Содержание:
Часть первая 1
Часть вторая 12
Аркадий Гайдар
Синие звезды
Часть первая
Ранним утром взорвался только что разожженный третий горн, и погиб на работе хороший человек.
На другой день пришли в больницу товарищи, принесли венок, красные флаги. И под печальную музыку проводили они гроб на далекое кладбище.
Очень сильно плакали и жена и сестра. Плакал и Кирюшка - сын этого человека.
Тут и так столько горя, что не перескажешь, а тут еще прохватило на похоронах Кирюшку ветром - закашлял он, поднялась температура, и было с ним много хлопот целых три дня и две ночи.
А на третью ночь утих кашель, заснул Кирюшка спокойнее и видел такой сон: приснилось ему широкое поле, прыгали по этому солнечному полю веселые зайцы, и очень звонко распевали в кустах разноцветные птицы. Одни птицы были совсем незнакомые, а две птицы были совсем знакомые. Это толстая черная ворона и хитрая серая галка, за которыми часто охотился Кирюшка возле помойной ямы, близ заводской ограды.
"Кар! - закричала хитрая остроглазая галка, поспешно взлетая с нижних ветвей на верхние сучья. - Карр… берегитесь! Это идет опасный человек, Кирюшка с рогаткой в руках и с камнями в кармане".
И, услышав такое тревожное карканье, разом умолкли испуганные птицы, скрылись в норах трусливые зайцы, а толстая, заспанная ворона в страхе взметнулась к небу и улетела прочь.
"Неправда, - рассмеялся Кирюшка. - Давно уже сломалась рогатка, и давно уже разорвала и сожрала резинку от рогатки наша хромоногая собака Жарька".
Вот какой сон увидел Кирюшка. А так как во сне он что-то шептал и улыбался, то мать подошла к нему и положила руку на его все еще горячую голову.
- Мама? - спросил тогда, открывая глаза, улыбнувшийся Кирюшка. - Знаешь что, мама, давай и мы с тобой поедем тоже в широкое поле.
- Поедем! Поедем!.. Спи, Кирюшка, - торопливо ответила мать и тихонько потянулась к столику с градусником.
Еще через три дня как будто бы поправился Кирюшка. А пока он лежал в постели, совсем покривилась и завалилась снежная гора на площадке у второго корпуса, высохли тротуары. А это значило, что была зима и прошла зима.
Собрали и Кирюшку на улицу. Вышел он за ворота, и прямо ему под ноги выскочила хромоногая собака Жарька. В другое время он припомнил бы ей, как жрать резинку от рогатки, а сейчас ничего не сказал. Погладил он прожорливую Жарьку, и пошли они дальше вместе.
Встретили заводской грузовик, на котором еще недавно ездил Кирюшка с отцом на базу за сортовым железом. Остановился Кирюшка и долго смотрел грузовику вслед. Хороший грузовик!
Встретили высокого рябого кузнеца Матвея, который приходил с женой под Новый год в гости. Ел у них пирог и пил с отцом пиво. Постоял Кирюшка, посмотрел ему вслед: хороший кузнец Матвей Миронович!
И дошли они с Жарькой до проходной будки завода.
- Заходи, Кирюшка, - позвал его старый табельщик. - Заходи, милый! Сейчас кипяток принесу, чай попьем. Посиди минутку, а я сейчас вернусь.
Зашел Кирюшка в будку, а за ним потихоньку и Жарька. Сел Кирюшка у печки на толстую прокопченную лавку. В печке потрескивал огонь. В будке было жарко. Снял он шапку и задумался.
"Динь-дон!.. Динь-дон!" - услышал Кирюшка среди заводского шума далекие знакомые перезвоны. - "Динь-дон! Дзаг-бах! Буух-уух!"
- Тише, - строго сказал тогда неспокойной Жарьке побледневший Кирюшка. - Ляжь, проклятая собака! Слышишь, как наша кузница работает.
