И смелым, решительным шагом двинулся к даче, навстречу риску, подвигу и неизвестности!
А природа между тем продолжала жить своей особой, но прекрасной жизнью. Дождь усилился. Я знал, что друзья, следящие за каждым моим движением, видят, как ветер развевает мою одежду и как фигура моя постепенно словно бы растворяется в густой дождевой пелене…
Я вошёл в дачу. Сердце моё билось так сильно, что я придержал его рукой. И стал подниматься по "ворчливо-скрипучей" лестнице, которая не скрипела. Каждый шаг приближал меня либо к торжеству, либо… Но об этом я старался не думать.
Сверху опять донеслось бормотание:
- Ах, вы всё ещё трепыхаетесь? Тогда уж мы вас добьём! Ах, вы так?.. Тогда мы вас - бац! - по загривку!
Мне казалось, что эти слова относились ко мне. И я остановился. Но лишь на секунду. А потом, чтобы не оставлять себе времени для сомнений, быстро взбежал по лестнице. На пороге бывшей комнаты Дачника я вновь на миг задержался: распахнул куртку, разорвал свою старую рубашку на тех самых местах, где она уже была заштопана, потом и её распахнул, чтобы было видно моё голое тело. И толкнул дверь. Племянник по-прежнему играл сам с собой "в дурака".
Вид у меня был такой мокрый и растерзанный, что Племянник, мне показалось, в первую минуту меня не узнал. Но потом пригляделся и поднял своё огромное тело из-за стола:
- Это ты… парнёк?
- Я… - ответил я, дыша так, чтоб он понял, что я почти задыхаюсь.
- Сквозь стену прошёл?
- Нет… Я через дверь. Через ту, которая перекосилась и открывается только чуть-чуть. Сбросил пальто и пролез. Видите, рубашку порвал. Но пролез. Остальные застряли и вернулись обратно. А я прямо к вам!
- Чего же не смылся?
- Мне вам нужно сказать… Сообщить!
- Смелый ты, я погляжу, парнёк. А если я тебя обратно туда запихну, как сельдь в банку?
- Запихните! Пожалуйста!.. Я сам с удовольствием запихнусь. Но сначала послушайте. Я должен вам сообщить…
На его маленьком личике вновь не умещалось ничего, кроме усмешки.
- Я бы вас выпустил. Немного попозже. - Он захихикал. - Но раз вы сами хвост подымаете, смотрите, гаврики! Там ведь написано: "Не подходить!" А ты, парнёк, подошёл? Начихал, значит? Запихну я тебя обратно. И будешь сидеть тихо, будто мать родная не родила!
- Запихните! Пожалуйста! Но сначала послушайте!
- Чего там?.. - Он махнул на меня, словно на комара.
- Мы обнаружили там… исключительно интересную запись! На крышке стола. Прямо на крышке, сверху! Вы не заметили, потому что эта запись сделана карандашом и чуть-чуть стёрлась. Но зато очень важная! И адресована лично вам!
- Мне?
- Лично вам! Представляете?
- Мне лично?
- Вам! Не верите? Можете посмотреть!
- На столе?
- Прямо на круглой крышке. Если вам за какие-то бумажки музей объявил благодарность, то уж за стол с надписью… Наверно, портрет ваш в музее повесят. И всем экскурсантам будут рассказывать!..
- А может, и деньжатами пахнет?
- Заплатят! - уверенно сказал я. - Во-первых, за стол: это же предмет, непосредственно связанный с жизнью писателя. И его творчеством! Потом, он же всего на трёх ножках… А в музее знаете как? Чем старее вещь, чем больше поломана, тем сильней за неё хватаются. Слышали, говорят: "Музейная редкость"? Это, значит, что-нибудь поломанное или разорванное. А во-вторых, там же надпись, обращённая к вам! Табличку прибьют: "Из личного архива…" Я такие читал. И повесят портрет… Ваш портрет!
- Ну, ты не умничай! - Племянник вновь махнул на меня рукой. - Не твоих мозгов дело, парнёк.
Веди-ка меня. Если правду говоришь, всех выпушу. А если наврал, тоже выпущу… дух из тебя! Понял?
