* * *
На следующее утро Юла, едва вскочив с постели, ощутил беспокойство.
"В чем дело? Ах, да! Секундомер!".
Достал его из стола, нажал кнопку. Мертвые стрелки - короткая и длинная - сразу ожили, торопливо закружились по циферблату, отсчитывая минуты, секунды и даже десятые доли секунд.
Юла выскочил во двор, пустил секундомер и начал зарядку. Григорий Денисович посмотрел на секундомер, но ничего не сказал.
Кончив зарядку, Юла на бумажке записал:
"33 минуты 25,2 секунды".
Потом подумал и вычеркнул секунды.
- Как министр! - усмехнулся Григорий Денисович.
И Юла снова подметил: усмешка у него какая-то невеселая. И опять тревожно мелькнуло у Юлы: не случилось ли чего?
Дома он снова щелкнул секундомером: обе стрелки разом скакнули назад, на прежнее место. Ноль минут, ноль секунд.
- Начинаем водную процедуру, - сказал сам себе Юла и опять пустил секундомер.
- Кончили процедуру, - сказал Юла и записал на листке: "4 минуты".
- Вызываем из гаража персональную машину! - ехидно подсказал сосед.
Но Юла бровью не повел. Пусть острит.
В школе секундомер вызвал шумное любопытство. Ребята то и дело подходили к Юлькиной парте, разглядывая сверкающую машинку.
Сев за парту, Юла щелкнул кнопкой и записал:
"Сборы, одевание и пробежка до школы - 21 минута".
И снова пустил секундомер. Честно говоря, в этом не было никакой нужды. Юла и так прекрасно знал: сегодня пять уроков, значит, занятия продлятся с девяти до без четверти двух. Но разве удержишься?
Дома Юла пообедал (на еду и мытье посуды ушло 37 минут), потом сел за уроки. Закончив их, записал: "2 часа 20 минут".
Так вел он хронометраж весь день.
Вечером погулял с Квантом, потом перед сном полчаса почитал и в одиннадцать лег.
* * *
Перед следующим занятием Игнат Васильевич собрал ребят в "аудитории" (так называли комнату рядом с борцовским залом).
- Ну, - сказал тренер Юле. - Послушаем, что показал твой хронометраж.
Юла торопливо стал читать по бумажке, сколько времени и на что он истратил.
- Постой, постой! - перебил тренер. - Напиши все на доске столбиком.
Юла написал.
- Больше ты ничего в тот день не делал?
- Абсолютно ничего.
- Ну, отлично, - тренер провел мелом жирную черту под Юлькиными записями. - Подсчитай, сколько всего ты израсходовал времени?
Юла взял мел, сложил все числа и написал под чертой: "20 часов 59 минут".
- Так, - сказал Игнат Васильевич. - Для ровного счета - двадцать один час. А в сутках сколько часов?
- Двадцать четыре, - смутился Юла.
- Куда же ты потерял целых три часа?
Юла пожал плечами. Он отлично помнил, что записывал все. Куда же, в самом-то деле, запропастились эти проклятые три часа? Ведь не сидел же он просто так, сложив руки на груди? Странно…
Еще более печальный результат получился у Вася-Карася. Он использовал в сутки на сон, учебу, еду и все прочее только 18 часов 12 минут. А где же остальные 5 часов 48 минут?
У Васька аж глаза округлились от удивления. Кажется, без дела не сидел, а все-таки, выходит, почти шесть часов потерял.
- Поищи под столом! - посоветовал Козлов.
Мальчишки дружно смеялись, глядя на смущенные лица Юлы и Вася-Карася.
- Нет, тут что-то не так, ручаюсь! - запротестовал Вась- Карась.
- А ты вспомни, - усмехнулся Игнат Васильевич. - Все ли ты записал? Вспомни с самого утра все, что делал.
- Ну, что? - Вась-Карась поднял глаза к потолку. - Ну, проснулся, встал…
- Сразу встал? - перебил тренер.
- Конечно, сразу! Ну, то есть не совсем сразу, немножечко, конечно, полежал…
- С часок! - ехидно подсказал Рагзай.
- Вовсе нет! - обиделся Вась-Карась. - Самое большое- минут пятнадцать…
Ребята засмеялись.
