- Вы что, ошалели?! - вскричал Феликс. - Зачем мне это!
- Это тебе видней, - сказал Захарка. - Это один ты знаешь зачем…
Феликс провел рукой по лицу. Оно внезапно покрылось испариной.
- Ребята, ну что вы! - Голос Феликса дрогнул, - Ведь то была игра… Разве я желал вам когда-нибудь зла?
- Ты совесть сегодня потерял, - сказал Адъютант.
- А у тебя и не было ее! - обрубил Захарку Феликс, и его захлестнула горечь. - Вы все охамели с приездом Ваньки! Ну что вы нашли в нем? Он вас за нос водит, а вы… вы… Вы ничего не видите!
- Мы все прекрасно видим, - сказал Витька, - и его и, между прочим, тебя…
- Я вас презираю! - Феликс ударил ногой по стулу и пошел к выходу.
Щеки его пылали. Что он будет делать завтра без них? Куда пойдет? Найдет куда. Мало ли других ребят в Скалистом!
Феликс быстро шел по двору. Шел не домой. Шел к Ане… Она же умная, она все сразу поймет…
Не надо было, конечно, нападать на Ваню и говорить, что он неродной… Но ведь родители сами же собирались сказать ему… Да, а как быть с шифрограммой? Надо обязательно написать и передать ей.
Феликс глянул на свои окна - они были темны, выбежал на улицу и глянул на кухонное окно - и в нем не горел свет. Тогда он помчался к себе, достал шифровку, наложил ее на листик бумаги и стал писать: "аня салют прости дернул же меня черт какой я дурак завтра в три жду в скверике очень жду очень ф". Затем Феликс сунул в стол шифровку и вылетел из дому.
Аня поймет, все поймет… Должна понять. Не нужны ему эти глупые, самонадеянные, крикливые мальчишки, и даже Витька с Адъютантом - все они предатели, все до одного! И Аркашка, глиста и макаронина, не лучше всех! Дождется теперь, чтобы он защищал его от чужих кулаков…
Уже у самой Аниной калитки Феликс подумал о том, что хорошо бы завтра повозиться в ее саду - ничего в этом зазорного нет. Плевать, что о нем подумают другие…
Феликс отворил калитку и шагнул в настороженную темноту притихшего сада.
Глава 27
ВОТ ТАК ВСТРЕЧА!
С утра Аня была не в духе. Опять ей пришлось убирать кровати сестер. Прозвонил будильник, но они, вместо того чтобы сразу вскочить, несколько минут валялись, зевали, да еще над ней, Аней, подтрунивали. Особенно изощрялась Валя: что это она вчера отшила своего прекрасного ухажера? Обидеться ведь может, бросить ее - она так и сказала - "бросить"… Ей и Кате Феликс очень нравился.
Потом, когда времени уже не оставалось, сестры как полоумные в панике повскакивали с постелей и, неумытые, полуодетые, наспех позавтракали и, причесываясь на ходу, унеслись на работу, и Ане пришлось наводить порядок в спаленке.
Простыни так и трещали в ее сердитых руках, веник ломался, и Аня вместе с пылью выметала и кусочки его желтых стеблей. Убрали сестры когда-нибудь ее кровать? Подмели спальню? Черта с два! Она ведь младшая и должна терпеть и подчиняться…
Актеры и актрисы, развешанные по стенам, выводили ее из себя: только и знают, что скалить свои белые зубы, демонстрировать купальники и драгоценные сережки, и ни капли сочувствия, желания понять ее. Даже дельфин на монетке не принес ей счастья.
Кончив с уборкой, Аня взяла цапку, обросшую, как коростой, засохшей землей, и пошла в сад в своем страшном, выгоревшем купальнике, заштопанном на животе и на боках. Встретила у летней кухоньки мать и накричала на нее:
- Мама, я тебя очень прошу: не называй его на "вы" и не приглашай домой, если я этого не хочу!
- Аня, как же так можно? Человек пришел к тебе, а ты…
- А я не хочу видеть этого человека! - крикнула Аня.
- Доченька, это же невежливо, малокультурно…
Услышав это, Аня совсем вышла из себя:
- Можешь звать к себе кого хочешь, а я не хочу! И не вмешивайся в мою жизнь!
