Через полчаса я сунул голову в дверь. Марфа лежала лицом к стенке. Я на цыпочках подошел - глаза ее были закрыты, лицо, как бумага, белое, мокрое, неживое.
Мне словно пробку загнали в горло. С минуту не мог дохнуть. Еще и помрет так!
- Теть Кать, - подбежал я к Коськиной матери, штопавшей вытертые вельветовые штаны. - Теть Кать… - Глаза что-то защипало. - Там с Марфой что-то… Лежит, как мертвая, и ни слова.
Тетя Катя быстро откусила нитку, вскочила со скамеечки и с коричневыми штанами в руках бросилась внутрь, кинув мне:
- Погоди…
Вышла она минут через пять.
- Тошно ей, мутит, голову ломит. Боюсь, отравилась. Рыбу в столовке ела. Это случается. Побегу к доктору, а ты побудь возле нее.
Сгорбившись, стоял я возле койки. Никогда еще не чувствовал я себя таким беспомощным и жалким. А может, она и не жива ужа?
Я тронул ее за локоть.
- Марф, а Марф…
Глаза Марфы медленно открылись. Измученно-синие, огромные, блестящие, они остановились на мне.
- Ты потерпи немного, Марфа!.. - Я хотел говорить твердо, мужественно, а голос почему-то звучал жалобно и тоненько. - Сейчас врач придет. Сейчас…
Врач не приходил долго, и я сидел на табуретке возле койки и страдал. Никому не желаю просидеть так хоть пять минут! Вот она, Марфа, жена брата и сестра дружка Кольки, та самая Марфа, которую так боялись мы, строители космической ракеты, и чьи приказы беспрекословно выполняли, она неподвижно лежит сейчас в этой дырявой палатке, в самом центре Сибири, и каждую минуту может умереть…
А главное, вот беда: Борис ничего не знает. Попробуй сообщи ему, найди в тайге или где-то на берегу Ангары, где бригада ставит сейчас опоры под линию высокого напряжения.
…После ухода врача выяснилось, что Марфа по неопытности наглоталась ядовитого дыма, предназначенного для мошки, и ей стало плохо.
- На свою же удочку попалась, - полушутя говорила она часа через три, сидя на койке, бледная и растрепанная, с синеватыми пятнами под глазами. - Кран ядохимикатов на поворотах надо выключать, а то дым так и валит на тебя же. По собственной дурости все.
Она встала с койки и, пошатываясь, шагнула к двери.
- Ты куда? - напустилась на нее тетя Поля. - Не отошла еще, поди?
- Картошку надо чистить. Боря скоро придет.
- Глупая! - цыкнула на нее тетя Катя. - Лежи. Я тебе почищу и отварю.
- Да я уже ничего. - Губы Марфы страдальчески улыбнулись.
- Попробуй! - крикнула тетя Катя. - Полотенцем к койке прикручу! Так огрею! - Она даже замахнулась на Марфу тазом.
И тетя Катя ушла чистить картошку, так хлопнув дверью, что все непрочное дощатое сооружение, обтянутое выцветшим брезентом, задрожало.
Вечером, узнав о случившемся, Борис покачал головой.
- Как нехорошо все получилось, а? Может, найти что-нибудь другое?
Его сразу же поддержала Вера, придя из парикмахерской, где работала мастером.
- Хоть к нам. Уборщица нам нужна.
- Подметать волосы и подносить горячую воду для бритья? - спросила Марфа.
- Хотя бы. У тебя ведь не работа, а отрава. Вредный цех.
- Может, и правда? - спросил Борис.
- А кто же тогда защитит моего мужа от мошки? Вы думаете, мне приятно смотреть на этот заплывший глаз и опухший нос?
- Да, - сказал дядя Федя, - нельзя тебе уходить от мошкодавов, куда же мы все тогда денемся? Заест нас гнус.
18
Проснулся я очень рано, зевнул, потянулся.
Борис уже сидел на койке и зашнуровывал лыжные ботинки.
- А где Марфа? - спросил я.
- Ушла.
Я просто не поверил.
- Вчера помирала, а сегодня ушла? Не могла получить больничный лист! Вот дурочка!
И тут… Ну, об этом я мог бы не рассказывать. Словом, тут Борис дал мне затрещину.
- Не смей так говорить о старших!
- Да я ведь не хотел сказать, что она глупая, она просто имела все права…
- Мыться! - сказал Борис. - Живо.
Я махнул рукой: даже слушать не хочет. И вышел из палатки.
