Ещё я слышал о том, что дети переносят любые болезни гораздо легче, чем взрослые люди. И когда мама или папа заболевали, я огорчался из-за того, что болезни внутри семьи нельзя распределять по своему усмотрению: я бы с удовольствием принимал на себя их гриппы, ангины, спазмы сосудов. И даже камни, которые где-то откладывались у папы, я бы, не задумываясь, взял и "отложил" где-нибудь у себя.
Я знал, что у взрослых от волнения повышается давление, сосуды сжимаются и происходит ещё много такого, чего со мной никогда не случалось. В общем, мы вовремя позвонили!
Все смотрели на меня так, будто хотели вслед за Наташей сказать: "Алик, спасибо!.."
И хотя все наши родители были уже успокоены, мне показалось, что телефон мы использовали не до конца.
- Давайте позвоним кому-нибудь из ребят? - предложил я.
Начали с Парамонова. Это был человек лет двенадцати с половиной, не более. Восторженность была его яркой особенностью. Он мог сделать слона не только из мухи, но даже из комара. Я знал, что, если позвонить Парамонову, он растрезвонит об этом звонке на всю школу.
- Парамонов, - произнёс я в трубку чуть приглушённым, таинственным голосом. - Привет тебе прямо со старой дачи!
- Вы ещё там?
- А где же нам быть?
- Потрясающе! С Нинель Фёдоровной?
- Нет, абсолютно одни.
- Просто не верится!
- Приезжай посмотри!..
- Одни в целой даче?
- Да. Она полностью в нашем распоряжении.
- Потрясающе!
- Мы вернёмся глубокой ночью.
- Не может быть…
- Позвони ко мне домой и проверь у родителей. Или к Покойнику. Уж родители не соврут!
- Почему же так поздно?
- Мы сидели в подвале.
- Долго?
- Четыре с половиной часа. А может быть, больше.
- Потрясающе! Что вы там делали?
- Раскрывали страшную тайну.
- И раскрыли?
- Да, мы раскрыли. Тайну скелета!
- Кого?
- Скелета, скелета… Не удивляйся!
- Настоящий скелет?
- А ты думал - игрушечный?
- Чей?
- Трудно сказать с абсолютной точностью. Мы не были с ним знакомы…
- Вы в той самой даче? Которая описана в повести? Ну, в той, в которой исчез человек!
- Мы тоже могли исчезнуть. Но мы боролись!
- Их было много?
- Один человек.
- Всего один? А вас - целый литературный кружок!
- Если бы ты видел его, ты бы понял… Но мы победили. Теперь он наказан и находится в заточении. Мы посадили его в подвал!
Потом уж мы стали звонить и другим своим одноклассникам.
- Слушайте старую дачу! - говорил я. Или так: - На проводе - старая дача! Мы вернёмся глубокой ночью…
Нам завидовали и поэтому сомневались…
- Наверно, сидите дома?
- Можете проверить у наших родителей. Уж родители не соврут!
Чтобы Наташа не сочла меня в чём-то нескромным, я говорил: "Мы боролись… Мы разгадали… Мы посадили в подвал…" Хотя на самом деле боролся с Племянником я один и я один загнал его в подземелье. "Пусть для своих одноклассников я буду пока безымянным героем, зато для Наташи навсегда останусь скромным и чистым!" Эта мысль меня утешала.
- Разве нам не пора на станцию? - спросил Покойник.
- Пора, мой друг, пора! - со вздохом ответил я: мы ещё не успели обзвонить всех - в нашем классе учились сорок два человека.
Время у нас было, но сомнения меня подгоняли: "А если я снова что-нибудь перепутал? А если электричка придёт раньше, чем полагается?.."
- Бежим! - сказал я. Ходить мы в тот день вообще разучились.
- Но сначала надо выпустить из подвала Племянника, - сказала Наташа.
- Зачем его выпускать?
- Чтобы он там не умер.
- О, как ты добра! - воскликнул я и прижал руки к груди.
- Пусть сидит "за решёткой, в темнице сырой", - сказал Покойник. - Разве он не заслужил наказания?
- По-моему, он своё отсидел, - сказала Наташа. И взглянула на часики.
- Мы сидели гораздо больше, - возразил я. - Хотя ни в чём не были виноваты. Почему же он должен сидеть меньше, чем мы?
Мне не хотелось ей возражать. Выполнять любое её желание - вот что было моей мечтою! "Но как же нам его выпустить? Каким способом? - молча рассуждал я. - Пожалуй, освободить его из подвала ещё трудней, чем загнать туда!"
Мы вышли из комнаты и стояли возле лестницы: она вела прямо к железной двери, которая вела прямо в подвал.