- Так! Четверть часа потерял, - сказал тренер и записал на доске "15". - Ну, потом?
- Потом помылся, поел…
- Встал и сразу пошел мыться?
Вась-Карась снова поднял глаза к потолку.
- Кажется, сразу. Впрочем… Немного полистал журналы. Мать вечером принесла два новых журнала мод…
- Совершенно необходимое занятие! - засмеялся тренер. - Сколько же ты изучал моды?
- До недолго… Минут десять…
- Так! - Игнат Васильевич под смех ребят написал на доске "10".
- Ну, дальше?
- Поел. Пошел в школу…
- Сразу? - давясь от смеха, наперебой закричали мальчишки.
- Ну ясно, сразу! - возмутился Вась-Карась. - Что же я, по-вашему, после еды какой-нибудь ерундой занялся или болтал?!
- Ой! - хлопнув себя- по лбу, вскрикнул он. - Забыл! В самом деле разговаривал. По телефону. Димка Пищиков как раз вчера на стадионе был. А я билета не достал. Обидно: последняя встреча в сезоне. Ну, Димка, конечно, не утерпел, перед школой позвонил мне, рассказал…
- И долго рассказывал? - спросил тренер.
- Не очень. Минут пять. На стадионе, понимаете, забавный случай был…
- Про забавный случай - в следующий раз, - перебил тренер. - Итак, еще пять минут долой! Дальше?
- Дальше - в школу пошел…
- Сразу? Повесил телефонную трубку и в школу?
- Ну, не сразу, конечно. Собрал портфель, запер комнату. Тут, честно говоря, я еще немного задержался. Ключ, понимаете, куда-то запропастился. Твердо помню: вчера положил его на подоконник. Стал искать - нету…
- Сколько искал? - крикнул Козлов.
- Да недолго, минут пять. Ключ почему-то торчал в дверях…
Ребята уже прямо покатывались со смеху.
- Ну, хватит! - улыбаясь, сказал Игнат Васильевич и постучал мелом по доске. - Надеюсь, всем уже ясно, как Вася потерял шесть часов?
* * *
В тот же вечер Юла рассказал Веньке про хронометраж. А потом говорит:
- Согласен ты мне помочь?
Венька даже и отвечать не стал. Друзья они или нет?
- Понимаешь, - говорит Юла. - Я вот все время думаю: как сделать, чтоб и тренироваться, и книги читать, и в театр?… И я решил. Режим. Железный. Только так.
Венька кивнул.
- Двадцатый век - это знаешь какой век? - сказал Венька. - Это век строжайшей самодисциплины. Без нее в двадцатом веке пропадешь. Такой поток информации - заблудишься, как в тайге.
- Вот именно, - сказал Юла. - И я тебя прошу: помоги. Ты ведь насчет книг - собаку съел. Составь мне список на полгода. Двадцать книг. Отбери только самые лучшие. Понял? Средненькие книжки я читать не могу. Времени - в обрез. Я буду читать только лучшее. Самое лучшее, что создано человечеством.
- Верно! - воскликнул Венька. - Блестящая идея! Кто-то из великих уже так и делал.
- И еще, - сказал Юла. - Ты ведь кино любишь? И часто ходишь…
- А как же! - воскликнул Венька. - Двадцатый век - это знаешь какой век? Это век кино! Важнейшее из всех искусств. Синтетическое искусство. Оно вобрало в себя и литературу, и музыку, и театр. Оно воплотило…
- Согласен. Вобрало. Воплотило, - перебил Юла. - Так вот, ты каждый месяц называй мне один фильм. Понял? Всего один. Но самый-самый лучший! Его я и посмотрю. А остальные… - Он развел руками.
- Правильно! - поддержал Венька. - Именно так! Один лучший фильм. Значит, в год - двенадцать. Вполне достаточно. Больше за год хороших фильмов и не бывает.
Так они и договорились.
Глава IV. ЗИГЗАГ ПЕРВЫЙ
ать Юлы, Нина Трофимовна, любила повторять: "Жизнь идет зигзагами".
Юла думал иначе. Он считал, что у настоящего, целеустремленного человека жизнь должна идти как хорошее шоссе. По прямой.
Но с годами он стал убеждаться: жизнь - это не шоссе.
