Он потыкал мизинчиком в кнопки - время с циферблата исчезло, и появился мучительно знакомый прямоугольный треугольник. Потом он исчез и появилась формула теоремы Пифагора.
- Компьютер! - видимо не уверенный, что мы поняли, повторил заведующий.
Поклонившись, Данилыч принял подарок ("кодо", как это звучит по-французски), потом взял вдруг мою руку и защелкнул браслет.
- Тебе! Ты меня спас! - произнес он.
Французы зааплодировали.
Распаренные, как после бани, в сопровождении французов, уже ставших нашими лучшими друзьями, мы направились к выходу из универмага.
Лично я не мог оторвать глаз от подарка.
- Скажите, - не удержавшись, спросил я у заведующего. - А он… на батарейках?
- Да, конечно, - ответил заведующий.
- А запасные батарейки у вас есть? - пробормотал я.
- Ну разумеется! Как я мог забыть! - воскликнул заведующий и укатился.
- Ну ты и наглец! - Данилыч покачал головой. - Давай… В темпе… буду в метро тебя ждать!
Заведующий дал мне батарейки в прозрачном пакетике, я сунул в карман и выскочил на улицу. Было уже пусто. Я сбежал в метро. Идти надо было по длинному бетонному коридору. Людей не было. Я повернул за угол коридора и увидел Данилыча. Вплотную к нему стоял костлявый человек в плаще и берете, приставив к задранному подбородку Данилыча острый нож. Пакет с шубой валялся на полу. Второй грабитель стоял рядом, но лицом ко мне. Ноги мои ослабели, отключились. Потом я снова включил их и медленно двинулся вперед. Я отчаянно вертел головой, с интересом разглядывая рекламы на круглых стенах коридора, абсолютно не видя того, что происходило передо мной. Данилыч был плотно прижат к неподвижной вертушке… конечно, если бы у него был размах, он бы показал… но он был буквально распластан. На потолке я увидел защелку вертушки. Глядя исключительно по сторонам, абсолютно не замечая ничего, я приблизился к защелке, резко вытянулся туда и щелкнул ею. Данилыч тут же ударил вертушку спиной, она с бряканьем повернулась. Данилыч выскочил на простор и оттуда прыгнул на грабителя. Второй кинулся ко мне. Все происходило Почему-то очень медленно. С изумлением я увидел на шее грабителя черное родимое пятно - как раз там, где обозначена была смертельная зона у робота-каратиста.
"Сюда надо бить… - подумал я. - Сюда… бить…"
Он соображал не так туго, как я, рука его поднялась, в ней что-то сверкнуло, в голове моей тихо пискнуло, и все исчезло.
Глава XVIII
Очнулся я опять в том же самом полицейском участке при универмаге: надо мной хлопотал доктор в белом халате, слегка в стороне взволнованно вышагивал Данилыч; мощный брюнет, который привел нас сюда в первый раз, кричал в телефон. Но больше всех переживал лысый управляющий: он то молитвенно складывал ладони, то вытирал платком пот.
"Ну и денек нынче выдался, - говорил его отчаянный взгляд. - Ну и клиенты пошли: не успеешь расхлебать одну неприятность, как тут же другая".
Увидев, что я уже вполне осмысленно смотрю на него, он ослепительно улыбнулся и помахал ладошкой. Я ответил ему тем же.
Потом я вдруг сморщился - от боли и, одновременно, от ужасной мысли: неужели увели шубу? Резко поднявшись, я огляделся, увидел сверток с шубой на столе и успокоено рухнул обратно.
Потом перед глазами у меня замелькал бинт: врач бинтовал, Данилыч поддерживал мою буйну голову сзади.
Врач засучил мой рукав, потер кожу спиртом и вонзил иглу. Наступили покой и блаженство.
Голоса стали доноситься глухо, как сквозь пелену.
Подошел Данилыч, наклонившись, заботливо посмотрел мне в глаза и сообщил, что врач встревожен моим состоянием и предлагает отвезти меня в больницу, сделать рентген и вообще за мной понаблюдать. Этого еще только не хватало - лежать в Париже в больнице!
