда надо пройти долгий нелегкий путь, и только в самом конце тебе вдруг откроется то, что все это время было от тебя скрыто. И меня тоже, наверно, дожидается в каком-нибудь тайном месте что-нибудь такое… Прячется и ждет, пока я его найду.
В конце концов насадка от лейки не выдержала давления воды и сдалась - оторвалась от шланга, взлетев в воздух. Вода продолжала литься, но как-то рывками, оставляя на земле, в которую мы только что закапывали семена, небольшие вмятины.
- Ну-ка, - дед торопливо выхватил шланг у меня из рук и прижал его конец пальцами. Вода брызнула тонкой, но сильной струей и угодила Кавабэ прямо в лицо.
Он взвыл. Девчонки засмеялись, и их смех, как стайка птиц, вспорхнул и поднялся в небо.
- Виноват! Прости! Ты в порядке? - дед изо всех сил сдерживался, чтоб вновь не засмеяться. Тут наконец Ямашту осенило - он побежал на кухню и закрыл кран.
Я лежу в кровати и считаю вдохи и выдохи. Один, два, три, четыре, пять, шесть… четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать, семнадцать… тридцать. Обычно после тридцати я начинаю сползать в сон, который потихоньку окутывает меня со всех сторон. Но иногда, как старый ботинок, который по всем правилам должен быть утонуть, но почему-то всплывает на поверхность, я выныриваю из сна, и тогда снова приходится начинать счет сначала: один, два, три, четыре…
Как-то раз я прочитал в одной книжке, что человек за свою жизнь делает от шестисот до восьмисот миллионов вдохов и выдохов. И я начал все время считать вдохи и выдохи. И никак не мог остановиться. Кажется, это было, когда я учился во втором классе. Чем дольше я считал, тем труднее становилось дышать, потом я начинал задыхаться, и в конце концов у меня начинался нервный кашель. Когда кашель проходил, я снова начинал считать с самого начала. Я считал во время уроков. Я считал во время еды. Довольно часто я начинал дышать ртом, отчего кашлял еще сильнее. Так что мама в отчаянии говорила мне: "Да прекрати же, наконец, кашлять!" Но как прекратить, я не знал.
Почти каждый вечер я плакал и кричал:
- Мамочка! Я не могу дышать. Я разучился. Я сейчас умру!
Поначалу мама не знала, что с этим делать. Она приходила ко мне с чашкой теплого молока, садилась рядом с моей подушкой… Я понемногу успокаивался. Но стоило ей уйти, и все начиналось заново.
- Я не могу дышать! Я сейчас умру!
Теперь я не зову маму, но перед сном обязательно считаю вдохи и выдохи. Интересно, сколько их я уже сделал с тех пор как родился? Если восемьдесят лет - это восемьсот миллионов, то двенадцать - это получается сто двадцать миллионов. Значит, сквозь меня прошло шестьдесят миллионов глотков - ма-аленьких таких глоточков - воздуха. Но вообще-то, конечно, никто не может знать, сколько раз он успеет вдохнуть и выдохнуть за всю свою жизнь. В какой-то момент все закончится - просто возьмет и прервется после пятисот миллионов вдохов и выдохов. Или после восьмиста миллионов вдохов. Или после девятисот миллионов. А может статься, всего лишь после трехсот. А после этого… Наверное, я перейду в другой мир. А может быть…
Я задерживаю дыхание. Закапываюсь лицом в подушку. Считаю секунды: один, два, три… тринадцать, четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать… тридцать один, тридцать два, тридцать три, тридцать четыре… Глаза у меня крепко закрыты. Я вижу, как в темноте начинает мерцать и разгораться желтый свет. Свет приближается и превращается в большое поле, сплошь заросшее желтыми цветами. Я взмываю вверх, как птица, и пролетаю над этим полем. Или нет. Это не поле. Это огонь. Желтые цветы превращаются в желтые горячие языки пламени. Теперь вокруг меня бушует море огня. Вижу кого-то - он стоит посреди пламени, машет мне рукой. Кто же это?.. Но все, сон закончился. Мне снова трудно дышать, я ловлю воздух ртом.
Когда-то давно, когда я был совсем маленьким, один дяденька объяснил мне, что умереть - это значить перестать дышать. И я очень долго именно так и думал. Но на самом-то деле это не так. Ведь жить - не значит только лишь дышать. Я уверен, что дяденька ошибся.
