Однажды раздевались мы в раздевалке. Пека стал старую футболку свою напяливать - ту самую, что некогда так притягивала Иркин взгляд. Гляжу: пообтрепалась уже футболочка, буквочки осыпались… жалкое зрелище. А у меня как раз с собой сменное кимоно было (Клод приучил меня за время тренировки переодеваться несколько раз), - классное кимоно, с иероглифом на спине.
- На! - Пеке протянул. - Помни мою доброту.
Тот, естественно, ошалел. Потом этаким чертом в зал выскочил, запрыгал, как молодой козел. Но Ирка почему-то теперь с меня глаз не сводила. Большой успех!
А тут еще иду я как-то после школы, в легкой задумчивости, вдруг на пути моем появляется Эрик. Небрежно так протягивает руку к моему запястью, где часы-компьютер пристегнуты.
- Дай-ка сюда игрушку твою, - лениво так говорит. - Мне она для дела нужна, а тебе для баловства.
- Ой! - так испуганно говорю. - Пожалей! Мне она тоже очень нужна!
- Ты еще рот раскрываешь! - замахнулся.
Ну, я ему дал, как он просил: "гяку-дзуки", "нукитэ", "маваши-дзуки", "эмпи-маваши", "тэтсуи-дзуки", "тэйшо", а поскольку он после всего этого еще стоял, добавил: "мае-гери-дзедан", "йоко-гери", "мава-ши-гери", "уширо-гери", "уро-маваши-гери", "тоби-йоко-гери". Вторая серия и полегче могла быть, но что делать: каратист не останавливается, пока всю серию, вспыхнувшую в его мозгу, до конца не проведет, даже если уже головы к окончанию этой серии у него не будет. Поэтому все провел до конца…
Хотел не оборачиваясь уйти, но потом все-таки обернулся - жалкое зрелище.
Самое интересное, что все это вдруг в школе откуда-то стало известно. Теперь почитатели буквально толпами за мною ходили, в рот заглядывали - что я скажу? Пришлось снова и снова рассказывать им, как мы с Клодом в машине по Парижу гоняли или как мы с Данилычем грабителей раскидали. Пытался я и про другое рассказывать: про музеи, к примеру, или про то, как вкалывают там, - но эти истории решительно успехом не пользовались - приходилось снова и снова к прежнему возвращаться. Данилыч смотрел на меня, смотрел, слушал, слушал суперменские рассказы мои, потом как-то отозвал меня в сторонку и сказал:
- Если это все, что ты из поездки своей вынес, то грош тебе цена!
Задумался я. Конечно, это не все… но что делать, если только это успех имеет? А тебе обязательно нужен успех? Причем дешевый такой?
Огляделся я, как пишут классики, окрест и увидел, без особого труда, что не все так чудно вокруг, как в рассказах моих, - и дешевые успехи мои никакого отношения к жизни не имеют!
Особенно тяжко, надо отметить, Генке приходилось. Он упрямо (думаю, с отчаяния больше) со своим петушиным гребнем на темечке ходил, а Латникова, почти не слушая его, ставила двойку. А он уже, фактически, и отвечать перестал: вставал и молчал. И Латникова с каким-то наслаждением уже (подтверждалось, что все панки - ничтожества!) двойки ему ставила.
Вот где проявлять-то надо себя!.. И однажды после очередного молчаливого сражения Латникова - Лубенец поднял руку я, встал и сказал:
- Серафима Игнатьевна! Я требую собрать комиссию из нескольких учителей для аттестации истинного уровня знаний Геннадия Лубенца.
Все в классе оцепенели от ужаса. Никто никогда не слышал такого… Страшный сон!
Латникова смотрела долго на меня, но никакой реакции не обнаружив, повернулась, стала есть взглядом класс:
- Так… А кто еще этого "требует"?
Тишина. Потом подобострастные смешки пошли, и Латникова уже усмехнулась. И тут поднимаются вдруг: Волосов, Ланин, Расторгуева, еще пять человек. Молча стоим…
После комиссии, которая оценила знания Лубенца на твердое "три", вроде бы полегче на душе должно стать. Но чувствую, камень все на душе лежит, и как звать этот камень - не знаю… И вдруг вспомнил! В комнату к матери бросился:
- Мама! А где Зотыч-то? Чего не видно?
Мать сидела в кресле вязала. Глаза вдруг в сторону отвела, и слезы блеснули.
- Умер наш Зотыч, - сказала.
- От чего?
- От тромба, сказали. Тромб в ноге оторвался у него и до сердца дошел. И закупорил вход.
Ясно! А тромбо-вар так и остался в парижской аптеке лежать! Забыл, видите ли! Мыча, я метался по квартире, потом узнал, где наш Зотыч лежит, собрался, цветы купил, поехал на автобусе. Грустная публика в нем: автобус на кладбище идет прямым ходом. И цветов, цветов… оранжерея на колесах!
Подъехали к кладбищу, вошли в ворота толпой, а нам вдруг навстречу такая же толпа. Говорят, не пройти дальше, мост паводком снесло. Многие сразу же обратно к автобусу пошли, с облегчением даже, как мне показалось.
"Ну что, - думаю. - Не пойдешь?.. Нет - пойдешь!"
Дошел до того места, где мост стоял. Вообще неглубокая вода, примерно по горло… неглубокая вода… неглубокая!
На тот берег переплыл. Зотычу цветы положил, посидел немного, прямо на земле. Неухоженная могила - ни скамейки, ни ограды!
Домой вернулся - и заболел. Четыре недели болел…
Потом, когда я поправляться стал, однажды Генка ко мне зашел.
Рассказал, что Данилычу наконец удалось достать наши отечественные компьютеры, типа "Агат" и начали на них понемногу работать.
- Но для тебя это, наверное, так, семечки! - с завистью Генка говорит. - Ты уже, наверное, все на свете про компьютеры знаешь!
- Да что ты, Генка, - говорю. - Про "Агат" я как раз ничего не знаю, боюсь, здорово отстал от вас!
Но Генка все равно недоверчиво на меня смотрит.
- Ладно, - говорю, - с компьютерами разберемся. А как ты насчет одного более простого изделия…
Накидал на листке эскиз могильной оградки - какую я хотел бы Зотычу поставить.
Геха с ходу все понял и тяжко вздохнул:
- Тут нужен арматурный пруток. А его только батя может достать. А с ним я… ну, ты знаешь!
- Ну вот - заодно и помиритесь. Из-за чего вам ссориться? - говорю.
Все в школе, конечно, куражились, как могли, когда узнали, что мы с Генкой кладбищенскую оградку делаем. Сначала тайно куражились - боялись, но когда поняли, что я силу свою применять не собираюсь, стали открыто куражиться. Ну что ж… их право.
Однажды собирался в школу… Снег выпал уже. Мама выходит из комнаты, протягивает мне варежки пушистые.
- Вот, - говорит. - Из Чапкиной шерсти связала. Последний как бы привет от него.
Заплакала. И я тоже.
Вечером этого же дня Эрика встретил. Тот так мелко, по-японски, кланяться начал.
- Да, послушай, - ему говорю. - Совсем позабыл. Ты у меня, кажется, эту штуку просил? Держи. - Снял часы-компьютер с руки, ему протянул.
Он так ошалело стоял. Потом взял.
- Да, - говорит. - А чего ты на каратэ не ходишь? Мы ждем тебя.
- Слишком сильным боюсь стать! - ответил я.