- Нет, нет, - встревоженно приподнимаясь, заговорил я. - В больницу нельзя - вы что? У меня завтра встреча… пресс-конференция… я должен там быть… все объяснить…
Доктор сказал Данилычу - тихо, но четко, - что это, наверное, у меня начинается бред.
- Да нет… это вроде не бред, - неуверенно проговорил Данилыч. - Что-то такое похожее он говорил… и в здравом уме.
- Ну спасибо, - сказал я ему. Данилыч еще пошептался с доктором.
- Ладно… договорились, что отвезут тебя в гостиницу, - успокоительно сказал Данилыч.
- Отлично! - Я хотел бодро вскочить, но Данилыч удержал меня: лежи, лежи…
Сопровождаемый всем персоналом, я плыл на носилках, в ласковых взглядах провожающих читалась робкая надежда на то, что еще раз с новыми ужасами я у них не появлюсь.
"Скорая помощь" была желтого цвета: не скрою, это насторожило меня.
- Куда меня везут? - спросил я Данилыча, когда меня задвинули внутрь и он сел в креслице рядом.
- Не беспокойся, все нормально, - проговорил он, удерживая меня рукой, чтобы я не вскочил.
"Не хватало еще загреметь в парижский сумасшедший дом!" - подумал я и расхохотался.
Данилыч встревоженно посмотрел на меня. Какое-то ликование поднималось во мне; видимо, из-за того, что я остался жив, избежал гибели, хотелось прыгать, хохотать, острить.
- Эх, жалко, не удалось принять участие в этой переделке! - воскликнул я. - Чем там все закончилось, без меня?
Данилыч, конечно, сказал, что только ему удалось как следует развернуться, он тут же раскидал этих грабителей, как котят: но задержать, к сожалению, никого не удалось.
Я пытался подняться и посмотреть, по каким хоть улицам мы мчимся. Но Данилыч не позволил мне этого, нажал ладонью на плечо. Но все равно настроение было отличное, я почему-то чувствовал себя героем.
"Да, - усмехаясь, подумал я, - некоторым, может, и удается проехать по Парижу, но редко кому из наших так везет, чтобы проехаться по Парижу на "скорой помощи"!"
К ужасу всего отеля меня пронесли через холл и внесли в лифт на носилках.
- Ну все? - спросил я Данилыча, когда все посторонние вышли, и тут же поднялся и пошел в ванную. Данилыч только с отчаянием махнул рукой. Голова, правда, еще звенела, но самочувствие уже было вполне бодрым. Я вышел из ванной и сел за столик: надо было подготовиться к завтрашней пресс-конференции, кое-что обдумать.
Компьютерные часы - подарок - я снял с руки, положил перед собой и некоторое время любовался ими: все-таки как-никак отстоял их в бою, хотя на часы они вроде не покушались, а покушались на шубу.
Потом я стал набрасывать кое-какие мысли и, чтобы не подзабыть, стал вводить их в память компьютера латинскими буквами, но на русском языке; эти комбинации букв на экранчике - дисплее - выглядели слегка неуклюже… но имею я право хотя бы мысли свои излагать по-русски?
Когда Клод на следующий день заехал за мной, чтобы вести на пресс-конференцию, и увидел мою забинтованную голову, он изумленно присвистнул и сказал по-русски:
- Да, с тобой не соскучишься!
Клод, будучи колоссально деловым, пытался выжать из меня все, что можно. Так, при встречах со мной он каждый раз как бы случайно, по рассеянности переходил на русский - бесплатно, так сказать, упражнялся. Я, со своей стороны, делал то же самое, только наоборот - разговаривал только по-французски. Как говорится, "нашла коса на камень". От этой пословицы Клод был в полном восторге, как от многих других. Сколько он уже знал наших пословиц и поговорок - это уму непостижимо, впору целому институту!
Данилыч пытался меня не пустить: но как я мог остаться, если меня ждали международные дела!