Довольный собой, он рассыпал мелкий, противный смешок. И за гопал вниз, перешагивая через две или три ступени. Я еле за ним поспевал.
"Лишь бы не сорвалось! - думал я. - Ну, а если сорвётся… Я погибну в подвале. И не так, как Аида и Радамес, которые всё-таки были вдвоём. Нет, я закончу свою жизнь в тёмном, сыром одиночестве! Всё решится буквально через секунды. Вот сейчас! Вот сейчас…" Я вытер со лба капли страха. Даже не очень опытный глаз мог бы безошибочно определить: меня трясла лихорадка. Как хорошо, что Наташа была далеко!
Мы остановились у двери, ведущей прямо в подвал.
Племянник схватился за щеколду. Железо со ржавым стоном проехало по железу. Потом он повернул круглую головку английского замка.
- Проходи-ка, парнёк…
- Нет, вы вперёд проходите. Вы ведь старше! Я себе не позволю…
- Вежливый ты, парнёк! Не люблю вежливых.
Он шагнул в сырой мрак подвала.
И в то же мгновение дверь, которую я смело и решительно толкнул ногой, захлопнулась. Щёлкнул замок, от которого ни у кого не было ключа… На всякий случай я тут же навалился на щеколду и с трудом задвинул её.
- Парнёк, ты что? - послышалось за дверью.
- Не хочу вам мешать, - с плохо скрываемым злорадством ответил я.
- Открой дверь! Откр-р-р-ой!
- А вы нам открыли?
- Ну, пар-р-рнёк! Ну, ты у меня…
- Пока что не я у вас, а вы у меня… сидите в подвале.
- Сейчас я твоих дружков… Я их всех! Будто мать родная не родила!.. Я их…
- Сначала найдите!
- Да я их!
- Посидите вдвоём со скелетом!
Он стал колотить в дверь ногами. Но она была прочно обита ржавым железом.
- Попробуйте пролезть через другую дверь, - посоветовал я, зная, что через неё пролезет только маленькая головка Племянника. Или его нога.
- Навр-рал? Ты мне навр-рал?
- Нет, я сказал правду. Подойдите к столу и убедитесь!
Послышался топот его ножищ.
"Вот сейчас он остановился возле стола… - думал я. - А сейчас вот читает: "Племянник! Передай привет своей тёте!"".
- Откр-р-рой! - раздался крик из глубины подземелья, похожий на рёв циклопа, запертого в пещере.
Чувство законной гордости переполняло меня! Был открыт путь к телефону. Наташина мама была спасена!..
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ,
в которой мы слышим разные голоса и топот погони…
- Как тебе удалось? Как ты это совершил? Как сделал? Как?! Расскажи!
- Важен результат, - отвечал я на вопросы своих друзей. - Он сидит в подвале? Сидит! Он кричит в подвале? Кричит! Остальное, как говорится, детали.
- Победителей не судят! И не расспрашивают!.. - изрёк Покойник.
Ему не хотелось, чтобы мной восторгались, чтоб меня расспрашивали. И хоть наши желания решительно не совпадали, я тоже сказал:
- Зачем оглядываться назад? Лучше будем смотреть вперёд!
- Я слышал, что у военных принято анализировать военные операции, которые привели к победам, - сказал Принц Датский. - На них учатся остальные!
Мне не хотелось вслух анализировать свою "операцию". Ведь я перехитрил Племянника… А хитрость со стороны всегда выглядит менее выгодно, чем прямая схватка, чем смелость, проявленная в открытом бою. "Если бы они слышали своими ушами, как Племянник грозил запихнуть меня обратно в подвал, словно сельдь в банку, - рассуждал я, - они бы поняли, что я проявил не только находчивость, но и храбрость. Но они этого не слышали и уже не могут услышать. Пусть же догадываются сами. Вдруг Наташа подумает, что Племянник струсил, испугался меня! Я не буду с ней спорить. К сожалению, она вряд ли так может подумать…"
И хотя я предложил не оглядываться назад, мне внезапно захотелось, чтоб они услышали рычание Племянника и поняли, какого противника я победил!