И вот на днях жизнь снова сделала зигзаг.
Юла пришел домой вечером, после тренировки, усталый. И вдруг оказалось: у них гость. Возле стола, накрытого скатертью с широкой желто-красной каймой (мать стелила эту скатерть только в торжественных случаях), сидел плотный мужчина, лет сорока. Он был в черном пиджаке, не новом, но аккуратно отглаженном. На лице у него выделялись усы: длинные, прямые, они лихо торчали в стороны. А вообще лицо у мужчины было неприметное, глазки маленькие, волосы тщательно зачесаны, чтобы прикрыть лысину. Но она все равно поблескивала сквозь этот редкий заслон.
- Вот, Дмитрий Прокофьевич, знакомьтесь. Это мой единственный, мой дистрофик. - Мать ласково обняла Юлу за плечи.
Юла легонько отстранился: он не любил нежностей, особенно на людях.
Мужчина встал - оказался он невысоким, - протянул руку. Юла сжал ее сильно: пусть сразу убедится, какой он дистрофик.
- О-о! - одобрительно сказал Дмитрий Прокофьевич, тряся ладонью. - Однако!..
Просидел он еще недолго. Из разговоров за столом Юла понял, что работает Дмитрий Прокофьевич на том же "Скороходе", где и мать, но в другом цеху. И говорили, они все о фабрике, о каких-то незнакомых Юле людях. А живет Дмитрий Прокофьевич, как выяснилось, тут, поблизости, тоже на Васильевском. Вообще показался он Юле недалеким, этот Дмитрий Прокофьевич. И людей он оценивал как-то странно.
- Этот - мужик самостоятельный, - говорил он про одного. - Непьющий.
- Этот - стоящий дядька, - говорил он про другого. - Водочкой не балуется.
- А этот - пропащий. Закладывает шибко, - говорил он про третьего.
И получалось, что всех людей он делил только на две категории: пьющие и непьющие.
А когда Дмитрий Прокофьевич ушел, мать сказала:
- Хороший человек. Хозяйственный. И непьющий.
Юла засмеялся.
- Быстро ты переняла!
На следующий день Юла и думать забыл о случайном знакомом. Но прошло с неделю, и Дмитрий Прокофьевич снова пожаловал в гости. А дня через три - опять. И когда он приходил, мать всегда оживлялась и щебетала таким неестественно-звонким голосом - слушать тошно.
И вдруг… Юлу как шилом кольнуло. Неужели?… Вот этот низенький, усатый, "пьющие-непьющие" - это отец? Его будущий отец?
Это было так невероятно, так ужасно… Враз помрачнев, отложил Юла нож и вилку, встал из-за стола. Он уже гулял нынче вечером с Квантом, но позвонил снова к Григорию Денисовичу. Взял собаку, позвал Женю, и они пошли.
Нет, он не собирался рассказывать Жене. Но разве от нее что-нибудь утаишь? Женя сразу почувствовала: у Юлы какая- то неприятность. И он в конце концов не удержался, все выложил.
- И понимаешь… Матери-то уже тридцать семь. Или даже тридцать восемь… - Он пожал плечами. - Старуха совсем. И вот, здрасте…
Несколько шагов они сделали молча.
- А может, ты преувеличиваешь? - сказала Женя. - Может, она вовсе еще и не собирается замуж?
Юла пожал плечами. Конечно; все это только его предположения. Мать ничего не говорила ему. Но сердцем он чует…
- Вообще ты неправ, - медленно произнесла Женя. - Тридцать восемь - это вовсе не старуха. Моей матери - сорок, и то она еще хоть куда.
Женя задумалась.
- Хотя… Если б она вдруг собралась замуж… - Женя хмуро сдвинула брови. - Не знаю… Я бы, наверно, тоже переживала.
Они снова долго шагали молча.
- Нет, но ты все-таки неправ, - твердо сказала Женя. - Мать - она ведь тоже человек. И ей трудно одной. Всю жизнь одной. Без мужа.
- Да, - сказал Юла. - Конечно. Но, понимаешь, противно. И этот Дмитрий Прокофьич… Такой он… - Юла покрутил головой. - И что мать в нем нашла?!