На следующий день мы начали приводить в порядок дедушкин дом. Мы прибили гвоздями отошедшую обшивку на внешних стенах дома. Позвали стекольщика, и он заменил все разбитые и треснувшие стекла. Потом мы зачистили напильником оконные рамы и покрасили их купленной в хозяйственном магазине краской. Ямашта притащил из дома дощатый ящик, в котором его папа хранил лососей, мы разобрали его на части, распилили доски и смастерили недостающие рейки для раздвижных ставней.
Дедушка научил нас пользоваться напильником, разводить краску, показал, как правильно держать кисточку и как пилить. Поначалу мы то и дело попадали молотком по пальцам, пару раз перевернули банку с краской, да и с пилой дело шло не очень гладко - она как будто назло все время застревала в досках.
В какой-то момент у забора появились Сугита и Мацушта - пришли посмотреть, что это мы такое делаем.
Я увидел их с лестницы, на которую как раз забрался.
- Приветик, - сказал я, - подайте-ка мне банку с краской, а то она внизу осталась.
Очень удачно они подошли, потому что Кавабэ в этот момент отчаянно сражался с уже покрашенной и высохшей оконной рамой, пытаясь вставить ее на место. А Ямашта, зажав в своих пухлых пальцах иголку, заделывал дырки на сетке от комаров.
Мацушта Неуверенно посмотрел на Сугиту, словно спрашивая разрешения. Сугита мельком глянул на банку с бежевой краской, потом с любопытством уставился на меня.
- А с футболом что? - вдруг спросил он.
- Чего? - не понял я.
- На футбол ты не пойдешь, что ли?
Точно! Сегодня же первая с начала летних каникул тренировка в футбольной секции.
- Я забыл.
- И что теперь? - не отставал Сугита.
Вот привязался!
- Ничего. Я, как видишь, занят. На тренировку не пойду. Предупреди тренера, ладно?
У Мацушты глаза на лоб полезли.
- А эти тоже не пойдут? - Сугита показал подбородком в сторону Кавабэ и Ямашты.
- Эй! - крикнул я во весь голос, чтобы Кавабэ и Ямашта меня услышали. - Сегодня футбольная секция. Вы пойдете?
- Не, куда мы пойдем. Смотри, сколько тут еще работы, - сказал Кавабэ, который, кстати, очень неплохо играл в футбол. Но сегодня он явно на тренировку не собирался.
- Ох ты. Я и забыл совсем. Плохо дело. Мама мне тоже ничего не сказала. - Но, судя по голосу, Ямашта был не особо расстроен этим обстоятельством.
- Ну вот. Они тоже не пойдут. Банку с краской дайте мне сюда. Поскорее, если можно.
Сугита попятился, а потом вдруг куда-то побежал. Мацушта припустил вслед за ним.
- Что ж вы убегаете-то, а?!
- Вот твоя банка, - сказал дед, протягивая мне наверх банку с краской.
Я начал красить дощатую обшивку дома бежевой краской. Я красил и чувствовал спиной, что дед стоит внизу и смотрит на меня. Это он только притворяется, что ему нет до нас никакого дела, а сам все время к нам присматривается. (Вот, например, в один из дней я забыл у него на веранде книжку по названием "Пугала". Это такая книжка про английского мальчика примерно моего возраста, с которым происходят самые разные приключения - одновременно и страшные, и интересные. А на следующий день дед, даже не спросив, чья книга, отдал ее прямо мне).
Получается, что вначале мы следили за дедом, но как-то незаметно поменялись ролями - и теперь уже он следил за нами. Смотрел и все подмечал. Совсем не так, как моя мама, - она хоть и не сводит с меня глаз, когда сидит рядом и потягивает вино из бокала, но на самом деле ничего не видит.
Свежеокрашенный кусок довольно сильно выделялся на общем фоне, но в целом в дом словно вдохнули новую жизнь. Мы сидели в тени под османтусом и любовались результатом своих трудов: бежевая стена, зеленые оконные рамы, противокомарные сетки на двери. И, конечно же, ставни, выкрашенные, как и рамы, в зеленый цвет. Все это довольно-таки неплохо сочеталось с голубой черепицей, которой была покрыта крыша. Я подумал, что теперь любому, кто зайдет во двор, сразу захочется постучать в дверь - "Тук-тук, мы в гости".
