- Спасибо вам, голубчики… - сквозь слезы говорила она.
Коля не знал, куда деваться: ведь это он сказал, что Лавсан не кусачий.
Лиза между тем повторяла Титову:
- Уж не знаю, как вас и благодарить, ведь такое дело сделали. Никто бы не узнал… Никто…
Она все повторяла это слово - никто, и Коле представлялась длинная вереница людей, причастных к поискам Гриши.
- Да что вы, гражданка! Такая наша служба! - уже давая газ, бросил Титов. Он сделал круг и чертом вылетел с площади. - Мне в четыре заступать на дежурство! - объяснил он, и Коля понял, какое значение имело это его утешающее "уложимся".
Коля и Настя подъехали к своей даче всего за несколько минут до прихода машины из Южного. Ничего не подозревая об их приключениях, шофер Петя закричал:
- Да вы уже совсем готовы? Вот молодцы! А ваша мама сказала, что вы копухи!
Гроза прошла стороной. Где-то далеко на западе сверкали молнии, оттуда шли черные тучи, постепенно растворяясь в голубизне неба, словно кто-то там вверху закрашивал светлым серые блики, ползущие с запада. Еще стоял день, но в воздухе уже чувствовалась близость вечера. С реки потянуло сыростью.
Коля увидел связанные верхушки удилищ, медленно двигающиеся над оградой: это шел на вечернюю зорьку Титов-рыбак. Коля побежал к калитке.
- Пошли? - предложил Титов.
- Сейчас, удочки захвачу.
Они идут к реке, говоря о том о сем. О том, что жаль, нет дождика: в дождик лучше ловится. О том, что свежий мотыль на исходе. О том, что сосед поймал - вот диво! - леща на блесну. Есть вот лещи-хищники!
Коля смотрит на крупно вырезанный профиль своего спутника и видит Титова в том, другом его облике, настороженного, меряющего глазами Неширокие брусья высоко над мелкой рекой… И слышит тот молчаливый их разговор. Но он ничего обо всем этом не говорит. Ничего не вспоминает. И вообще ничего особенного они не говорят. Но Коле кажется, что это у них и есть настоящий мужской разговор.
Обвал
Эта девочка боялась высоты. Боялась, и все тут.
Но выяснилось это не сразу - вот что было ужасно. Сначала Халима, не чуя беды, ввязалась в это дело - подготовку к прыжкам. Она в самом деле хотела стать парашютисткой. Почему бы нет? Она отлично занималась легкой атлетикой, бегала, плавала. Не то чтобы рекордсменка, но не хуже других. И, когда стали записывать в кружок парашютизма, она записалась тоже.
И пошло, и пошло… Учили сперва на земле. Наука была нехитрая. Тебя усаживают на петлю, болтающуюся на крюке, вбитом в потолок. Ты сидишь в этой петле довольно высоко над полом и делаешь руками и ногами всякие движения. Руками надо регулировать падение, разбирая и подтягивая стропы сообразно направлению ветра, чтобы не сдуло с курса. Ноги следует согнуть в коленях, носки чтобы смотрели вниз, - это ослабит толчок при встрече с землей. Еще надо уметь быстро и ловко избавиться от парашюта при приземлении… Словом, там в воздухе столько работы, что некогда пугаться.
В воздухе! Доберись-ка до этого воздуха!
Начались прыжки с вышки.
- По-шел! - коротко и резко командует инструктор.
Но Халима ни с места!
Она чувствует, как дышит ей в затылок следующий по очереди. И только что плавно оттолкнулась ногами от площадки Нора Зурабова.
Халима ни с места.
Все внизу, в голубом мареве, вертится, плывет, грозится, страшит…
И от отчаяния, от слабости, от стыда… она делает шаг вперед.
- Я не могу прыгать… Не могу, я боюсь высоты, - плача, говорит она уже на земле.
- Но ты же прыгнула! - удивляется инструктор.
- С вышки. Я не прыгну с самолета.
Она боялась высоты. И, когда практикантов стали подымать на самолете для настоящих прыжков, Халима отказалась. Да, она отказалась прыгать. Не всем же…
Ей было стыдно перед подругами, но она ничего не могла с собой поделать. Она боялась высоты, и все тут!
И вообще Халима была не из тех решительных и бойких девушек, которых можно встретить в любом коллективе.
Решительной и бойкой была другая. Подруга Халимы, Нора. Вот эта - да! Нора прыгнула с самолета раз, другой и третий. И получила звание парашютистки-спортсменки. А Халима - нет. Что делать?
Это не помешало их дружбе. Они дружили с детства. Ходили в одну школу. И вместе кончили ее. Вместе стали учиться на медицинских сестер. И выучились.
Новенький диплом в красивом красном переплете с золотыми буквами лежал на столе перед Халимой. И такой же точно - перед Норой. Медицинская сестра! Это не шутка. Ведь еще два года назад они были школьницами!
Диплом на имя Норы Зурабовой попал в руки Нориной матери. Она бережно завернула его в целлофан, спрятала в шкаф и сказала дочери несколько слов о важности этой бумаги - диплома. Собственно, это была целая речь. И так как отца у Норы не было, а ее мать считала, что должна сказать и за отца, речь получилась довольно длинная. Нора, подавляя зевок, выслушала ее до конца.
Диплом Норы Зурабовой был спрятан.
Там, куда мать устроила ее работать, Нору знали и без диплома. Доктор Кафанов знал Нору с пеленок. Какие тут дипломы! Разве только для проформы. Доктор Кафанов годы работал бок о бок с Нориной мамой: прекрасная медицинская сестра мать Норы - Рано-апа! Надо помочь Рано-апа с дочкой. Немыслимо отпустить ее - Рано-апа никогда не согласится на это.