На улицах было тихо, пустынно. Недавно выпал первый снег. Лопаты дворников соскребли его с панелей, а на мостовых его размесили автомобильные шины. Остался снежок тонким нежным слоем только на выступах окон, да на фонарях, да на невидимых сейчас в высоте крышах.
- Не могу себе представить, - сказал Юла. - Неужели я должен буду говорить этому: "Здравствуй, папочка!", "Спокойной ночи, папочка!".
Он мрачно помотал головой.
Они еще долго гуляли в тот вечер. Возле дома встретился им Башня. Он шел с каким-то парнем, тоже высоким, в кожаной куртке на "молнии".
- А, Цезарь! - сказал Башня. - Не забыл? За тобой должок!
- Ну что ж, получи, - сказал Юла.
- Получили бы, и с процентами, да псина твоя мне несимпатична, - вмешался парень в кожанке.
Квант, видимо, сразу почуял в нем врага. Умный пес не лаял, не кидался на незнакомого парня. Квант только глядел на него тяжело, неотрывно, и в груди у собаки что- то тихо, но грозно урчало, будто там работал мотор. И от этого взгляда и урчания становилось не по себе.
- Ладно, - сказал Башня. - Все впереди. Сочтемся славою, как сказал великий пролетарский поэт В. В. Маяковский.
ГлаваV. ЗИГЗАГ ВТОРОЙ
а, жизнь идет зигзагами. В этом Юла вскоре снова убедился.
Григорий Денисович лег в больницу. Опять оперировать ногу. Уже седьмой раз.
Только теперь Юла понял, почему Григорий Денисович все последние недели был такой сумрачный. Очевидно, размышлял: согласиться на операцию? Или нет? И вот - решился…
Седьмая операция! Юла пытался представить себе, что это такое. Страшно? Конечно! Не хочется? Еще бы! И главное, нет гарантии.
Об этом сказала Мария Степановна. Теперь Юла часто встречался с нею. Ведь все заботы о Кванте легли на Юлу. И вот однажды, когда Юла стал расспрашивать о Григории Денисовиче, Мария Степановна сказала:
- Самое печальное: нет гарантии. Врачи честно предупреждают: операция может и не дать желаемого результата.
Да, это, конечно, было особенно скверно.
- А зачем же тогда… - в растерянности спросил Юла. - Может, лучше не делать? Ведь нога у Григория Денисовича вроде бы ничего? Почти в порядке. Ходит. Даже бегает. Ну, и жил бы себе… Без всякой операции…
Мария Степановна вздохнула. Помолчала. Негромко сказала:
- Понимаешь, Юлий… Григорий Денисович, значит, не говорил тебе… Впрочем, он старается от всех это скрыть. Упрямый… - Она задумалась, покачала головой. - Его часто терзают боли. Такие сильные - он почти теряет сознание. А операция избавит от болей!
"Но без гарантии", - подумал Юла. Однако промолчал.
Теперь он вдруг увидел то, чего раньше не замечал. Иногда во время зарядки Григорий Денисович внезапно останавливался, закусив губу. И по лбу у него рассыпались мелкие зернышки пота. А однажды он так побледнел, даже качнулся. Но тотчас оправился и, перехватив тревожный взгляд Юлы, пошутил: вот, мол, нехорошо, еще подумают - выпил с утра пораньше. А утром только самые пропащие алкоголики пьют!
А Юла и поверил! Вот балда-то! Значит, Григорий Денисович бегал с ним, прыгал, а самого мучили боли? И хоть бы слово!.. Да, с характером дядя!
А теперь вот - операция. Седьмая операция!.. И без гарантии…
И кроме того, это была "группа № 2". Когда-то Юла и Венька, размышляя о жизни, решили, что все случаи в жизни можно разбить на две группы: первую - где можно что-то сделать, как-то сопротивляться, бороться, и вторую - где все совершается помимо тебя и ты бессилен повлиять на ход событий.
Вот в эту вторую группу, очень печальную, попадала и операция Григория Денисовича.
Юла теперь часто задумывался: как бы помочь Григорию Денисовичу? И снова и снова убеждался - никак.
И все же… В конце концов Юла придумал. А что?! Он поедет в больницу. И поговорит с хирургом. И расскажет ему, какой он, Григорий Денисович. И тогда-то уж хирург превзойдет себя и сделает операцию блестяще.