И оба замолчали, прислушиваясь, как звенели наковальни и первого и второго горна, как лязгало сбрасываемое с вагонеток железо и тяжело ухал могучий паровой молот, тот самый, вблизи которого совсем еще недавно так неожиданно погиб Кирюшкин отец.
Кирюшка опустил голову и вспомнил: много яркого, гудящего огня, раскаленные брызги, кожаный фартук, железные щипцы, влажное закопченное лицо и веселый окрик отца: "Эй, берегись! Прожжешь пальто - задам трепку!" Это было в прошлом году, в такой же веселый день, когда купили ему, Кирюшке, вот это, теперь уже потрепанное пальтишко. Это было перед хорошим праздником 1 Мая, на который так дружно вышли они с отцом из дома в светлое раннее утро.
И мать завернула им тогда по куску пирога - один отцу, другой Кирюшке.
Когда старик табельщик вошел с горячим чайником, он увидел, что Кирюшка лежит на лавке, уткнувшись лбом в стену, а хромая собака Жарька, жалобно повизгивая, тычется глупой мордой в его спину и тихонько помахивает куцым хвостом.
И ночью с Кирюшкой опять было что-то неладное. Жару не было, но бредил он и бормотал всякую бессмыслицу. То ему снилось, что из-за дыма и огня надвигается проклятый паровой молот и стучит в ворота своим железным кулаком. То, перепутав все на свете, видел он, как в широком поле поют на деревьях веселые зайцы и скачут по норам трусливые птицы.
Вот тогда-то всем - и матери и соседям - показалось, что Кирюшка крепко болен.
С раннего утра побежала мать и в завком и к директору, а в полдень прислали Кирюшке какого-то незнакомого, не заводского доктора.
Доктор этот сел возле Кирюшкиной кровати и стал расспрашивать про то да про се, как будто приехал он вовсе не по делу. Даже про хромоногую Жарьку спросил и тоже смеялся, когда узнал, что эта несчастная Жарька сожрала резинку от Кирюшкиной рогатки.
Потом он попросил Кирюшку закрыть и открыть глаза. Потом стукнул по Кирюшкиному колену резиновым молоточком. Потом встал и ушел с матерью на кухню.
А о чем они там, на кухне, разговаривали, этого Кирюшка не слышал.
На следующий день высокого рябого кузнеца Матвея позвали в завком. И Матвей, догадавшийся, зачем это его зовут, нахмурился. Однако решил про себя: раз уж так, то пускай будет так.
В завкоме, кроме самого председателя Бутакова, сидел еще кто-то маленький, рыжебородый, обрызганный засохшей грязью и сильно пахнувший махоркой.
- Давайте, давайте, давайте! - с отчаянием говорил рыжебородый, торопливо и недоверчиво поглядывая на Бутакова.
- Дадим, дадим, дадим! - с досадой отвечал Бутаков. - Сказано тебе, что дадим. Бригада собрана, инструмент выделен, вся задержка была за бригадиром. А ты думаешь, это легко. Дурака послать - сами ругаться будете, а толковые люди и у нас не без счета. Назначили было мы вам бригадира, да ведь сам слыхал - убило человека в кузнице.
- Нам же сеять! - скороговоркой твердил рыжебородый. - Ведь мы на вас, как на каменную гору. Дорогие вы мои, у вас одного человека убило, а вы через это всех нас как есть поубиваете.
- Полно городить, - уже дружелюбно ответил Бутаков. - Сами знаем, что сеять… Да вот тебе и новый бригадир идет, - сказал он, показывая на остановившегося у двери кузнеца Матвея. И, оборотившись к Матвею, он сказал не очень-то веселым голосом: - Так ты, брат, того… Не сердись… Придется все-таки тебе ехать. Как ни крути, как ни верти, а больше некого. А дела у них, как я вижу, и на самом деле плоховатые.
