ЗА ДИКИМ ЛУКОМ
После половодья луга сразу одевались травой, и земля под ней была зыбкой и вязкой.
Об эту пору поспевал дикий лук.
Его никто не пахал, не сеял, но среди зелени, как после забот сеятеля, были густо рассыпаны светлые, а то и розовые цветы его на сочных стрелках - собирайте, пока дикий лук свежий. Недолог его век, быстро деревенеет эта сладкая травушка…
Алёша и племянница Иринка пошли по дикий лук и намаялись. Луговая глина всё хотела стянуть с них башмаки, и если бы шнуровка была слабой - стянула бы.
Глина толсто налипала на ноги, как бы надевала на них вторую обувь, прошитую травинками, до того тяжёлую- шагу не шагнуть. Время от времени, не вынося собственного веса, глиняная эта обувка отваливалась, и недолго ногам было легко. Но тут же на ходу начиналось сотворение новой, ещё более грузной обуви.
Глина была, а дикого лука не было.
Наконец-то дети набрели на его россыпь, и Алёша сорвал на пробу первую стрелку, протяжную, светло-зелёную, с белым прозрачным комлем, и съел её с расстановкой, вместе с цветком.
- Алёша-аа, - услышал он позади себя жалобный голос девочки и обернулся.
- Иди сюда! - позвал он Иринку.
Она стояла по пояс в траве и не шевелилась.
- Завязла? Сейчас мы тебя вытащим.
Он подошёл к ней, подставил спину, и девочка обняла его шею прохладными щекотными руками. Алёша поднатужился, увязая в грязи, перенёс Иринку на твёрдое место - на полосу наноса, на сухие палочки, камышинки, брёвнышки, что оставило половодье. Он посадил девочку на белое брёвнышко и наказал:
- Сиди здесь и никуда не ходи.
Она потёрла глаза грязным кулаком и пожаловалась:
- Пить хочу.
- Пить? - не поверил Алёша. - Ты только пила.
- Пить…
- Вот тебе палочка, сиди и башмаки очищай. А мы сходим к озеру, вон оно блестит.
- Где?
- Вон у тальников. И принесём тебе полную фуражку воды.
- Долго-то не ходи-ии, - наказала Иринка.
Чем дольше он шёл, тем гуще и выше была трава. За тальниками Алёша лицом к лицу столкнулся с двумя мальчишками постарше его - Длинным и Коротким.
Алёша было попятился, но Длинный потребовал:
- Парень, иди сюда!
Алёша нехотя подошёл. Короткий сказал счастливым шёпотом:
- Утка здесь!
Длинный нахмурился (видно, ему первому хотелось объявить о находке) и показал рукой:
- Вот она сидит.
Алёша не сразу разглядел утку. В траве, в затенённой лунке, сидела большая, смирная, бурая, в пестринах птица. На розовом, как лепесток шиповника, клюве её темнело пятно. Вся она будто спала, и только бусины глаз жили и ждали, когда уйдут люди.
- На гнезде сидит, - прошептал Алёша.
- Мы на неё чуть не наступили! - похвастался Короткий.
А Длинный уточнил:
- Это я чуть не наступил. Вылетела и крыло волочит. Догоняйте, мол, меня, раненая я. А мы гнездо увидели - одиннадцать штук яиц. Она покружилась и села на них и никуда не улетает.
- У неё на крыльях синие зеркальца! - вспомнил Короткий. - Сейчас их не видно…
В это время утка встрепенулась, и Длинный распорядился:
- Борька, снимай пиджак. Утку пиджаком накроем и домой принесём, а то она улетит!
Короткий снял пиджак и подал его приятелю. Тот сказал:
- Ты держись за этот край, а я за этот.
Они растянули пиджак над травой, как бредень.
Алёша хотел уйти, чтобы не видеть, что будет дальше, но перед глазами всё поплыло, он сказал:
- Ребята, знаете почему она сидит и не улетает?
- Ну?
- У неё вот-вот утята должны вылупиться…
- Ну и что? - спросил Длинный.
- Мне отец ещё загадку загадывал, - говорил Алёша. - Избушка новенькая, жильца нет. Жилец появится, изба развалится… Это он про яйцо мне загадывал…
- А дальше что? - Длинный нетерпеливо передёрнул пиджаком.