Встреча эта была довольно многочисленной и происходила в Центре Юнеско - здании довольно странной, модернистской архитектуры, но внутри очень удобном и эффектном. Из обрывков разговоров в кулуарах я ухватил, что главная тема этой встречи - разоружение, причем многие, как я и опасался, были против вывода американских ракет из Франции, боясь нас.
- Ну дела! - я просто разнервничался.
- Отведу тебя к твоим соотечественникам. Некогда тут мне с тобой, балбесом, возиться! - Клод тщательно выговорил эти слова и гордо поглядел на меня: "Ну как?".
- Смотри, схлопочешь! - дружески сказал ему я, и Клод, конечно же, это выражение тут же жадно записал.
Мои соотечественники приняли меня сухо и даже несколько настороженно. "И так забот полон рот, да еще и этот ребенок тут появился, да еще забинтованный" - реакция их была приблизительно такова.
Никто из них даже не назвал себя. Кто они были тут - журналисты или работники посольства или торгпредства, - так и осталось мне неизвестным: не детского, мол, ума это дело!
Только один из них буркнул свою фамилию, - кажется, Мизюков. Он же слегка небрежно сказал мне, что дело тут предстоит серьезное, враг коварен и поэтому чтобы я (имелось в виду, с моим куриным умишком) не смел бы высовываться: могу только иногда, по его сигналу, выкрикивать: "Мир! Дружба!" - и это все.
Сразу повеяло воспоминаниями о родной школе, о замечательной нашей директрисе Латниковой: она тоже горячо мечтала о том, чтобы дети не мыслили, а только бы декламировали текст, написанный другими - лет так до сорока. Но не зря я прожил последние месяцы, кое-что понял; бояться таких людей, во всяком случае, уже перестал.
- Ну посмотрим, как получится, - дружески сказал я Мизюкову. - Если вы не справитесь, я помогу.
Мизюков посинел.
Потом они понемногу пришли в себя и продолжили прерванный мной разговор.
Я опять разволновался, слушая их: "Ну что они говорят!" Вернее, говорили они, может, и правильно - о том, что это реакционная пропаганда пугает нами французов… правильно!! Но каким тоном они это говорили! На всю жизнь я запомнил точнейшую мысль Данилыча: что главным часто является не смысл, а тон. Можно призывать к добру, но злым тоном, а потом удивляться, почему тебе отвечают злом. Тут, - как с тревогой понял я, - может как раз получиться это самое! У Мизюкова была огромная, презрительная ноздря, и этой ноздрей он как бы презирал всех, к кому бы ни обращался… И так он еще разговаривает со своими - можно себе представить, как он выступит перед ними! Нет, нельзя его выпускать. Но что можно было с ним сделать? Он был уверен в том, что он один среди всех умный, - и переубедить его было невозможно; на этой самоуверенности, как понял я, он и вылез вверх, и по мере этого его вылезания самоуверенность его возрастала. Я понял, что отчасти напряженность сохраняется из-за таких, как он. Можно так бороться за мир, что все сделаются твоими врагами. Но как это можно было ему объяснить? "Может, - подумал я, - ему так и надо, чтобы все было драматично и сложно, чтоб показать, что работа у него тяжелая и за нее ему положено птичье молоко?"
Я рассказал им пару анекдотов, но они стали еще мрачней.
Тут все встали и двинулись в зал. Меня, естественно, они забыли пригласить с собой, но я не обижался на них за это, вернее, обиделся еще раньше.
Не было президиума и зала; все сидели вместе, беспорядочно и непринужденно.
Сначала выступали французы, потом англичане. Все они говорили о том, что очень рады уничтожению ракет в Европе, но опасаются оставшегося обычного вооружения, и неплохо бы покончить и с ним.
И тут поднялся Мизюков. Одного взгляда на него мне было достаточно, чтобы понять, что он сейчас все испортит. Так и вышло. Он заявил, что все, о чем говорили здесь, - клевета, что никакого преимущества в обычном оружии русские не имеют… По смыслу это было правдой, но по тону это выглядело прямо противоположно: конечно же я покрепче буду, чем вы, говорили его тон и взгляд! Хуже выступить, на мой взгляд, было невозможно. Главное - все корреспонденты почувствовали то же, что и я, - не дожидаясь окончания перевода, они стали торопливо строчить: смысл, как я и опасался, оказался не главным, главное - тон! Как он этого не понимает? А может, понимает, может, специально дает себе работы в этом уютнейшем городе еще лет на пятьдесят?