- Дела то есть вовсе никудышные! - заерзав по табуретке, весело закричал рыжебородый. - Один слесарь жениться уехал. У двух машин гусеницы сорваны. У "клетрака" какая-то штуковина треснула. Председатель сам не свой - корова сдохла. А конторщик запил и все одно заладил: "Хочу, говорит, в монахи идти". Я его стыжу: "Куда тебе, пьяная морда, в монахи? Тебе надо в ГПУ, а не в монахи". А ему хоть бы что. "Я, говорит, не царь, не вор и не разбойник, и в ГПУ мне делать нечего. А вот отработаю свой контракт и пойду куда глаза глядят правду искать". Ну, что ты с таким человеком делать будешь?
- Сам ты кто? - спросил Матвей, с любопытством оглядывая этого тщедушного говорливого человечка.
- А я тамошний, - охотно ответил рыжебородый. - Тамошний мужик - колхозник. А сейчас я на тракторной базе вроде как бы завхоз. Настоящего-то завхоза у них нет пока, - добавил он со вздохом. - Настоящего-то как раз под крещенье районная милиция по какому-то делу забрала, так и до сей поры все еще не выпускают. Давайте! Давайте! Давайте! - опять заторопился он, ерзая по табурету. - Давайте, старший бригадир… Сделайте хорошее дело. Выезжайте завтра вечером!
- К завтрему не справимся, - ответил Матвей. - Инструмент проверить надо, запаковать тоже, самим собраться. Послезавтрего как раз в аккурат.
* * *
И точно, были уже сумерки следующего дня, когда Матвей, забив последний гвоздь и затянув последний шпагат поверх упаковочной рогожи, выходил из ворот завода.
Он был сердит, потому что хотел есть, но знал, что дома ничего не приготовлено, так как жена, Варвара, обозлившись на его неожиданный отъезд, еще с утра уехала к матери и пообещала вернуться только завтра.
Он поколебался, не зайти ли закусить в соседнюю пивную, но пожалел денег и хмуро повернул к дому.
Возле угла он встретился с Кирюшкиной матерью.
- Ты куда, Матвей? - тихо спросила она, задерживая его руку.
- Домой, Катя, поесть охота. Варвара-то моя совсем одурела. Тут собираться надо, то да се, а она рассердилась да к теще и уехала.
- Матвей… - не сразу сказала Катерина, шагая с ним рядом. - Что это люди говорят… Как это так ни с того ни с сего и вдруг взорвалось? Я и сама не пойму. Как это десять лет не взрывалось и вдруг взорвалось?
- Не знаю я, Катя. Там инженеры смотрели… Комиссия. Может быть, с углем что-нибудь попало… может быть, среди старого железа. Помнишь, как Парашкиного мальчишку убило. Нашел он в огороде какую-то балбешку, стал расковыривать, а она как ахнет!
- Матвей! Ты завтра уезжаешь? Надолго?
- Вечером, Катя. Надолго… На всю весну.
- Возьми с собой Кирюшку, - дрогнувшим голосом неожиданно попросила Катерина, и холодными влажными пальцами она крепко сжала кисть его загрубелой руки.
- Что ты, Катя, городишь! - воскликнул Матвей, заглядывая в ее заплаканное, осунувшееся лицо. - Куда я его возьму? Что я с ним делать буду?
- А ты ничего не делай. Ты просто возьми. Он уже большой - девять лет… Вот доктор говорит: "Сейчас же подальше уберите его от квартиры, от завода. Лучше в деревню… в поле. Там обживется, позабудет…" А куда в поле? В какое поле, когда я сама всю жизнь возле города и завода. Возьми, Матвей. Одёжа у него есть, ботинки я с утра новые куплю, у нас как раз дают по талону. Ну что тебе не взять? Жалко мальчишку. Помнишь, как я… когда Николай, когда ты… помнишь, когда вы из солдат… больные, рваные…
Высокий рябой кузнец остановился, и казалось, что под напором этих горячих, бессвязных слов он даже покачнулся.