- Дальше… - тихо сказал Алёша. - Не надо бы трогать её.
- Да? - Длинный дохнул табаком в лицо Алёши. - Ты её нашёл?
- Нету…
Алёша тоскливо огляделся.
Нет ли поблизости знакомых мальчишек? А может, отец завернёт сюда с обхода попробовать дикого лука или кислятки - первого щавеля? Нет, поблизости никого не было. Ни одной души. Только высоко над лугами, на светлых столбах воздуха, держался коршун. Крылья широкие, охватные. Он ими и не взмахнёт, лишь пошевелит лениво, чтобы угадать на воздушные жаркие токи, и опять кружит неподвижный коршун.
- Ну и что, что не я нашёл? - сказал Алёша. - Трогать её всё равно нельзя…
- Это ты своей бабушке расскажешь.
Длинный оттолкнул Алёшу. Тот сел на траву, тут же вскочил, вцепился в пиджак, зажмурился и всхлипнул.
- Борька, дай ему по шее!
- Там кто-то идёт, - ответил Борька.
- Где? - испуганно спросил Длинный.
- Вон вода булькает…
Не выпуская пиджака, Алёша открыл глаза. Все трое прислушивались к бульканью воды и чмоканью глины под ногами, и нельзя было понять, какой человек идёт, большой или маленький, пока из-за кустов не вышла Иринка, еле видная в траве, и тут же направилась к Алёше.
- Наши идут, - сказал Алёша.
Длинный спросил с насмешкой:
- И много вас таких?
- Там ещё отец с ружьём идёт, - ответил Алёша.
- Чего это мы стоим? - удивился Длинный. - Трое за один пиджак держимся, как Лебедь, Щука и Рак? Борис, одевайся, да пойдём.
Он помог Борису надеть пиджак, и оба, Длинный и Короткий, быстро пошли отсюда вдоль кустов. Издалека, перед тем как исчезнуть, Длинный показал Алёше кулак, и оба свернули за кусты и пропали, будто их и не было.
- Иринка, ты сюда не ходи, тут утка сидит, - сказал Алёша и пожалел об этом, потому что Иринка стала просить - покажи да покажи. - Я покажу, - объяснял Алёша, - а она испугается и улетит.
- Покажи.
- Я тебя водой напою.
- Покажи-ии…
- Я тебя холодной водой напою.
- Покажи-ии!
- Я тебя очень холодной водой напою.
Он привёл девочку к озеру, где под невысоким бережком в глиняной ямке сверху стояла, на дне вздрагивала чистая, чище воздуха, ледяная вода. Ямка была маленькая, и они по очереди умылись, напились из ладошек, а то и прямо из родничка. Иринку разморило, и она стала засыпать.
Алёша отвёл девочку на сухое место у озера, постелил ей свой пиджак, и она тут же на пиджаке заснула. Чтобы её не напекло солнцем, он на прутиках повесил над её головой свою рубашку и, пока собирал дикий лук, вслед за солнцем несколько раз передвигал рубашку с прутиками, чтобы лицо девочки всё время было в тени.
Он набрал полную корзину дикого лука, сел рядом со спящей девочкой и, прихлопывая на себе комаров, взглядывал на лицо Иринки. Во сне лицо у неё было другое - беспомощное, красное от жары, и было в нём взрослое выражение, будто знала девочка что-то такое, чего не знает никто.
"Наверное, сон интересный видит, - думал Алёша. - Я маленький был, с Иринку, какие сны видел! Потом и не поймёшь, где правда и где сон. Домой надо идти, да Иринку жалко будить. Пусть свои сны досмотрит, все до одного".
Так сидел Алёша тихо-тихо, ногами к воде, охранял Иринкин сон и чуть не просмотрел, как у ног его в водяной траве проплыла дикая утка с утятами. Проплыла она бесшумно, травинкой не покачнула, и утята за ней - пушистые коричневые шарики, ровно, как по шнуру, проплыли.
И ещё запомнилось Алёше, что в пути утка будто сама с собой разговаривала - покрякивала себе под нос, а на самом деле, и Алёша это знал отлично, утка переговаривалась с утятами, учила их, куда им плыть и как им сразу после рождения вести себя на озере, где много всяких опасностей.