- Он ведь не сам… Это же я, - тихо начал Глеб.
- Молчи! - Грозным шёпотом я закрыл ему рот: не хватало ещё, чтобы он сознался и сам всё раскрыл. Нет, это должен был сделать я, Детектив!
- Наташа права, - сказал добрый Принц Датский. - По-моему, племянник Григорий уже осознал… Сидит тихо.
Как раз в эту минуту из подвала донеслось:
- Откр-рой! Слышишь, парнёк? Сломаю стену! Оторву тебе голову!
- Я готов пожертвовать своей головой! Но она ещё может вам пригодиться: следствие не закончено! - крикнул я, перегнувшись через перила, чтобы Племянник услышал. - Кое-что мне неясно… Следствие будет доведено до конца! До победного! И может быть, я найду смягчающие вину обстоятельства. Так что сидите тихо!
Я взглянул на Глеба. Он пригнулся, и нежная, бархатная кожа его лица покрылась нервными пятнами. Я пощадил Глеба и не стал объяснять, что именно я уже выяснил и что осталось неясным. Кроме того, по всем правилам я не мог его обвинять, не установив мотивов совершённого преступления. А может быть, среди этих мотивов действительно найдутся смягчающие вину обстоятельства? Для Глеба и даже, может быть, для Племянника. Законность! Прежде всего законность!..
- В конце концов, я могу пожертвовать своей головой, - повторил я. - Но одной головы ему будет мало… А вами я рисковать не могу! - и взглянул на Наташу.
- Откр-рой! - орал из подвала Племянник. - Дачу сожгу! Не пожалею себя!
- Вот видите: он себя не хочет жалеть. А вы думаете, что он пожалеет вас. О, как вы доверчивы!
- Что же делать? Время идёт, - сказала Наташа. - Где выход, Алик?
Все повернулись ко мне. И в глазах я прочёл надежду, которую не мог обмануть!
Судьбе было угодно, чтоб именно в ту минуту мой взор проник прямо в комнату, дверь которой была открыта, и упал прямо на бумажку, лежавшую возле телефонного аппарата. На ней (я это запомнил!) были написаны номера милиции, "скорой помощи", пожарной команды и тёти Племянника.
Идея тут же, без промедления, озарила меня!
- Мы позвоним к тёте, она завтра утром приедет и освободит его!
- Вон… На бумажке… - подсказал Глеб.
- Спасибо, - ответил я таким тоном, будто нуждался в его подсказке. Мне вдруг захотелось самому подкинуть Глебу какие-нибудь смягчающие обстоятельства. Дать ему возможность чем-нибудь искупить… Хотя каждый раз, когда я взглядывал на него, один и тот же вопрос обжигал меня: "Зачем? Зачем он всё это сделал?!"
- До утра держать человека в подвале нельзя, - сказала Наташа.
- Человека нельзя. Но Племянника…
Второй раз в жизни я возражал ей. Это было невыносимо!
- Жестокостью нельзя победить жестокость, - сказала Наташа.
Я был уверен, что эту мысль она обязательно должна записать в тетрадку! Хотя я с этой мыслью и не был согласен. Доброта к противнику - не жестокость ли это? И можно ли, пожалев противника, не наказать при этом себя? Такие сомнения терзали меня и чуть было не растерзали совсем.
Я был уверен, что и мои мысли попадут в общую Наташину тетрадь, когда она наконец станет общей в самом прекрасном смысле этого слова: её и моею!
Может быть, Наташины мысли были благородней моих. Но с благородными мыслями, как я понял в тот день, очень много мороки: очень уж они осложняют жизнь. Позвонили бы тёте - и всё. Так нет же: нельзя держать человека в подвале!
- Освободить должен кто-то один, - сказал я. - А остальные должны перед этим исчезнуть. И в условленном месте ждать того, кто отправится навстречу опасности.
Все подумали, что навстречу опасности непременно отправлюсь я. В глазах друзей я прочёл нетерпеливое ожидание моего подвига. Именно моего! Что ж, я сам их к этому приучил. И вдруг Наташа сказала:
- Ты не пойдёшь.
И хотя на этот раз я отправляться на подвиг не собирался, но в ответ на её слова грустно вздохнул и сказал:
- А почему бы мне не пойти?
- Потому что тебя он ненавидит больше, чем нас. И именно тебе собирается оторвать голову.
"Значит, она дорожит моей головой!" Эта мысль заставила меня устремить все свои силы на поиск решения.
Взор мой стал напряжённо блуждать по комнате и неожиданно остановился на Глебе. Он не пригнулся, не спрятал взгляда. В тот день я всё время читал что-нибудь в чужих глазах. На этот раз я прочёл: "Дай мне возможность помочь вам и искупить…"
Я отвёл Глеба в сторону:
- Понимаешь ли ты, что в это жуткое положение мы попали из-за тебя?