Я нажимал поршенек, намыливал руки, морщился от попавшего в глаза мыла и думал про Марфу: то спокойно сидела на своей почте, взвешивала бандероли, стучала молотком-штемпелем по маркам, дома ползала по грядкам и, вредя "Ракетострою", заставляла нас с Колькой таскать воду на огород, а потом вдруг приехала сюда, в эту дырявую, старую палатку, и теперь ездит на машине с аэрозольной установкой по разбитым дорогам строительства, и вокруг грязь, вонь, пыль, мошка - ничего хорошего, а она вроде и довольна…
Мы быстро позавтракали.
- Не хочешь спать? - спросил Борис. - Ты чего так рано встал? Спи, пока на работу не идти. Все спят.
- Успеется, - сказал я, с некоторой завистью прислушиваясь к посапыванию Коськи за стенкой.
Борис был прав. Когда мы вышли из палатки, было свежо и солнечно, группками шли на работу строители и ни одного мальчишки. А мир без единого мальчишки и девчонки казался странным и немного чужим.
Мы дошли до тайги.
- Со мной не пойдешь?
Я вспомнил, что сейчас монтеры занимаются скучным делом - роют ямы под опоры, валят лес. И тащиться до них нужно пешком километра четыре. Да к тому же я не забыл и про затрещину. Я, правда, не очень гордый, но и не такой, как Коська.
- Не хочется, - буркнул я.
Признаться, куда занятней было ремонтировать с мальчишками у Ангары деревянную лодку.
- Ну, пока! - Борис зашагал по таежной дороге, высокий и сильный, в синей спецовке и лыжных ботинках.
Я потянулся, зевнул, протер глаза и медленно пошел назад по обочине дороги.
Иногда меня обгоняли порожние самосвалы. Но их было мало. Потом одна за другой прошли три машины с какими-то смешными штуковинами в кузовах.
И вдруг я опешил. В последней машине сидела Марфа. Да, да, наша Марфа в ватной стеганке и бордовом платочке, туго стянутом у подбородка, отчего лицо ее казалось круглым, как у игрушечной матрешки.
- Ма-а-а-а-рфа! - закричал я сколько было сил.
Она махнула мне рукой.
"Зовет", - решил я и со всех ног бросился за машиной, нагнал и внезапно увидел, что Марфа грозит мне кулаком. Но то ли от быстроты бега я плохо соображал, то ли подумал, что Марфа любит только пугать, как бы там ни было, я догнал машину, вцепился руками в задний борт.
- Слезай! - Марфа приподнялась с металлического поворотного стульчика. - Нельзя!
Я подтянулся на руках и перевалился животом в кузов.
И не успел опомниться, как Марфа налетела на меня, втянула в кузов… и отшлепала. Ну, по какому месту, уточнять не буду - сами понимаете…
- Пусти! - завопил я, задергался, захохотал, хотел вырваться, но даже и повернуться не смог в ее руках. Сильнющая же она, оказывается!
Мне стало зверски обидно, и я отчаянно задергался в ее руках.
- Уйди! Боре скажу. Пошла вон!..
Я совсем этого не хотел, но как-то получилось так, что на щеках появились слезы.
Они заливали курточку, руки, капали в кузов. Марфа отпустила меня, посмотрела с презрением и плюнула через борт. Ух, и разозлился же я на нее!
Машины между тем миновали поселок, и по сторонам пошел низкий кустарник. Марфа уже сидела на своем стуле возле движка с длинной трубой, торчавшей, как пулемет. Вместо пламегасителя на конце трубы виднелась железная "шляпа" - сопло.
Я присел на какой-то бидон. Я вдруг подумал, что рев был единственно правильное, что я мог сделать: теперь Марфа не сгонит меня с машины. Жалеет уже, небось, что дралась!
В ушах ревел ветер. Местами машина подпрыгивала на ухабах.
Марфа дернула на себя ручку. Движок застучал, затрясся, и из трубы вырвалось реденькое белое облачко. Остро запахло бензином.
Я зажал нос.
Облачко меж тем густело, и вот уже по кустам и сырым кочкам поползли плотные ядовитые облака. Утро было безветренное, тихое, и дым, обтекая кусты и травы, стоял долго и очень медленно оседал на мокрые от росы листья и траву, проникая во все поры и закоулки комариного царства.
Так они и мчались, одна за другой, три машины, неся гибель гнусу, его личинкам. Тугая струя дыма упиралась в "шляпу", Марфа поворачивала ее под разным углом, и дым шел в нужную сторону широкой и сильной волной. Иногда в сопло били искры, и тогда Марфа совсем была похожа на пулеметчицу, на Анку-пулеметчицу из старого фильма о Чапаеве…
Когда мы пролетали по новому поселку, волоча за собой хвост дыма, коровы с мычанием, задирая хвосты, удирали от нас, заливались собаки. И только мальчишки не удирали. Зажимая носы и рты, ныряли они в море дыма и махали руками.