На лице матери как-то устало, как-то очень горестно собрались у глаз и на щеках морщины. Но сейчас Аня не чувствовала жалости ни к ней, ни к себе, а может, наоборот, у нее была такая сильная жалость и к ее и к своей нескладной жизни, что душа прямо-таки занемела и ничего уже не ощущала, кроме боли и горечи.
- Анечка, доченька, но ты ведь учишься в школе его отца…
- Плевать мне на него с отцом и с их школой, вместе взятыми! - прокричала Аня и сорвалась - вот-вот хлынут слезы! - и побежала от матери в дальний угол сада.
В спину и в затылок ее сильно припекало солнце, и надо б было прикрыться косынкой, чтобы совсем не сгореть. Но пусть она совсем сгорит, испепелится, пусть ее прикончит, и поскорее - солнечный удар! Жизнь сделалась невыносимой. На кого стал похож Феликс? Докатился! Прибежал уже в потемках и не вошел к ним, а принялся криками вызывать ее из дому. Они ужинали, Валя понимающе улыбнулась, и Аня вышла к нему с деревянным лицом и закушенными губами. Он, конечно, видел, в каком она настроении. Но вел себя так, будто ничего не произошло. Еще под вечер, когда он выкинул все это и потом гордо удалился в подъезд, показав всем свою стройную спортивную спину, он был презрителен и высокомерен, а какой он был сейчас! Сейчас его голос звучал прерывисто, губы прыгали, и он, захлебываясь, что-то нес о том, что никого не хотел обидеть, а так, само собой получилось; что он должен сказать ей что-то очень важное, но не сейчас, а завтра; и тут появилась на крыльце мать и, рассыпаясь перед ним, стала приглашать его в дом и обращаться к нему на "вы", и Аня быстрым жестом попросила ее убраться, что мать и сделала, и не успела Аня опомниться и сообразить, что ответить Феликсу, как почувствовала в своей руке листок и взяла его, хотя его не надо было брать; и ничего не ответила ему, когда он сказал, что пусть она не стесняется и скажет, если надо помочь в саду, он с большим удовольствием поможет… И, выпалив все это, он пропал во тьме.
Аня не знала, что делать. Шифрограмму надо было порвать на мелкие клочки не читая. Но в ней и правда могло быть что-то важное. Прочесть ее в этот вечер не удалось. Валя не унималась и продолжала свои насмешки.
Аня выскочила из-за стола, швырнув вилку, и, не сняв платья, бросилась в постель и притворилась, что заснула. Сна не было ни в одном глазу. Только утром Аня смогла прочесть шифрограмму, и вот тогда-то у нее окончательно испортилось настроение. Ничего важного в шифрограмме не было: просто Феликс пытался наспех оправдаться и разжалобить ее, и хотел сегодня в четыре часа встретиться с ней, чтобы оправдаться уже не наспех, не кое-как, а основательно, капитально, заготовив предварительно кучу убедительных и неопровержимых доводов… Это он умеет!
Пойти? Ни за что!
Как у него язык повернулся сказать такое Ване? Бросить в лицо всем! Ну и что из того, что Валерий Михайлович и тетя Маша неродные Ване? Может, они на самом деле куда родней, чем иные родившие своих детей… А каков Аркаша - вот молодчага! И Артем оказался на высоте. И даже Дима не спасовал. Дура она, что так легко раздружилась с ним…
Но еще интересней было бы дружить с Ваней. Она уже пробовала, намекала ему и так и этак, да все бесполезно: смотрит на нее во все глаза, улыбается, в гости зовет, книги почитать предлагает, а чтобы, позвать в кино или походить по городу - так нет.
Крепко, до тупой боли в пальцах сжимала Аня черенок цапки, чтобы отвлечься, уйти от мыслей. А уйти было невозможно.
Идти или нет? Нет… И все-таки придется пойти: писал шифрограмму, волновался - вон как прыгали буквы, несколько раз употребил слово "очень", не то что раньше…
Хуже всего было не то, что он оказался не таким, как она думала. Хуже всего было другое. Она простить себе не могла, что так верила ему, его силе, твердости, независимости. А сила оказалась очень слабой, а твердость - очень мягкой, а независимость - очень зависимой и даже жалкой. Что ж она, ничего не понимает, и все вокруг не такое, как ей кажется?