- А когда цветы расцветут, вообще получится маленький домик на лугу, - сказал Ямашта. К этому времени среди заново народившихся сорняков уже показались первые листочки космеи. До второй прополки дело так и не дошло. Дед сказал, что время терпит и что пусть травка пока порастет, как ей вздумается.
- Вроде мой дом, а вроде и не мой, - довольный, дед скрестил руки на груди.
- Ага, раньше он вообще каким-то нежилым казался, - сказал Кавабэ. Дед кинул на него косой взгляд, но Кавабэ даже не заметил - он любовался свежевыкрашенной водосточной трубой, на которой застыли маленькие зеленые капельки подсохшей краски.
- Ага. Так оно и есть. - Дед еще раз окинул взглядом дом и добавил: - Так оно и было. Потому что дом меня вообще не интересовал. Уже очень давно.
- Пока не попробуешь, не знаешь, что получится, - сказал я.
- Верно. Пока не попробуешь, не узнаешь, - дед кивнул так, как будто только сейчас, дожив до такого почтенного возраста, вдруг что-то для себя понял.
- А у вас жена была? - ни с того ни с сего спросил Кавабэ.
- Жена… была - этот ответ прозвучал скорее как мысли вслух.
- А она что, умерла?
- Ну…
- Ушла or вас?
- Ну, что-то вроде того.
- А почему?
- Не помню уже. Забыл.
- А почему вы второй раз не женились?
- Не женился.
- Почему?
- Откуда я знаю, - дед погрустнел.
- А как ее звали?
- Забыл.
- А она красивая была?
- Забыл.
- А дети у вас были?
- Не было.
- Странно как-то.
- Что?
- Мой папа уже второй раз женат. И у него дети и от первой жены, и от второй.
- Ну, так это же хорошо, - дед тихонько вздохнул.
- Ничего хорошего, - Кавабэ поджал губы и вдруг сказал: - Может, если бы у вас с женой дети были, то мой папа второй раз не женился бы.
- Ну, знаешь!
- А что, может, так оно и есть.
- Ты хочешь сказать, это я виноват в том, что твой папашка второй раз женился?
- Нет, вы не виноваты. А просто это мир таким образом устроен.
- Не понимаю. Бред какой-то.
- Может, и бред, - Кавабэ вдруг рассердился. - Я сам ничего не понимаю. Вокруг сплошные непонятности. Вот я потому и подумал, что, наверное, все-таки есть какой-то механизм. Механизм мироустройства.
Он замолчал.
- То есть… то есть… - и тут он вдруг заговорил скороговоркой:
- В доме у А было яблоко. В доме у Б было два яблока. Сколько всего яблок у А и Б? Три? А вот и нет. Этого-то я как раз и не понимаю. Слышите? Папа - это не яблоко. Его пополам не разделишь. У меня нет папы, а вы - одинокий, но это же не значит, что вы можете стать моим папой. Я тоже не яблоко. Значит, все должны понять, что есть какой-то другой механизм, более правильный. И я хочу найти ключ к этому механизму, чтобы понять, как все устроено… У Земли есть атмосфера, у птиц есть крылья, в небе дует ветер, птицы летят по небу. Люди поняли, как это работает. Поэтому теперь в небе летают самолеты. Есть даже самолеты, которые летают быстрее звука. А папы у меня нет. Почему так? Почему у мамы всегда такое испуганное лицо, когда мы в воскресенье идем с ней в торговый центр? Почему я должен все время слышать: "Когда-нибудь ты еще заставишь его пожалеть…"
Кавабэ выпалил все это почти на одном дыхании и мрачно сказал:
- Всё, пошли домой.
Дед, нимало не заботясь о нежных листиках космеи, протопал через двор, зашел в дом и вынес на веранду арбуз и нож. Потом разрезал арбуз на четыре части и раздал нам.
- Съедите и пойдете, - сказал он.
- Да ладно, - Кавабэ уставился себе под ноги, не зная как поступить.
- Не "да ладно", а ешь.
Кавабэ начал есть арбуз. Сперва робко, откусывая каждый раз по маленькому кусочку, но постепенно разошелся и начал активней вгрызаться в арбуз, погружаясь при этом в гигантский ломоть чуть не по самые уши.