- Понимаю.
- Я ещё выясню, для чего, с какой целью ты это сделал!
- Я сам… Хоть сейчас…
- Нет, не теперь. Ни в коем случае не теперь! Пойми: решают секунды. Мы можем опоздать на последнюю электричку. И тогда… Одним словом: готов ты на подвиг?
- Я бы… Конечно… Если бы…
- Никаких "если бы"! Готов или нет?
- Готов.
- Тогда именно ты спустишься в подвал и освободишь оттуда Племянника. Только тебе одному из нас всех он не сделает ничего. Ведь вы же сообщники. Соучастники преступления!
- Да он меня… Ведь это же я его сначала… А потом с вами вместе… Он не простит!
- О, как ты наивен! Неужели ты думаешь, что я всего этого не предвидел? Излагаю свой план коротко, или, как говорят, конспективно. Разжёвывать нету времени. Для Племянника всё должно выглядеть так… Ты не с нами. Ты против нас! Запомнил? Сначала мы силой вытащили тебя из подвала, потому что ты, как верный сообщник Племянника, хотел там остаться. Запомнил? Потом ты всё время рвался выполнить свой долг соучастника преступления и освободить Племянника из подземелья. Чтобы ты так сильно не рвался, мы тебя связали верёвками. А сами убежали на станцию… Тогда ты нечеловеческими усилиями воли порвал верёвки, кинулся на помощь сообщнику и освободил его! Запомнил? Можешь не повторять: нету времени! Скажи: ты согласен?
- Согласен… Но если он вдруг…
- Риск - благородное дело. Это известно. А тебе сейчас как раз самое время совершить что-нибудь благородное. Ты согласен?
- Согласен…
Перед всеми остальными я раскрыл лишь часть этого плана: ведь они не знали, что Глеб был сообщником…
- Мой скромный замысел осуществит Глеб Бородаев! - сказал я. - Чтобы наш бедный узник не растерзал его, всё будет выглядеть так… Поскольку дедушка Глеба таскал Племянника на руках, Глеб будто бы сразу хотел освободить его из заточения. Но мы не давали. И даже связали бедного Глеба. Когда же мы убежали на станцию, он развязался и освободил того, кого дедушка таскал на руках. Племянник обнимет своего благородного освободителя! А мы будем ждать Глеба в лесу, возле того огромного пня, на котором сидел Покойник. Помните? Так… Теперь остаётся его связать!
- Кого? - испуганно прошептал Покойник.
- Глеба, конечно! Его внешний вид должен говорить об отчаянной борьбе, которую он вёл с нами. Синяки, царапины… У тебя нет синяков?
- К сожалению, нет… - виноватым голосом сказал Глеб.
- Поищи! Иногда мы незаметно ударяемся обо что-нибудь, а синяки остаются. Надо, чтобы Племянник увидел их!
Глеб оглядел свои руки.
- А на теле? Поищи как следует!
Девочки отвернулись.
- Нигде нету… Ни одного синяка… - грустно сообщил Глеб.
- И царапин нет?
- Ни одной…
- Очень жаль. Не царапать же нам тебя специально! - сказал я громко. И добавил тихо, на ухо Глебу: - Хотя ты это и заслужил.
- Как же теперь… Что делать? - спросил Глеб.
- Ну, хотя бы расстегни рубашку, оторви от неё несколько пуговиц… Но не выбрасывай их, а держи в кулаке: покажешь Племяннику. Это будет вещественным доказательством!
Глеб оторвал пуговицы прямо, как говорится, с мясом: очень уж он хотел добиться смягчающих вину обстоятельств!
- Теперь как следует растрепли волосы! Так… Хорошо. А теперь главное: мы перевяжем твоё туловище верёвкой. А руки оставим свободными, чтобы ты мог открыть ими английский замок. Или лучше так: привяжем тебя к стулу. И ты прямо со стулом на спине пойдёшь его выпускать. Выберем стул полегче. Вот этот, плетёный…
- Я и тяжёлый… Пожалуйста…
Глеб был готов на всё!
- Давайте верёвку, - скомандовал я.
Но никто мне её не дал. Верёвки не было…
- Может быть, без неё обойдёмся? - сказал Покойник, которому очень уж не терпелось поскорее удрать на станцию.
- Не обойдёмся! - ответил я. - Царапин нет, синяков нет!.. Ещё и верёвки не будет? Надо побольше доказательств борьбы, которую вёл с нами Глеб. Чтоб Племянник поверил. Мы не можем рисковать жизнью товарища! - И тихо шепнул Глебу на ухо: - Хотя твоей жизнью можно было бы и рискнуть.