Я высунулся из-за борта и помахал им.
- И нас возьми и нас! - как полоумные, вопили мальчишки.
Солнце поднялось выше. Марфа расстегнула ватник. Ее правая рука лежала на рычаге, а левой она подавала условные знаки шоферу: один удар по кабине - ехать медленно, два - быстро, три - как ветер…
На поворотах, где дорога давала петлю, Марфа выключала дым, и он не настигал, не окатывал нас. Если ж иногда задувал ветерок и редкие клочья нападали на машину, Марфа приказывала мне:
- Не дыши!
Скоро бензин в бочке агрегата кончился, и на землю из трубы закапало масло.
Солнце уже стояло над дымчатыми сопками, проснулись поселки, на дорогах появились люди.
Марфа выключила движок и, выгнув спину, протяжно зевнула.
- Боря все съел? - спросила она.
- Все.
- Ну что ж, пора и домой.
Машина стала. Из дверки высунулся шофер, молоденький скуластый Митя.
- Марф, сгоняем на аэродром? Минутное дело.
Марфа сняла платочек, обмахнулась.
- Опять к ней? Ох, и надоедливый ты! А мы с Вовкой тут при чем?
- Да мы мигом, - стал оправдываться Митя, - и я совсем не к ней, просто надо посмотреть, как работают новенькие.
- Ой, какой заботливый стал!.. Ладно, только по-быстрому, - сердито сказала Марфа.
- Идет! - пропел Митя.
До аэродрома домчались в пять минут.
У большого зеленого самолета с надписью "Аэрофлот" по фюзеляжу расхаживал летчик. С деревянной эстакады из огромной железной бочки по шлангу в баки самолета бежала ядовитая смесь. На эстакаде стояли девчата и пересмеивались.
Кончив заправку, самолет вырулил на середину поля, заработал винт, и самолет побежал по земле.
- Улетел соколик! - сказала на эстакаде одна белокурая, заслонившись ладонью от солнца.
- Хоть бы покатал когда!.. - пожаловалась другая, полногрудая, в замасленном комбинезоне с лямками. Она стояла, широко, по-мужски расставив на высоком помосте ноги, и если бы ветер не рвал на ее голове косынку, она казалась бы на фоне неба статуей.
- Нина, - негромко позвал Митя, - иди-ка сюда.
Девушка посмотрела вниз. Глянул я на ее маленькие, широко расставленные глаза, на лицо в родинках и себе не поверил: как похожа на Гошку! Впрочем, что ж тут удивительного: сам на пароходе говорил, что одна сестра его - "мошкодав".
- Тебе чего? - спросила Нина.
- Сказать чего-то… Сойди.
- Сам подымись! - раздалось сверху. - Вторую бочку вкатывать нужно. Сейчас наш Васечка прилетит. Уж такой прожорливый! Полчаса пыхтишь тут, а он в пять минут опорожнит. Уж не пьет ли сам?
Девчата на эстакаде захохотали.
Митя, уязвленный равнодушием Нины и хохотом остальных, подошел к эстакаде.
- Куриные вы головы, нет того, чтоб мозгами пошевелить. Вон какую технику к нам гонят, а вы так и будете животики надрывать, бочки втаскивать? Чего стоит лебедку поставить?
- А и то правда, девоньки! - посмеиваясь, крикнула Нина. - Теперь, Митенька, без лебедки не приходи, на танцы не приглашай и в тайгу не зови…
Самолет между тем опрыснул белым облаком острова на Ангаре и леса вокруг строительства, завернул назад, и девчата на эстакаде засуетились, вкатывая новую бочку. Марфа бросилась подсоблять им. Когда девчата, перехватывая бочку, меняли руки, она подставляла под железное ребро плечо. Я видел, как от напряжения покраснело у нее лицо.
Митя из самолюбия и пальцем не притронулся к бочке. Мне, говоря по совести, хотелось помочь девчатам, но мужчин было двое - я да Митя, - и не посчитает ли он меня штрейкбрехером?
Нина локтем вытерла лоб.
- Ну и силища в тебе, Марфа, поди, самолет одна покатишь по полю, а? Ведь покатишь? Со всем экипажем… - Нина оглядела ее крепкую фигуру.
- Не пробовала, девочки, - призналась Марфа, - вот сядет - попробую.
Даже рев самолета, шедшего на посадку, не мог заглушить хохота.
- Почаще заворачивай к нам, Марфа! - крикнула Нина. - Вон сколько бочек дожидается.