В наступившей напряженной тишине журналисты строчили. Мизюков величественно сел. Я понял, что наступил самый важный момент в моей жизни, - если я сейчас ничего не сделаю, я не сделаю ничего никогда!
Я вдруг вскочил, поднял руку. Все, застыв, уставились на меня.
- Я, конечно, самый сильный, потому что русский, - сказал я, - но французские силачи не читали, видимо, газет и оказались сильнее меня! - Я показал на забинтованную голову.
Раздался смех, потом дружные аплодисменты. Потом я увидел, что кино-, теле- и видеокамеры поворачиваются куда-то в другую сторону. Я обернулся туда же - и увидел Фреда. Он тоже был с забинтованной головой. Вот это номер!
- Мне тоже эти ваши французы врезали, будь здоров! - воскликнул Фред. - Так что не беспокойтесь!
Аплодисменты и хохот обрушились, как обвал. Мы с Фредом помахали друг другу.
- Так что еще вопрос насчет преобладания сил! - закончил я и был буквально ослеплен вспышками блицев.
Потом, в холле, меня снова окружили журналисты, снимали, расспрашивали. Наши - Мизюков и другие - стояли за моей спиной и составляли как бы хор при солисте.
На следующий день все газеты вышли с фотографиями - моими и Фреда. "Ребята ставят прессу на место! Мальчики побеждают взрослых!" - такими заголовками пестрели газеты.
Заголовки не очень мне нравились. Что значит - "побеждают"? Не побеждают, а может быть, - "поправляют"? Да нет, и "поправляют" тоже слишком высокомерно. Попросту пошутили и весело разошлись!
Вечером прямо ко мне в номер непонятным путем проник японец и сказал по-английски, что он представляет здесь японских борцов за мир и считает, что я могу сделать для мира больше, нежели огромные учреждения, в основном занятые сами собой. Он сказал, что очень хотел бы, чтобы я приехал через два месяца к ним в Японию и поговорил бы с японцами. Я сказал, что это заманчиво, но вообще-то я учусь в школе и неплохо было бы мне некоторое время походить в класс.
- О! Вы еще и учитесь! - восхищенно воскликнул он. Вот что значит японская вежливость.
Потом меня звали в посольство, на радио и телевидение, но я сказал Клоду, что от моей бешеной карьеры я устал и хочу в оставшиеся два дня просто пошляться по Парижу, бессмысленно и тупо. Клод сказал, что тут он мне не товарищ и умчался по делам. Какое было наслаждение - просто идти в пестрой, веселой толпе, заходить в подвернувшиеся лавочки и покупать всякую дребедень, желательно франков по пять.
Сверхзанятой Клод примчался только уже прямо в аэропорт, когда до посадки осталось десять минут. С нами вместе летели все самые знаменитые наши шахматисты, и я себя чувствовал не менее умным, чем они.
- Бросил из-за тебя все дела, - приближаясь, сварливо проговорил Клод. - Совсем мозги мне затуманил, - по-русски с наслаждением выговорил он.
- Ну, так какие ближайшие планы? - небрежно спросил его я.
- Ладно уж, так и быть приеду к тебе с выставкой наших компьютеров, - проговорил он. - Теперь знаю хоть, где остановиться, - у тебя, а не в ваших паршивых отелях, - улыбнулся он.
- Ну, давай! - Мы небрежно обнялись. Я резко рванул с пола целлофановый пакет, набитый всякой всячиной, - и он вдруг с треском разорвался, и всякая всячина с дребезжаньем раскатилась по мраморному полу. От неожиданности я застыл как столб.