- Катя, - растерянно ответил он. - Да ты постой… Как же это так сразу? Это дело такое… Подумать надо… Да возьму, возьму! - совсем растерявшись, заговорил он, неловко поддерживая ее за руку. - Экая ты, право. Ну что ты?.. Сказал - возьму, значит, возьму… Доктор! - со спокойной досадой продолжал он немного спустя. - Тоже! Нет чтобы человеку микстуру или порошок. А он - в деревню… В поле… Он, доктор-то, думает, что нынче в поле спокой. Нынче нигде нет спокоя.
- Он, может быть, лучше знает, - робко возразила Кирюшкина мать. И, обрадованная, благодарная, она настойчиво тянула Матвея за рукав: - Заходи, Матвей! Ну, пожалуйста, заходи. Я самовар взгрею. Картошка в духовке стоит. Селедку очищу.
- И то разве зайти, - согласился Матвей. И опять, вспомнив про свое, он рассердился: - Вот дура баба Варвара! И скажи, какой характер! Мужика в дорогу собирать, а она - на́ тебе!.. К теще!
Вот так и случилось, что послали Кирюшку в широкое поле.
* * *
Багаж был сдан, места в вагоне заняты, и до отхода поезда оставалось совсем немного, а одного бригадника все еще не было.
- Кирюшка! - несколько раз говорил обеспокоенный Матвей, разбирая и рассовывая вещи. - Выдь на площадку, посмотри, не идет ли этот балда Шарабашкин. Он, может быть, номер вагона позабыл.
- Пройдет по составу и найдет, - отвечал слесарь Федор Калганов. - Что он - дите, что ли?
- Выйди, Кирюшка, - через несколько минут опять приказывал Матвей. - Да смотри от вагона не отходи - отстанешь… Не сломается… Пусть бегает, - кивая головой в сторону уходящего Кирюшки и вытирая платком рябой мокрый лоб, объяснил Матвей. - Боюсь, не заревел бы. А так: туда, сюда - глядишь, и некогда.
Ударил второй звонок, и запыхавшийся, взволнованный Кирюшка протискался в вагон.
- Нету Шарабашкина. Я и вперед смотрел и назад. Нигде нет.
- Может быть, хватил он немного лишнего на проводах? - осторожно предположил второй слесарь, Дитятин, который давно уже молча сидел в углу, сонно похлопывая глазами.
- Непьющий. Не как некоторые, - коротко ответил Матвей, искоса поглядывая на осоловевшего Дитятина.
- Наверно, дома замешкался, - успокоил Федор Калганов. - Ну, догонит со следующим поездом!
Вагоны застучали. Кирюшка сразу же взобрался на верхнюю полку и вытянул голову к окну.
Долго еще не кончался этот огромный город. Долго еще громыхали стрелки, мелькали семафоры, шумели паровозы, дымили заводские трубы.
Потом зачастили дачные поселки с зубчатыми желтыми платформами, но поезд с ревом проносился мимо них, потому что это был не дачный, а дальний поезд.
На какой-то большой станции принесли кипятку. Пить чай в качающемся вагоне Кирюшка не привык. То ему вода из кружки лезла на подбородок, то плескалась к носу. Но выпил он с удовольствием. Съел кусок сахару и толстую ватрушку с луком, из тех, что напекла ему на дорогу поднявшаяся еще спозаранку мать.
После этого он положил в изголовье сумку, укрылся пальтишком и притих.
Внизу Федор Калганов неторопливо доканчивал чайник. Слесарь Дитятин, который, вероятно, на проводах и сам перехватил лишнего, крепко спал, а Матвей читал газету.
- Что пишут? - спросил Федор, выплескивая остатки чая. - Я эти два дня со сборами и газеты не видел.