Всем не терпелось добраться до телефона, но я предложил:
- Давайте спустимся на минутку!
Спустились все, кроме Глеба… Он, который старался первым выполнять мои приказания и даже, подобно Мироновой, заранее угадывать их, тут вроде бы не расслышал. Я не стал насиловать его волю.
Может, он боялся, что я и его тоже загоню в подземелье. А может быть, считал себя не вправе издеваться над Племянником, который ещё недавно был его верным сообщником. Соучастником его преступления! И вновь передо мной возникла загадка, которую ещё предстояло понять, разгадать: "Зачем Глеб звонил Племяннику? Зачем просил его запереть нас в подвале? Зачем?!"
Мы подошли к двери, обитой ржавым железом, и я крикнул:
- Ну, как там дела? Какое у вас настроение?
Племянник стоял по ту сторону, возле самой двери, как тигр возле металлических прутьев клетки.
- Откр-рой! - заорал он. - Откр-рой!
Все отскочили в сторону. Но я остался на месте. Я даже не шелохнулся. И с плохо скрываемой насмешкой произнёс:
- Мы же освободились собственными силами. Без вашей помощи. Вот и вы постарайтесь! Проявите инициативу, находчивость. Посидите, похудейте - тогда, может быть, пролезете через ту дверь, через которую мы…
- Я р-разнесу дачу! - кричал Племянник.
- Тётя будет очень огорчена, - спокойно ответил я. И обратился к своим друзьям: - Прошу вас наверх! К телефону. Прошу!
Все тихо мне подчинились.
Мы вошли в комнату, которую когда-то снимал у тёти Племянника Гл. Бородаев. Она переходила прямо в террасу, а терраса выходила прямо во двор.
Телефона я в комнате не увидел. И внутренне похолодел: неужели все мои старания оказались напрасными?
Но уже в следующий миг я внутренне отогрелся: Глеб поднял со стола старый женский халат, и оказалось, что телефон скрывался под ним.
- Зачем это? - спросил я.
- Тётя очень боится… Если соседи, которые с других дач… То всегда будут просить… Она прячет, чтобы не знали. Он ведь прямой!
- В каком смысле?
- Сразу соединяется с городом… Такой только дедушке… В благодарность…
К аппарату была прибита потускневшая пластинка: "Гл. Бородаеву от благодарных читателей".
Рядом лежала бумажка, на которой были записаны телефоны милиции, "скорой помощи", пожарной команды и ещё какой-то.
Это чей? - спросил я.
- Тёти Племянника… - сказал Глеб. - Она в городе. Он ей звонит. Сообщает…
- Понятно.
Острая наблюдательность немедленно подсказала мне, что никто не решается первым снять трубку. Вдруг отключён за неуплату? Или испорчен?..
Смелым движением руки я поднёс трубку к уху: раздался гудок. Наташин телефон я знал наизусть. Но она не знала, что я его знал. И я не хотел, чтоб она об этом догадывалась: ведь я чуть не с первого класса звонил ей и долго дышал в трубку, а потом перестал дышать.
- Наташа, какой у тебя номер?
Она ответила. Я набрал… Послышался женский голос.
Он был мне отлично знаком: раньше, услышав его, я сразу же вешал трубку. Но сейчас не повесил, а передал Наташе:
- По-моему, твоя мама.
- Мамуля, - сказала она так нежно, что острое чувство зависти вновь проникло мне прямо в сердце. Если б она сказала Таким голосом "Алик", я отдал бы всё самое дорогое: новый велосипед (двухколёсный!), и шариковую ручку, и бильярд с металлическими шариками!
Она продолжала:
- Нет, не из города… Мы ещё здесь, на даче. Опоздали на электричку. Всё хорошо. Ты не волнуйся. Я буду часов в одиннадцать. Попроси, пожалуйста, Анну Петровну, чтобы не уходила. Чтобы ещё посидела с тобой… дождалась меня, если может. Попросишь? Честное слово? Нет, всё хорошо! Сейчас мы на даче. Нет, не на улице. Ты не волнуйся. Просто опоздали на электричку. Целую тебя!