Весь день Аня работала. Без единого слова пообедала и стала переодеваться. Натянула самое скромненькое и серенькое платье, мельком посмотрелась в зеркало - уродка, и хорошо! Кое-как, только бы не торчали во все стороны, поправила волосы. День был жаркий, и она надела босоножки. Золотая краска местами сильно слезла с них, облупилась - выйти из дому неприлично. Аня принялась тупой стороной кухонного ножа соскабливать с них оставшуюся позолоту - краска поддавалась и желтой пылью сыпалась на пол. Остатки она стерла пальцем, хорошенько поплевав на него.
И снова сунула в босоножки ноги - они показались ей более старыми и обшарпанными, чем были. "Ничего, сойдет… Это еще лучше!" - подумала Аня, глубоко вздохнув. И пошла со двора.
Она не привыкла ходить медленно, но сейчас изо всех сил заставляла себя. Сейчас нужно было опоздать, и намного, чтобы не думал, что очень рвется увидеть его, услышать его оправдания. Лучше вообще не ходить!
Навстречу шли курортники: гитара, улыбки, смех - Аня отвернулась от них; пролетела автоцистерна с надписью "Живая рыба" и громко плескавшейся водой… Забывшись на миг, Аня перешла на свой обычный бег, но тотчас опомнилась и пошла медленным шагом. И начала думать, как лучше вести себя с Феликсом, чтобы он сразу понял, что они очень разные.
Она сухо поджала губы и нагнала холоду в глаза. Он должен сразу наткнуться на ледяное равнодушие ее глаз, на сухость ее речи, на…
На что еще - она не успела придумать. Ее сердце екнуло и заколотилось. Навстречу ей шел Ваня. Не шел - летел. Точно выстрелили из рогатки. И по привычке смотрел под ноги и сильно размахивал руками. Будто траву косил. На нем были узенькие, много раз стиранные тренировочные брюки, в которых он поднимался на Гору Ветров, стоптанные полукеды и синяя, заправленная в брюки рубашка с карманами.
Он летел, никого не замечая, и во все лицо улыбался тротуару - пыльному, пятнистому, мягкому, потекшему от жары тротуару, по которому мчалась его тень, смешная и большеухая… Точно заяц!
- Ваня! - крикнула Аня и почему-то испугалась.
Он остановился как вкопанный, вскинул голову и сразу увидел ее, и улыбка, с которой он только что бежал, исчезла, и ее место заняла другая улыбка, тоже широкая и добрая, но чуточку другая. Нет, не чуточку, совсем другая!
Аня поправила поясок платья.
- Ты куда так разбежался?
- Я? - Он поднял на нее глаза - свои большущие, мягкие, до ужаса ясные, честные и глубокие глаза, в которые можно было прямо-таки провалиться. - Да никуда… - Он слегка смутился… - Просто так… Из фотолаборатории.
- Что-нибудь проявлял?
И тут Аня горько пожалела, что на ней такое скучное бесцветное платье и слишком длинное - только на два вершка выше колена, что на ее ногах эти ужасные, ободранные босоножки, да и волосы торчат, как у ведьмы…
- Нет, мне печатали.
Аня хотела задержать его, чтобы не убежал от нее к своему Димке, к Аркаше, и Витьке, и к этим балконным… теперь уже бывшим крысам, чтобы походил немножко с ней, поговорил, рассказал что-нибудь такое, чего никто не слышал, а то вечно он со всеми, и никогда - один, а ведь нельзя дружить сразу со всеми…
- Покажешь? - спросила Аня.
- Хорошо… Покажу… - как-то странно вдруг замямлил Ваня и сунул руку в карман, но ничего не показал и руки не вынул. Аня тотчас перескочила на другое:
- А как Лена? Ничего уже? Да?
Ваня сразу оживился и перешел на обычный тон:
- Поправляется. Опасений за жизнь уже нет. Папа сказал, что она снова сможет заниматься гимнастикой и плавать и швы на теле будут почти незаметны…
Щеки его от улыбки так чудно разошлись в стороны, что Аня вдруг поняла, что никуда он сейчас не убежит, что они успеют наговориться и побродить с ним.