Тут Алёшу кто-то больно стукнул по подбородку. Кто? За что? Никак, Длинный с Коротким вернулись и бьют его?
Огляделся Алёша. Никого. Ни Длинного, ни Короткого. Иринка сопит под боком, и мошки над ней толкутся. Одной рукой Алёша мошек прогоняет, а другой трёт себе подбородок. Никто его по подбородку не бил, а это он задремал, голову уронил, сам о себя подбородком стукнулся, и спросонок ему больно показалось и страшно…
А утка где? Только что была. Была, да нету. Ни утки, ни утят. Может, наснилась? Кто скажет? Та, что в гнезде, была, а этой не было? Как не было - ей самое время детей выводить, к озеру вести и по воде прогуливать, по укрытиям, по тайным водяным тропинкам.
КОТЕЛОК
Отец, мать и Алёша плыли на лодке - сено с сенокоса везли. Отец сидел на вёслах, мать с кормовиком на корме, а Алёша лежал на возу и слушал, как в горячей глубине его запутался и сердится шмель. Шмель начинал басом, переходил на шёпот и обрывал сам себя, и Алёша всё ждал, когда же он рассердится по-настоящему.
Рядом по черенок были воткнуты две косы, большая и средняя, отцова и мамина, и Алёша нет-нет да и дотрагивался до большой. Этой косой отец учил сына косить, и жало её, если вынуть на свет, было выбелено косьбой.
- Николай, - услышал он, как мать окликнула отца. - Искупаться бы…
- Чего же ты раньше не сказала! - обрадовался отец и быстро-быстро заработал вёслами…
- С лодки или с берега? - спросил он через некоторое время.
- Как это с лодки? С берега. Там и чаю попьём.
Лодка ткнулась в берег, и Алёша поглядел сверху вниз.
Отец и мать в четыре руки вытянули лодку на берег, и отец позвал его:
- Алёша, слезай.
- Неохота, - ответил Алёша и спрятался.
На самом деле ему очень хотелось быть вместе с родителями, и он сказал "неохота", потому что хотелось ему и поозорничать, да и разморило его.
Больше Алёшу не звали. Он полежал и выглянул снова. Отец-мать под ивой развели костёр, и пламени по такой жаре не было видно, а слышался только огненный трескоток.
Вот родители вскипятили чай, поставили котелок остывать в реке Вятке, а сами пошли купаться. Отец разделся, разбежался, подпрыгнул у самой Вятки, с головой ушёл под воду, вынырнул совсем не в том месте, где его ждал взглядом Алёша, а подальше и, отфыркиваясь, что-то прокричал не своим голосом. Алёша разобрал одно только слово:
- Воля!..
Алёша стянул с себя рубаху, запутался в штанах, но стянул и штаны, с воза бухнулся в воду и неудачно - животом, живот отбил. Заплакал Алёша, и, чтобы мать не видела его слёз, заплыл по другую сторону лодки, и, кривясь от плача, ушёл на дно. Зелёная, холодная, на родниках, толща воды обняла и потащила его, и он открыл и тут же закрыл глаза и изо всех сил заработал руками.
Алёша выкарабкивался наверх, к воздуху, долго-долго и когда выкарабкался, то сквозь воду и волосы, как сквозь водоросли, увидел вытянутое прыгающее солнце и закричал отцовым голосом:
- Э-ээй!
От крика вода попала ему в рот. Алёша закашлялся, добрался до мелкого места и кашлял до тех пор, пока мать не постучала кулаком по его спине:
- Кашлюнко ты мой родной!
Она улыбалась ему мокрым лицом, и Алёша ответно улыбался ей и дышал тяжело и счастливо.
- Отца зови чай пить, - сказала мать и, не дожидаясь, пока Алёша выполнит её просьбу, крикнула молодым сильным голосом: - Никола-ааай!
И Вятка несколько раз повторила отцово имя.
Отец пришёл к чаю не сразу, всё не мог накупаться, а как пришёл, то в обе ладони взял горячую кружку и еле выговорил через дрожь:
- Чаёк!
- Чего ты там кричал? - спросила мать.
- Да так…
От чая пахло Вяткой и таловым листом, и Алёша пил и не мог напиться.