"Уж этого-то мне никогда не услышать!" - с плохо скрываемой грустью подумал я.
И вдруг она сказала:
- Спасибо, Алик!
- Не стоит. Пожалуйста… - ответил я и громко закашлялся, чтоб не услышали, как заколотилось в груди моё сердце.
Я вновь поднял трубку и протянул её Мироновой: я уступал место женщинам!
- Сколько минут можно разговаривать? - спросила Миронова.
- Сколько хочешь. Ты же не в автомате.
- Разве не ясно? - задал вопрос Покойник.
- Что? - спросила Миронова.
- Разве не ясно, что и другие родители тоже волнуются? И что поэтому не надо затягивать? Разве не ясно?..
Он заговорил в своей излюбленной форме. Миронова быстро набрала номер. Я, как детектив, постарался представить себе весь её разговор полностью, угадывая и то, что ей отвечали.
- Валентин Николаевич! - закричала Миронова.
- Ты говоришь…
- Издалека! - закричала Миронова.
- Очень плохо…
- Слышно! - крикнула она. - Это потому, что я нахожусь за городом.
- Тебе нужно…
- Маму! Или папу. Или брата. Или сестру.
Я понял, что Миронова любит подсказывать не только учителям, но и соседям по квартире. Всем, кто старше её. И главнее!
Потом подошёл брат, потому что Миронова назвала его по имени.
- Передай маме, Михаил, что я приеду в одиннадцать. Или в одиннадцать часов десять минут. Потому что мы опоздали на электричку. Повтори всё это слово в слово!
- Ты приедешь в одиннадцать. Или в одиннадцать часов десять минут, - повторил брат Михаил. - Потому что ты опоздала на электричку.
- Не я опоздала, а мы. Мы все опоздали! - строго поправила Миронова. - Повтори ещё раз.
Он повторил. На этот раз без ошибок, потому что она повесила трубку. Не сказала ни "целую", ни "до свидания", а просто повесила.
Я понял, что Миронова умеет не только подчиняться, но и приказывать. Тем, кто моложе её. В том, что брат был моложе, я почти не сомневался, хотя она и называла его Михаилом. И всё же, чтобы проверить свою догадку, спросил:
- Это младший твой брат?
- Он моложе на один год и семь месяцев, - ответила Миронова.
Острая наблюдательность и на этот раз не обманула меня.
Как только Миронова отошла от аппарата, Покойник, не дожидаясь моего приглашения, сам бросился к телефону.
Но его номер был занят.
- Разве нельзя было в другое время? Разве можно так долго? - ворчал Покойник. И неожиданно заорал: - Мамочка, это я! Телефон был так долго занят… Ты звонила дежурному? Какому? Ах, по городу? В больницу? И в морг?!
Его мама волновалась так, будто Покойник умер.
Потом Покойник зачем-то сообщил, что мы на даче одни, то есть без взрослых. Тут уж голос его мамы стал так ясно слышен, будто она была не в городе, а на соседней даче. Покойник объяснил:
- Нет, мы не сами… Нам Нинель разрешила!
- Зачем? Зачем ты это сказал?! - Я дёрнул его за рукав.
Но было уже поздно. Мама кричала, что она родила Покойника не для того, чтоб его потерять. Или что-то похожее.
Я вновь, как опытный детектив, мысленно представил себе весь разговор.
- Как ваша учительница могла это сделать? Ведь мы же её предупреждали! - кричала мама.
- Когда предупреждали?.. - удивился Покойник.
И я ещё раз понял, насколько лучше, если на родительское собрание идут не родители, а идёт старший брат: Покойник не знал никаких подробностей.
- Ну, уж это последняя капля! - кричала мама, будто с соседней дачи. Но всех слов не было слышно, и мне приходилось догадываться.
- Как это последняя? В каком смысле? - продолжал удивляться Покойник.
Я понял, что его мама была среди тех, которые нападали на нашу Нинель.
Глеб пригнулся так низко, как не пригибался ещё никогда.
- Иди! Твоя очередь! - сказал я с плохо скрываемой злостью.