- Ну, балда! - с восхищением воскликнул Клод и бросился собирать эту дребедень. Но что самое поразительное - неземная красавица в каких-то неизвестных мне мехах вдруг вскрикнула и тоже бросилась поднимать мои цацки, и седой подтянутый старичок, и толстяк в шляпе с перышком. Они собирали просыпанное мною с таким азартом, словно от этого зависела их или, во всяком случае, моя жизнь. Не успел я опомниться, как они уже окружили меня, с улыбкой протягивая мне мои игрушки. Такой и запомнилась мне Франция.
Глава XIX
Долго тянутся уроки! Отвык я от таких черепашьих темпов! Обучение рассчитано на самых тупых: пока самый тупой не поймет - дальше ни с места!
Латникова в первый же день с улыбочкой ко мне подошла:
- Ну, как съездил? Удачно?
Конечно, уже слышала в официальных сферах, какой я гигантский успех имел за рубежом.
- Да ничего, вроде нормально съездил, - скромненько так говорю.
- Ну а теперь куда собираешься? - спрашивает.
- Да не знаю пока. Разве что в Японию, на конференцию - уж больно зовут.
- Как, опять в учебное время?
- Даже не знаю. Как получится, - говорю. Чувствую, она совсем растерялась от такого ученика.
- Да вы не расстраивайтесь, Серафима Игнатьевна, - сказал. - Вот разрешите вам вручить сувенир из Парижа.
Вручил ей сувенир - копеечный, как всем раздавал, - коробочка с целлофановым верхом, а в ней - цветочек, из материи, и крохотный пузырек духов.
- Ой, что за прелесть! - сразу же расцвела. - Ну спасибо, Горохов. Я всегда всем говорила, что ты парень неплохой.
Когда, интересно, она это говорила? Что-то я не помню. Ну неважно!
- Может быть, - доверительно спрашивает, - тебя хотя бы недели две не вызывать к доске, пока подтянешься? Отстал, наверное.
- Нет, ну зачем же? - ответил я. - Вызывайте, даже обязательно. Я готов.
Вот уж чего я не боялся, так это вызовов к доске! Тот скромный подарок из универмага Монпарнас-де-Мен торговой фирмы "Си-энд-ей" - если вы помните, часы-компьютер, - с колоссальным объемом памяти оказался. Я не пожалел времени и всю математику, литературу, химию и прочие науки в память ввел - та же шпора, но на электронной основе. Вопрос? Пожалуйста! Поиграл на кнопочках - и на экранчике-дисплее зелеными буквочками ответ. Любые уравнения из высшей математики - пожалуйста! По школе за мной косяками стали ходить, причем и десятиклассники тоже: "Слушай! А вот это уравнение попробуй…" Пожалуйста! Об чем речь? Нет проблем!
Некоторых учителей, понятно, это немножко раздражало, спрашивали, как бы не понимая: "Что ты там на часы все поглядываешь? Торопишься, что ли?" - "Да, - говорю, - немножко тороплюсь". В классе - хохот. До того уже дошло, что никаких уже пятерок за мои ответы не хватало, пятерки с плюсами приходилось ставить. Однажды пошел, ради хохмы, на контрольную по математике в десятый - все раскидал за пятнадцать минут - нечего делать!
Наконец все уже все поняли. Латникова вызывает меня, спрашивает смущенно (сувенир мой красуется у нее в шкафчике за стеклом):
- Слушай, Горохов, все-таки неудобно, наверное… штучкой этой пользоваться… во время уроков, а? Все-таки что-то вроде шпаргалки получается - согласись!
- Это не штучка, - говорю, - а персональный компьютер. И вы не корить меня должны, а благодарить, что я хоть каким-то образом компьютеризацию у вас в школе ввожу, а то ведь вы не приступали еще к этой работе.
- Да… нам оборудование не поставили пока, - Латникова залепетала. - Методичек нет…
- Ясно, - сказал я. - Так у вас, видимо, будет всегда. А если я хоть себя одного компьютерам научу - и то будет хорошо!
Повернулся, ушел. И больше вопрос этот не поднимался. Вот так.
Особенно смешно мне на физкультуре было: нормальные вроде бы парни не могут поднять ногу на уровень плеча. Я как-то не утерпел - достал ногой лампочку на стене. Ну, примерно так обозначил, что должен уметь современный парень.