Правда, Юла понимал, что хирурга, наверно, преследуют родственники всех больных, которым предстоит операция. Но в том-то и штука: одно дело - родственники, а другое - он, Юла, человек посторонний. Он объективен. Ему хирург должен поверить.
От Марии Степановны Юла знал, что операция назначена на среду, оперирует хирург Алиханянц. Во вторник Юла поехал в больницу. Помещалась она тут же, на Васильевском, в конце Большого проспекта.
В больницах Юла никогда не был. И полагал, что пройти к хирургу нетрудно. Оказалось, он ошибался. В проходной Юлу остановила вахтерша, огромная тетка с мужским голосом.
- Нынче, хлопец, день не впускной.
- Но мне очень нужно! - взмолился Юла. - Очень важное дело.
- Тута у всех важные дела. Тута больница - не танцулька, - философски заметила вахтерша. - А день нынче - не впускной.
Как Юла ни уговаривал - все впустую.
Пришлось прибегнуть к хитрости. Уловка была простенькая, всем мальчишкам известная, совсем наивная. Юла в третьем классе такие штучки практиковал. Но авось и теперь выручит… Он подошел к окну в дежурке, посмотрел на улицу и вдруг испуганно вскрикнул:
- Ой!
- Чего там? - встрепенулась вахтерша и кинулась к окну.
Только это Юле и требовалось. Он метнулся к дверям и, когда вахтерша обернулась, Юла уже мчался по больничному двору.
В хирургическом отделении, на вешалке, Юле выдали халат. Юла надел его, как пиджак, полами вперед, но халат почему-то вздулся огромным пузырем.
- Э-эх! - усмехнулся гардеробщик. - Задом наперед напялил!
Юла быстренько переодел халат, и гардеробщик завязал ему тесемочки на спине.
Теперь надо было разыскать Алиханянца.
Оказалось, это тоже непросто. Алиханянц был прямо- таки неуловим. Куда Юла ни совался, везде отвечали: был, но ушел, или: скоро будет, или: не знаем где.
Юла совсем замотался и растерялся. Когда в очередном кабинете - это была ординаторская - ему сказали "скоро будет", он сел в коридоре у двери и решил: "Все. Хватит бегать. Буду ждать".
Прошло и полчаса, и час. Хирург не появлялся. Юла снова сунул голову в ординаторскую. "Скоро будет", - спокойно сказала сестра. Так же хладнокровно она говорила "скоро будет" и час назад.
Юла сидел и волновался. Ждать всегда тяжело. А Юла к тому же баялся: не прогнали бы. Еще пристанет какой-нибудь врач: "Ты почему здесь?" День-то не впускной.
Хирург Алиханянц наконец появился. Оказалось, это не он, а она. Молоденькая, худенькая, черноволосая. С большими грустными, тоже черными глазами. Совсем не таким представлял себе Юла хирурга.
Алиханянц села, жестом пригласила и Юлу сесть.
- Слушаю, - сказала она.
Юла заторопился. Сбивчиво стал он говорить, что вот завтра она оперирует Григория Денисовича, и какой удивительный человек этот Григорий Денисович, и что он уже перенес шесть операций. А завтра - седьмая.
Хирург слушала не перебивая.
И про Саида рассказал Юла, и про пулю на столе у Григория Денисовича, и про "волшебный совет".
Алиханянц слушала, упершись в Юлу своими огромными грустными глазами. Слушала и изредка кивала.
- Я вас очень прошу, - сказал Юла. - Вы уж постарайтесь. Сделайте операцию получше. Я ему не сын, не брат. Я просто сосед. И вы мне должны верить. Это такой человек!.. Если б вы знали…
Он умолк, и Алиханянц молчала. Словно ждала, что еще скажет Юла.
- Видишь ли, - наконец сказала она. - По-человечески я тебя очень понимаю. Но и ты пойми: хирург - это хирург. У него на столе лежит то хулиган, получивший рану в пьяной драке, то прославленный артист. Хирург любого должен оперировать как можно лучше. Любого! Понял?
Юла кивнул. Да, конечно. Но все же…
- И не волнуйся. Я постараюсь. Все будет хорошо.
Она снова оглядела Юлу своими огромными черными глазами и улыбнулась.