- А ты знаешь, скоро можно будет сходить к ней, - сказал он.
- Ну?
- Да, сегодня папа пустил меня тайком, и только на три минуты, она еще очень слаба… Сходим вместе?
- Конечно! Обязательно! И я подарю Лене свой медальончик с дельфином… Он так понравился ей и, может, вправду, как говорят, принесет ей счастье…
- А не жалко?
- Что ты!
- Ты знаешь, о чем я подумал, - проговорил Ваня, улыбаясь уже какой-то новой улыбкой. - Нас ведь очень много во дворе, и мы можем по очереди чуть не каждый день навещать Лену, чтобы ей не было скучно… Ее мама и папа - это одно, а ребята, товарищи - это другое.
- Здорово! - сказала Аня, и ей почему-то стало очень грустно и очень радостно. - И придумаем какую-нибудь игру, чтобы никогда не кончалась и была смешной…
- Идет! - Ваня так посмотрел на нее, что Аня покраснела и опустила глаза. - Вот это идея! - Он почесал рукой свою круглую бугроватую голову - впрочем, за эти дни волосы у него немножко отросли, и голова уже не казалась бугроватой, и губы у него были нормальные - веселые, грубоватые мужские губы, и уши, если разобраться, были по голове - не пошли бы к его крепкой крупной голове крошечные ушки…
Нет, они должны были походить сегодня, поговорить.
Но чем удержать его?
И Аня решила схитрить.
- А как тебе "Черные кипарисы"? - спросила она.
- Да никак! Говорят, первый класс, приходится питаться слухами… Как попасть в кино? Столпотворение!
- Какой ты беспомощный! - заявила Аня и обрадовалась, что нашла этот единственно верный сейчас тон. - Хочешь увидеть?
И говорила она так, что нельзя было отказать.
- Конечно, хочу… А где взять билеты?
- Идем. - Аня решительно взяла его за руку и повела вперед, и он не пытался оказать ни малейшего сопротивления, и даже, наоборот, весьма охотно шел, и ей уже не приходилось его тянуть.
Глава 28
ФОТОКАРТОЧКИ
У "Волны" было невпроворот народу, и Аня была в ужасе от своей затеи. Она еще сама толком не знала, как сможет достать билеты. Возможность была только одна - найти знакомого у окошечка кассы. А это дело случая… Что теперь Ваня подумает о ней? И тут она обмерла вторично: ведь у нее нет ни копейки денег. Можно сказать, сама пригласила его в кино, а билеты-то покупать и не на что!
И здесь к ней пришла более трезвая и спасительная мысль: а может, это и хорошо, что у нее нет денег? Хоть не опозорится перед ним…
- Ваня, - сказала она и жалко улыбнулась. - Прости меня. Я вот позвала тебя, а про деньги и забыла… Не знала же, что встречу тебя!
Ваня тут же сунул руку в карман, и Аня со страхом увидела, как он вытащил рубль.
Аня взяла деньги и сказала, чтобы он ждал ее здесь, и, протискиваясь сквозь толпу, двинулась к окошечку. Ни единой знакомой души там не было. Авантюра не удалась, и у Вани останется неприятный осадок от ее хвастовства…
Аня крутила во все стороны головой.
Вдруг она заметила, как к дверям кинотеатра какая-то толстая женщина в белом халате подвозит на тележке ящики с товаром - очевидно, с печеньем, пирожными и коржиками. Увидев сзади ее спину и оттопыренную щеку, Аня бросилась к ней. Конечно же, это была Нонкина мать.
Раздумывать и мучиться было некогда. Аня догнала ее и, сделав жалобное и просящее лицо, прошептала:
- Теть Вер, я подруга Нонны… Если можно… два… на ближайший…
Буфетчица вскинула на нее светлые глаза:
- Что-то я не помню тебя… Ну давай…
Аня сунула ей в руку рубль, и та скрылась со своей тележкой на шарикоподшипниках в двери кинотеатра, которая тотчас была закрыта изнутри на тяжелый крюк. Однако не прошло и пяти минут, как крюк снова заскрежетал, дверь приотворилась и в щель незаметно просунулись два билета и сдача.