- Ты чего на Вятку-то смотришь? - спросил его отец. - Боишься, что воды не хватит?
- Угу…
- Хватит в Вятке воды.
Выпили и второй котелок, третий не осилили, посидели в рябой тени дерева, и отец сказал:
- Я, мать, ещё искупаюсь…
- Я не велю, что ли? - ответила мать и с котелком ушла к реке.
Отец встал и сказал:
- Тяжело после чая.
Он ушёл к воде, вернулся и сказал встревоженно:
- Вятка-то убыла! Вон коряга была в воде, а теперь на берегу.
Алёша тоже встревожился и стал смотреть на корягу.
- Чего это она? - спросил он.
- Как, чать, не убудет, - сказал отец и подмигнул матери. - Три котелка выпили… Посидим ещё, так вовсе вы сохнет.
Алёша недоверчиво смотрел то на отца, то на мать.
Отец засмеялся и лёг голой спиной на песок.
Прошёл пароход. Большие волны заколотились о берег и потревожили лодку с сеном. Она заскрипела и успокоилась.
- Что мать делает? - спросил отец.
- Котелок чистит.
Отец закрыл глаза и вздохнул. Алёша посидел около отца и ушёл к матери.
Она сидела в воде и с сосредоточенным девчоночьим выражением лица тёрла песком котелок - его закопчённые бока. Она не глядела на Алёшу, а только на котелок, но лицом своим дала понять мальчугану: вижу, что ты пришёл, и тебе я очень рада. Вот вычищу котелок, процарапаю его добела и тогда посмотрю на тебя.
Алёша смирно сел рядом и стал наблюдать за матерью.
Вот она вычистила котелок, ополоснула его в реке, и он засиял, как коса после сенокоса, если не жарче. Мать залюбовалась им, осмотрела его вблизи и на вытянутых руках, и потрескавшиеся губы её были полуоткрыты от счастья.
Алёша открыл рот.
А мать, не замечая его, закрыла котелок крышкой, утопила, под водой отпустила его, и котелок мячом выскочил из реки. Мать на течении ухватила его и что было сил запустила в небо. Серебряный шар дал ветру немного подержать его и, кувыркаясь в воздухе, обрушился в воду, подскочил упруго. И мать, счастливо, по-ребячьи взвизгнув, неловко, не с первого раза, поймала его и растерялась - она увидела Алёшу и по выражению лица его догадалась, что он давно смотрит на неё.
- Мама, - сказал Алёша. - Я ещё вот как умею. Дайка его сюда.
Он взял котелок из рук матери, с усилием снял с него крышку, опустил его под воду дном вверх, и лицо Алёши стало хитрым-прехитрым. Под водой он перевернул котелок дном вниз, и воздух толстым пузырём с ворчанием вывернулся из воды, из-под рук мальчугана.
- Что такое? - Сюда шёл отец и улыбался разморённой улыбкой.
- Да ничего, - ответила мать.
- Как ничего? - изумился Алёша.
Он хотел рассказать отцу, что мать, как девчонка, играла с котелком, и правильно делала, потому что котелок - это и посуда для ухи, супа или чая, и зеркало, и мяч, и глубинная бомба, которая никого не убьёт, не ранит, а шуму наделает, и ещё что-нибудь, если подумать, - вот что такое котелок! Но Алёша не сумел всё это высказать и вместо объяснений погрузил котелок под воду.
Отец послушал, как лопается пузырь воздуха, и потребовал:
- Ещё!
Алёша показал ещё. Отец почесал в затылке и спросил у матери:
- У меня спина в песке?
- В песке.
- Искупаюсь тогда.
Поёживаясь, он зашёл в воду и поплыл. Алёша кинул котелок матери и закричал:
- Мама, поиграем!
- Собираться будем засветло. Засветло и поедем.
Она перемыла кружки, оделась, сложила посуду в лодку, засыпала костёр песком. И как-то очень быстро всё было готово в путь. Отец сел за вёсла, мать за кормовик, Алёша лёг на воз, и лодка тронулась. Шмель в сене гудел редко и неохотно, видно, устал к вечеру, смирился со своим положением, и на слух было ясно, что он и не пытается выбраться наружу. Алёша смотрел на реку, красную от низкого солнышка, и лицом и лопатками слышал, как катится над Вяткой тяжёлая и сырая прохлада и дышит она сеном и кувшинками.