- Разное пишут, - ответил Матвей, подвигая остывшую кружку и отхватывая, как клещами, кусок сахару. - Опять же, Япония с Китаем воюет. В Германии тоже что-то неладно. А большая у них сила, в Германии, - добавил он, поднимая на Федора голубые удивленные глаза. - И что за сила? Их жмут, их давят, а они все свое.
- Кого это? - не понял Федор.
- Ну, кого? Коммунистов ихних, а то кого еще? Бо-оль-шая у них сила! - с уважением повторил Матвей, покачивая головой. - И когда это только набралась такая сила?
- Про паспорта ничего не пишут? - спросил Федор.
- Писали уже. Каждый день, что ли?
- Надо думать, днями и у нас на заводе выдавать начнут. Мы-то как, получим?
- Приедем и получим, - равнодушно ответил Матвей. - Нам этого дела дожидаться некогда.
Он расстегнул пояс, снял сапоги и, чтобы не украли, положил их за мешок под изголовье.
- Спит мальчонка? - спросил Федор.
- Спит, - ответил Матвей. И, как бы только что вспомнив, он добавил с удивлением и досадой: - Вот дура баба Катерина! Навязала человека на мою голову!
- Это верно, - равнодушно согласился Федор и, позевывая, спросил: - За харчи-то она тебе как? Высылать, что ли, будет?
Но такой вопрос не понравился Матвею. Даже при скудном пламени сальной свечки можно было видеть, как рябое открытое лицо его покраснело. Он пробормотал что-то неясное и заворочался, устраивая постель.
Устроившись, он встал, поправил съехавшую Кирюшкину голову, подоткнул ему под бок свисавший край пальтишка, потом лег и закурил.
III
Ранним утром высадились они на маленькой, пустынной станции. Кое-как успели свалить вещи и сгрузить багаж. Поезд двинулся дальше, а Матвей пошел узнавать, где остановились высланные за ними подводы. Ходил он недолго и вернулся сердитый, потому что подвод не оказалось, а до Малаховки оставалось целых восемнадцать километров. Решили ждать. Но случилось как-то, что вскоре всем стало хорошо и спокойно.
Вероятно, потому, что в маленьком помещении вокзала было почти пусто, и они широко, удобно расположились и пили чай в самом чистом и солнечном углу.
День наступал яркий, весенний. Куда ни взгляни - всюду волнистый простор, голубое небо, далекие холмы и рощи. А над всем этим властвовала такая непривычная для них тишина, что через распахнутую дверь слышно было журчанье бесчисленных ручьев и даже звонкие крики веселого петуха, доносившиеся из маленькой, точно игрушечной, деревушки.
Две подводы пришли уже после обеда.
- Что не ко времени? - спросил Матвей у седого старика, обутого в новые грязные сапоги и одетого в прожженную солдатскую шинель.
- Да ведь время-то нынче какое? - добродушно ответил старик, указывая на мокрые, запачканные голенища. - Время-то, сам видишь, какое. Распута!
- Завхоз ваш когда… вчера, что ли, приехал? - спросил Матвей.
- Это какой? - не понял старик. - Это дирехтор?
- Зачем директор! Не директор, а завхоз. Ну, маленький такой, борода рыжая.
- А-а! Этот вчера - это Калюкин. Он вчера, - непонятно улыбнувшись, ответил старик, - Семен Калюкин. Какой он завхоз! Так он у нас… актиф…
- Кто? - переспросил Матвей.
- Актиф, говорю, - повторил подводчик. - Это его у нас мужики прозвали - актиф да актиф.
- Почему же это актив? - опять переспросил не понявший Матвей.
- А этого я вам не могу сказать, - немного помолчав, серьезно ответил старик. - Это ему уже, верно, от бога. Карактер такой. А родители у него все спокойные были… Лошадей пойду покормлю, - добавил он, поворачиваясь к двери. - Тут-то пока пойдет сухо. А дальше, за Чарабаевским лесом, дорога круто тяжелая.