- Спасибо! Я вам так благодарна! - зашептала Аня и вне себя от гордости за свою ловкость и находчивость выбралась из толчеи и подлетела к Ване, который стоял у платана.
- Порядок! - Аня показала ему билеты и отдала сдачу. - Со мной не пропадешь! - И тут же уточнила: - Я, конечно, шучу…
Ваня восхищенно покачал головой:
- Ну и оперативная ты!
Аню понесло еще дальше:
- А ты что думал? Думал, я так себе, ни то ни се? Ты еще не знаешь меня!
- Вполне возможно, - сказал Ваня очень серьезно и рассмеялся. - А какая ты еще бываешь?
- Я, Вань, очень разная… - Она тоже засмеялась, но остановиться уже не смогла и продолжала: - В общем, я неисправимая… Я грубиянка, озорница, драчунья и горячо советую тебе не водиться со мной…
Ваня улыбнулся и опять как-то странно, в тротуар, на котором они стояли, и опять сунул руку в карман и долго не вытаскивал ее.
- Ну идем, скоро начало. - Аня снова взяла его за локоть.
В фойе кинотеатра было тесно и душно, Ане захотелось мороженого или лимонада, но у нее не было ни копейки, а снова просить у Вани денег было совестно. Их толкали со всех сторон, оглушали говором и смехом, но им это не мешало. Ведь и они оглушали других своим говором и своим смехом, потому что им было над чем посмеяться и о чем поговорить. Аня только боялась одного: как бы с ее губ невзначай не сорвалось имя Феликса - Ване будет так неприятно; однако, судя по его лицу, он совсем забыл о том, что было вчера.
А потом был темный зал, светящийся экран, тишина и сдержанное дыхание зрителей. И снова из пены и брызг холодного осеннего моря всплыли, равняясь друг к другу, как военные моряки в строю, суровые буквы: "Черные кипарисы". И снова было все то, от чего уже раз сжималось сердце Ани. И сейчас оно сжималось еще сильней.
Из зала их вынес поток зрителей. Ваня был тих, но глаза его возбужденно блестели. Аня боялась спросить его, понравилась ли ему картина, и не хотела первая высказывать свое мнение. Один раз уже сделала эго - и что получилось?
- Да, - задумчиво сказал Ваня, когда они оторвались от потока зрителей. - Были дела в вашем Скалистом…
- И знаешь, - торопясь и захлебываясь, начала Аня, - когда снимали высадку десанта у памятника погибшим морякам, где когда-то их выбрасывали по-настоящему, памятник прикрыли специальными щитами, чтоб не мешал съемке, ведь тогда его не было, все моряки были еще живы…
И вдруг Аня увидела Калугина, и на этот раз не одного, а с сыном, насупленным, рослым, белоголовым мальчишкой: толпа курортников и местных жителей несла их из двери. Аня прямо задрожала вся, заметив их, и быстро зашептала Ване:
- Смотри, смотри! Да не туда, левей, видишь - человек со светлыми волосами…
Но Ваня не видел его, и Аня, коснувшись пальцами его широкого теплого затылка, стала поворачивать голову в нужном направлении, но скоро Калугин с сыном пропал, исчез в толпе, как иголка в стогу сена…
Аня даже обиделась на Ваню.
- Слепой ты - вот кто! Это ведь живой моряк из того десанта! Когда я первый раз смотрела картину, он тоже был…
- Ну где же он? Где? - Они стали шнырять среди выходивших, но так и не увидели Калугина.
- В другой раз покажу, он здесь живет, на Канатной улице, - успокоила его Аня, - пойдем к морю… Я тебе расскажу, как снимался фильм и что не вошло в него…
- Пойдем, - обрадовался Ваня.
Они прошли по Центральной улице вперед, свернули влево, в узкий зеленый, пахнущий цветущей акацией проулок, и вышли к морю, туда, где на вечном посту, храня память о погибших моряках, неподвижно стояли строгие темные деревья.
- Ваня, а почему так называется картина? Никак не могу понять…
- Это ж кодовое название операции… - сказал Ваня. - Ну засекреченное, зашифрованное, чтобы враг не догадался… Как нашим было тяжело, но они пошли на все. Вот это люди!.. Вряд ли кто-нибудь останется в живых…
- Один останется. А может, еще кто-то остался, но пока что неизвестно.