Мы сражались с этой сладкой, напоенной солнцем сочной мякотью, словно с каким-то мифическим врагом, пока не съели все до конца.
8
Дед больше не копит мусор. Он встает рано утром и сам выносит мусорные пакеты к фонарному столбу. Если мы попадаемся ему навстречу, он бодро приветствует нас: "Здорово!" Мы в ответ бросаем ему на бегу: "Доброе утро".
После занятий, по дороге домой, мы заглядываем через забор к нему во двор. Космея выросла пока что сантиметров на десять. Тянет к небу свои узкие листики. Старушка из лавки семян говорила, что если сажать в августе, то цветы будут невысокими. Но все равно, какие-то они уж слишком хилые.
- Интересно, зацветут они или нет?
- Нда-а… Не очень понятно. Может, они больные?
Окно у деда открыто. Чем он там занимается по ту сторону залатанной сетки от комаров? Может быть, гладит снятое с веревки белье? А по комнате гуляет приятный ветерок… Телевизор он теперь почти не включает. Кавабэ в последнее время как-то поостыл - больше не предлагает продолжать слежку. Дед ходит каждый день за покупками. Готовит себе еду. Убирает, стирает, моет посуду. Кажется, он вполне справляется сам, и наша помощь ему больше не нужна.
- Короче, надо с учебой что-то делать. - Наплававшись в бассейне, Кавабэ вылез из воды и сел на бортик, свесив ноги в воду. - У меня за позавчерашнюю контрольную такая оценка, что мама просто рассвирепела. Орала как бешеная, а потом закрыла меня на балконе. Да еще к перилам привязала, чтоб не сбежал.
- Что, правда, что ли?
Солнце потихоньку начинает пригревать спину. От этого свербит в носу и к глазам подступают слезы, как если бы я собирался заплакать. Кавабэ тоскливо смотрит на воду. Мимо нас не спеша проплывает на спине Ямашта. Такое ощущение, что еще немного, и он пойдет на дно.
- Я несколько часов проплакал. А вечером пришла соседская бабушка и отвязала меня.
Вообще-то за эту контрольную я тоже получил плохую оценку. Моим родителям даже позвонили из летней школы.
- И чем это ты целыми днями занимаешься? - спросила мама, недобро на меня глядя.
- Чем занимаюсь? - Почему она на меня так смотрит? Ну, плохая оценка, ну и что? Это же в первый раз. В чем она меня подозревает? - Учусь, и все.
- Наверное, надо было тебя отдать в летнюю школу, куда никто из твоих дружков не ходит… - задумчиво произнесла мама, будто не слыша меня.
- Это здесь ни при чем, - сказал я и пошел в свою комнату. Я сел за стол и попробовал позаниматься, но ничего из этого не вышло. Настроение было испорчено…
- Слушай, - сказал Кавабэ, осматриваясь, - а где Ямашта?
Ямашты не было ни в воде, ни на берегу.
- Не знаю.
- Ой, смотри! - Кавабэ показал пальцем на воду.
В это время послышался оглушительный звук свистка, и в воду со всего разбегу прыгнула наша учительница физкультуры - Сидзука Киндо. Ее тело, обтянутое синим с зелеными полосками купальником, гладко, почти без брызг вошло в воду. Через несколько мгновений она показалась на поверхности - в руках у нее было что-то бесформенно обмякшее.
- Ямашта!
Все столпились на краю бассейна. Ямашта лежал неподвижно, как мешок. Глаза у него были закрыты. Лицо - белое-белое. И все тело тоже.
- Он умер? - спросил кто-то.
Учительница ничего не ответила. Она сильно-сильно давила Ямаште на грудь. Потом отпускала. И снова давила. Челка выбилась из-под ее купальной шапочки и свисала с побледневшего лба, болтаясь где-то на уровне носа. Ямашта не приходил в себя.
- Ямашта-кун, Ямашта-кун! - теперь учительница еще и хлопала его по щекам.
- Плохо дело. Кажется, он помер, - услышал я за своей спиной голос Сугиты.
- Заткнись! - заорал я таким страшным голосом, что сам испугался. У Кавабэ подрагивал подбородок. Он начал дергать ногой.
Учительница зажала Ямаште нос, прижала свои губы к его губам и дунула со всей силой, чтобы вдуть в его легкие воздух. Еще раз, и еще. Пятый, шестой, седьмой… Все молча стояли вокруг.