И взглядывал Алёша на маму свою, на её серьёзное с устатку лицо, не появится ли на нём недавнее лёгкое девчоночье выражение.
Мать держала кормовик прямо и была такой, как всегда, не девчонкой, а матерью, и по лицу её Алёша догадывался, о чём она думает, - о близких хозяйских заботах: сено сметать - раз, корову подоить - два, мужчин накормить - три…
Ещё чего сделать?
Вот она поймала на себе Алёшин взгляд и улыбнулась сыну всем своим лицом, всеми малыми морщинками нём, и на недолго она показалась Алёше девчонкой, его сверстницей.
С ней бы бегать по берегу, покидаться алюминиевым котелком- он полый, как мяч, и блестит светлее светлого.
ПЕВЧАЯ ГОРА
В сентябре школьники выбирали картошку из-под плуга.
Ходил по полю лёгкий трактор, и вслед за ним, за лемехами высыпалась крепкая на удивление, чистая, белая картошка.
Дети собирали её в груды, и была она как вымытая, оттого что земля сама осыпалась с неё и грязи нигде не было - дни стояли погожие.
Земля под руками Алёши была пуховой и тёплой. Но чуть поглубже прошаривал он борозду, не осталась ли где картофелина, руки его чуяли сырой предзимний холод земли, и от этого было зябко.
А день был с припёком, будто воротилось лето, и виделось далеко. Куда ни глянь - везде груды картошки и люди на изголуба-серой, будто спина голубя, тёплой земле…
- Эй!
Позади стоял его одноклассник Никита. Тучные щёки его засмуглило солнце. Глазами он показывал на свой рукав, где сидела бабочка. Сидела она и дремала, сложив два крыла в одно красное крылышко.
- Это тебе, - сказал Никита. - А себе я ещё поймаю…
Только он это сказал - бабочка взмахнула крыльями и полетела, да быстро-быстро. Алёша с Никитой кинулись за ней, скоро потеряли её из виду, но они всё бежали невесть куда, и Никита отстал.
- Эй! - кричал он. - Погоди-ииии…
Алёша бежал и сам себе удивлялся, как долго и легко может он бежать. И даже когда бежать стало невмоготу, он всё равно бежал и удивлялся, пока не добежал до высокого обрыва и не лёг отдышаться на краю его.
Теперь он тоже удивлялся, но с испугом, оттого что никак не может отдышаться и сердце колотится, аж всё прыгает перед глазами.
- Всё, что ли? - спросил он неизвестно кого, может, своё колотящееся сердце, и забыл обо всём на свете.
Отсюда, с обрыва, широко открывалась земля - зелёная, в озёрах, больших и малых. Птицы летели ниже его, и Алёша подумал, что он падает с немыслимой высоты, вцепился в траву, закрыл глаза и услышал совсем близко протяжный гул.
Гул походил и на то, как зимой на кордоне ветер пробует петь в трубе, и на то, как весной трогаются вершины сосен, и, намолчавшись за зиму, гудят они согласно и светло.
"Алёша-ааа…" - слышались в этом гуле детские голоса. Будто собирались они спросить его о чём-то, а о чём - пока неизвестно.
Кто они? Что за подземное пение?
Алёша далеко высунулся над обрывом, под собой увидел светло-зелёный луг, лиловую дорогу и по обе стороны её большие белые камни - сначала он принял их за стадо коров. А по всему обрыву, по красной стене его он разглядел множество ласточкиных нор, и в них, как в глиняных горшках на заборе, пел ветер.
- Алёша-ааа…
Ласточки давно улетели на юг, гнёзда были пусты. Ветер усилился, и так печально запела Певчая гора, что Алёша хотел было уйти немедленно. Но ветер пошёл порывами, и песня получилась весёлая, отдалённо похожая на игру гармоники:
А мы просо сеяли-сеяли.
Ой, дид-ладо, сеяли-сеяли!
- Эх, ты! - удивился Алёша.
Ему очень хотелось услышать ещё что-нибудь хорошее, и он подождал немного и пошёл к своим: как бы без него не уехали.