- Я потом… После тебя… Я могу после…
- Ещё бы: у тебя дома ведь никто не волнуется! Ты, конечно, заранее предупредил. Уж ты-то знал…
Никто из ребят нас не понял. Но мы хорошо поняли друг друга: Глеб заранее знал, что мы поздно вернёмся. Он сделал для этого всё, что мог. И конечно, ещё утром предупредил, чтоб его не ждали.
- О Нинель Фёдоровне ты не подумал? - тихо, немного притушив свой справедливый гнев, спросил я. И угрожающе, но шёпотом, чтоб другие не слышали, добавил: - Скоро я выясню всё. Все мотивы! Зачем тебе было нужно?.. А? Потом объяснишь! А теперь звони. Как ни в чём не бывало! Иначе все догадаются раньше времени.
Он колебался.
- Звони, будто и у тебя дома волнуются!
Он подчинился.
- Мы тут… Я поздно… В одиннадцать… - сообщал он то, что его папа, сын писателя Гл. Бородаева, и раньше прекрасно знал.
Я издали обдавал Глеба холодной струёй презрения. Но так, чтоб эта струя не попала случайно в других, то есть чтоб мой взгляд не перехватили и не догадались о чём-нибудь прежде, чем я закончу расследование.
Потом я узнал адрес Принца, записал его и набрал номер своего телефона.
Он тоже долго был занят.
"Может быть, тоже звонят в морг? - подумал я. - Или Костя разговаривает со своими приятелями? А точнее сказать, с приятельницами…" Телефон был занят минут пятнадцать, не менее. Но и не более, потому что я проверил по часам, которые были на руке у Наташи. У меня тоже были часы, но я старался как можно чаще обращаться к её маленьким часикам. Брал Наташину руку, подносил к самым глазам. Это были незабываемые минуты!
Номер был занят, а я радостно улыбался. Все смотрели на меня с удивлением.
- Если так долго, значит, это наверняка Костя, - стал объяснять я. - Мой брат! Именно он должен сбегать к родителям Принца. Хорошо, что он дома!
Наконец я высказал Косте свою просьбу.
- А Нинель Фёдоровна с вами? - спросил он таким тоном, каким обычно не спрашивают об учителях. - И она тоже просит меня?
- Да! - Я солгал. Но ради высокой цели!
- Тогда я сделаю это немедленно. Передай ей приветик! И сообщи, что я буду ходить на все родительские собрания. Пусть почаще их созывает. Салют! Я мчусь к родителям Круглова!..
Круглов - это была фамилия Принца.
Даже не очень опытный глаз мог безошибочно определить, что у всех стало хорошее настроение: мы уже не волновались за наших родителей, потому что они уже не волновались за нас.
Моя мама не была так тяжело больна, как Наташина. Но я часто думал о здоровье мамы и папы. Однажды я услышал по радио, что долголетие часто как бы получают в наследство от родителей, от бабушек и дедушек. Одним словом, от предков. Это меня очень обрадовало: мои бабушки и дедушки - все четверо! - были бодры и здоровы. Значит, их дети, то есть мама и папа, тоже должны были прожить очень долго!
Один дедушка был даже до того здоров, что лет десять назад развёлся с бабушкой, которая тогда ещё не была бабушкой в полном смысле этого слова, и потому тоже смогла выйти замуж второй раз. Теперь иногда дедушка (по маминой линии) приходил к нам в гости, как говорили, "с молодой женой", а бабушка (тоже по маминой линии) приходила со своим "молодым мужем", который был старше её лет на пятнадцать. Мы всегда встречали их очень гостеприимно. Единственное, за чем приходилось следить, - это за тем, чтобы бабушка с мужем и дедушка с женой не приходили в один и тот же день, то есть, как говорил Костя, "чтобы не сталкивались". Я поинтересовался однажды прабабушками и прадедушками, - оказалось, что они тоже жили на свете долго. Теперь оставалось мечтать только о том, чтобы врач, выступавший по радио, был прав: я очень надеялся на наследственность! Я очень хотел, чтобы мама и папа всегда были здоровы…