Я всё время забывал о священном правиле: не закончив расследования, не предъявляй обвинения! Забывал и спохватывался. Спохватывался и опять забывал…
Но Глеб не обижался. Острое чувство вины терзало его.
- Там, на чердаке… - сказал он. - Сушат бельё… Значит, верёвки…
- На чердаке? - переспросил я.
- Наверху… Там темно. И вообще…
- Покажи дорогу!
- Я с вами! - сразу вызвался благородный Принц Датский.
- Нет, оставайся здесь, - сказал я. - Вдруг Племянник вырвется на свободу! Придётся защищать женщин. Хоть одного мужчину надо оставить!
- А я? - тихо спросил Покойник. - Разве я…
- Да, конечно! Ты давно хотел умереть. Вот, может быть, и представится случай…
Мы с Глебом отправились на чердак. Когда мы уже выходили из комнаты, нас догнал голос, который я не мог спутать ни с каким другим на всём белом свете:
- Осторожно!
Одно только слово… Но в нём было всё, о чём я мечтал: тревога, просьба скорее вернуться и нежное обещание ждать! Так провожают на подвиг. Что встретит нас там, на чердаке? Этого никто бы не мог сказать.
Сперва мы поднялись на второй этаж, где была комната, из которой обычно неслось: "Ах, вы живы? А мы вас - бац! - по загривку! Ах, вы ещё трепыхаетесь? А мы вас по шее - трах!" Из комнаты выполз па полоска света. Я заглянул… На столе, который был без скатерти и даже не был накрыт газетой, валялась колода карт. Горела лампочка без абажура. Дальше наверх вела лестница без перил.
- Сюда… - сказал Глеб.
Мы стали подниматься ещё выше по лестнице, которая ворчливо заскрипела, хотя она и не была описана в повести Гл. Бородаева. Над ней навис бревенчатый потолок без штукатурки. Да, всё здесь было какое-то голое, словно бы неодетое: стол без скатерти, лампочка без абажура, потолок без штукатурки, лестница без перил…
Мы шли вперёд без страха!
Я сначала нащупывал в темноте ступеньку, а потом уже делал шаг: одно неосторожное движение - и я бы полетел без всякой надежды ухватиться за перила, которых не было.
Наконец мы достигли цели!
Чердак был построен в форме гроба, накрытого крышкой. Мы были внутри этого гроба. На меня приятно пахнуло гнилью и сыростью.
Я снова был в родной детективной обстановке: темно, таинственно, сквозь треугольное окно ветер заносил свист и холодные капли…
Природа, стало быть, продолжала жить своей особой, но прекрасной жизнью: на улице, как прежде, шёл дождь.
Окно было без стёкол, а верёвки, протянутые через чердак, без белья. И тут тоже всё было голое, неодетое, словно кем-то ограбленное. Это мне нравилось!..
Казалось, из мрачных углов на нас вот-вот что-то набросится. Но этого, к сожалению, не случилось.
Протянув вперёд руки, мы пошли нетвёрдой походкой по нетвёрдому земляному полу в глубь чердака. Глеб шёл впереди. В темноте я наткнулся на что-то твёрдое и мысленно вздрогнул. А может быть, и не только мысленно. Глеб не заметил этого.
Он торопился отвязать одну из верёвок. Он очень старался: ему нужно было набрать побольше смягчающих обстоятельств.
Противоречивые чувства разрывали меня и чуть было не разорвали совсем. С одной стороны, я был благодарен Глебу за то, что он был свидетелем моего минутного падения, но не заметил его - то ли из-за темноты, то ли из-за того, что был занят верёвкой. Но, с другой стороны, я понимал: если бы не Глеб, мои нервы не расшатались бы и не дошли бы до такого ужасного состояния. "Зачем же он совершил то, что он совершил? С какой целью?" Это мне ещё было неясно.
Через несколько минут мы спустились в комнату Гл. Бородаева. Внук писателя нёс верёвку, которой мы должны были его связать.
- Волосы у тебя в порядке: растрёпаны! - сказал я, внимательно осмотрев Глеба. - Рубашка в порядке: без пуговиц!
- Может быть, и на пальто оторвать? Две или три?.. - предложил Глеб. Он готов был на всё!
- Нет, не надо. Ещё замёрзнешь! - Я читал, что к подследственным надо проявлять доброту, или, вернее сказать, чуткость.
- Теперь осталось только привязать тебя к стулу. К самому лёгкому, вон к тому…
Глеб покорно задрал руки, словно сдавался в плен. И мы привязали его к плетёному стулу.