- Хм-м!.. - Марфа покосилась на шофера. - Это, между прочим, от тебя зависит, Нинка. Не очень-то уж ласково встречаешь ты нашу колымагу…
Митя оглушительно хлопнул дверцей и просигналил. Но я понял: без нас не уедет. Не такая, оказывается, Марфа, чтоб с ней не считаться.
Самолет подрулил к заправочной площадке, и, пока к нему протягивали шланг, Марфа по-мужски, за руку попрощалась с каждой девушкой на эстакаде, по наклонному трапу сбежала вниз. Потом встала на скат машины, перевалилась через борт, крикнула: "Давай!" - и, едва я успел зацепиться за кузов, как машина тронулась с места и сразу взяла бешеную скорость, точно убегала от обид.
Дома меня ждала записка: "Завтра приезжай. Будет проводка. Гошка".
19
Для верности дела я решил не говорить о поездке ни Борису, ни Марфе: еще не пустят. Спрятав в карман кусок хлеба и четыре плитки сахару, я выскочил из палатки и, жуя на ходу горбушку, зашагал к шоссейке.
Денег на рейсовый автобус не было, а до Гошкиной деревни километров десять. Еще с гаком. Оставалось одно: остановить "попутку".
За это время я хорошо изучил законы сибирской стройки: нужно подъехать - голосуй. Если шофер сидит в кабине не один, дожидайся другой машины, но если шофер один, смело выходи на дорогу и поднимай руку.
Знать-то я это знал, но вот еще ни разу не останавливал машин. Страшновато как-то. Да и будут ли они останавливаться передо мной?
Вот, сердито рыча и фыркая, как дракон, несется огромный самосвал. Шофер один, это я точно вижу. Но под сердцем вдруг что-то закололо, заныло, страх сковал тело, и… мне неприятно в этом признаваться, ничто не могло меня заставить поднять руку.
Пылью и ветром обдала меня машина и умчалась туда, где ждал Гошка.
Я стиснул зубы. И они прямо-таки заскрипели у меня, когда вдали появилась новая машина… "Не бойся, Вовка, выходи на шоссе и вскидывай руку", - приказал я себе. Но машину так встряхивало, и пучеглазые фары ее так враждебно сверлили меня взглядом… В общем, вы догадываетесь - храбрости у меня хватило только на полшага, а рука поднялась только до подбородка, да и то скорее не "голосовала", а почесывала подбородок, и, конечно, никакой шофер не догадался бы, в чем тут дело.
А я опаздывал. Я позорно опаздывал к Гошке!
Третью машину я ждал минут десять, но она оказалась занятой. Я отряхнул с курточки пыль, и мне ничего не оставалось делать, как тяжко вздохнуть.
На зубах скрежетал мелкий песок. Я стоял и проклинал себя за безволие и трусость. Будь на моем месте Колька, уж он бы вовремя попал к Гошке на баржу! И только сейчас, здесь вот, у далекой сибирской дороги, я понял, почему в строительстве ракеты использовался на подсобных работах и самое большее, что позволял мне директор секретного завода, - это выпрямлять на наковальне листы жести…
Да, это ясно: я никчемный, слабый и безвольный человек, и никто поэтому не относится ко мне всерьез.
Очертя голову бросился я наперерез к четвертой машине. Шофер вильнул в сторону, застонав тормозами, и чуть не съехал в кювет.
- Жить надоело?! - заорал он на меня, лицо у него было прямо-таки зверское.
Я собрал все свое мужество и ледяным голосом спокойно сказал:
- Мне в Порог надо. Пожалуйста…
Шофер тяжело оглядел меня и буркнул:
- Садись!
Подножка была высоченная, и пришлось вначале встать на нее коленкой. Шофер рывком втянул меня за руку, прибавил газу, и машина полетела.
Я сидел в кабине чинно, важно, стараясь не горбить плеч, и напряженно смотрел на стрелки приборов. Шофер сидел молча, к правому уголку его рта прилипла папироса. Молчал и я. А мне так хотелось поговорить с шофером о чем-то важном, значительном! Пусть мне только десять лет и три месяца, но, честное слово, и я разбираюсь кое в чем. Разве не могу я, например, поругать тех, кто виноват, что в нашей палатке до сих пор нет света и рейсовые автобусы ходят нерегулярно? А кто, как не я, лично совершивший один рейс с Марфой, знаю, насколько нужна их работа; не будь здесь энтомологического участка, на лишних полгода затянулось бы строительство гидроузла. Точно говорю. Был у меня про запас и разговор о нехватке в поселке молока, но, конечно, самое разумное было бы затронуть затянувшееся строительство второго гаража - что может быть понятнее сердцу водителя! Сам как-никак шоферский сын. Знаю.