Диплом на имя Халимы Алимовой не был спрятан так далеко. Он лежал под рукой, в ящике стола. Ему оставалось там лежать совсем недолго. Халима уезжала. Диплом перекочевал в старый чемодан, стащенный с чердака.
На улице стояла обычная жара августовского полдня, умеряемая свежим ветром, дующим с гор. Горы подступают к городу. В ясную погоду далеко видна вся гряда. Она похожа на верблюжий караван, уходящий в марево пустыни где-то там, по ту сторону земли.
Халима знает, что даже до ближайшего горного кишлака надо долго ехать сначала автобусом по дороге, вьющейся по склонам, словно виноградная лоза, а потом еще верхом на лошади или на ишачке. А эти ишачки почему-то любят идти по самому краю пропасти. По самому-самому краю. Что делать человеку, который боится высоты?
Жара. В окно виден кусочек площади, затененный карагачами. Их пышные кроны - это целые шатры. В них ведут шумную и беспокойную жизнь птицы. Прохожие норовят задержаться под тенью деревьев. Мужчины - в белых костюмах, женщины - в белых платьях. Так одеваются здесь летом. И это придает городу нарядный вид.
Дальше - улица, опаленная зноем… Город велик, разнообразен, оживлен. День его длится долго, от первых криков молочниц до синкопов джаза у неоновой рекламы кино, до ночного всплеска весел на Комсомольском озере.
Халима любит свой город, его площади, его бульвары. Белым и розовым цветом дарят каштаны прохожего. Они, как добрые гиганты, стоят со свечами в мохнатых руках. Нежное летучее пламя их освещало всю жизнь Халимы. Ребенком она играла под зелеными сводами. Школьницей сидела здесь с книгой. И теперь она прощалась с ними.
Прощалась с теткой. Нет, Халима ничего не имела против нее. Ведь добрая женщина заменила ей отца и мать. Но уж очень, просто невыносимо взбалмошна Шарафат-апа! Как говорят по-русски, у нее семь пятниц на неделе.
То она душит Халиму в своих объятиях:
- Почему ты так бледна, мой тюльпан? Ты тонка, как рисовый корень! Нельзя сидеть все время над книгами. Сходи погуляй, мой цветок!
То она беспричинно сердится на Халиму:
- Видит бог, родную дочь я не смогла бы воспитать лучше. Я для тебя ничего не жалею. А ты все недовольна. Ты убегаешь из дому, словно за тобой гонится шайка басмачей!
- Чем же я недовольна? - удивляется Халима. - Я люблю вас, как любила бы мать.
- Нет, мой бутон, я вижу.
И Шарафат заливается слезами. Ее большие черные, все еще красивые глаза всегда на мокром месте.
Все это изрядно надоело Халиме. По правде сказать, она обманула тетку, начав учиться на медсестру. Тетка мечтала:
- Ты должна учиться на врача. Этого хотела твоя покойная мать, да будет ей земля пухом! Это должно быть так. - И сейчас же следовали длинные сожаления все на одной и той же ноте: - Ах, если бы была жива твоя мать! Посмотрела бы на тебя: какая ты стала красивая и умная…
Халима не чувствовала себя ни умной, ни красивой.
В зеркале на нее смотрела чернокожая девчонка с диковатыми глазами под широкими бровями, сурово сходящимися на переносице.
Халиме вовсе не улыбалось шесть лет мучиться на медицинском. Она хотела работать, быть независимой.
Она уговорила Шарафат, что, поработав медсестрой, уже наверняка попадет в институт.
Это была сущая правда. Но Халима не собиралась поступать в институт. Ее устраивала профессия медицинской сестры. Перед ней открывалась возможность быть самостоятельной. И было бы просто глупо ею не воспользоваться.
И поэтому Халима, закончив учение, приняла предложение поехать в дальний горный кишлак Кошчинар.
Ей понравилось это название - Кошчинар. Два чинара. Там на высоте, выше облаков, стоят на скале два чинара. Это под ними много лет назад первые жители кишлака поставили глиняные кибитки. На высоте… Ну что же! Как-нибудь она доберется, а в самом селении высота не заметна.
Тетка была вне себя: плакала, ломала руки и вопила:
- Тысячи ночей я не спала у ее кроватки, и вот она едет! Кто знает, куда она попадет, к каким людям? Кто пригреет сироту?
Тетка была просто смешна, несмотря на свои слезы. Ее полная фигура в цветастом платье сотрясалась от рыданий. Можно было подумать, что Халима уезжает на край света.
Халима не сдалась. Это всегда было так: она решалась медленно, трудно. Но, решившись, не отступала.
В кишлак Кошчинар через день отправлялся рейсовый самолет. Но был другой путь - длинный, разнообразный, пересекающий две области. Путь через ущелья, через бурные реки, через пустыню.
Халима предпочла второй: она ведь боялась высоты.
Провожать Халиму приехала только Нора. Может быть, собрались бы и другие, но уже все разъехались: кто к месту новой работы, кто на отдых. Лето было в разгаре.
Нора, как всегда нарядная, в какой-то удивительной соломенной шляпе, напоминающей лист лопуха с опущенными краями, держала Халиму за руку - так они когда-то ходили вместе по школьному двору - и говорила:
- Ну вот, и моя судьба решилась. Остаюсь в городе. У доктора Кафанова. Ну ты его знаешь.
Да, конечно, Халима хорошо знала доктора Кафанова: ведь он преподавал у них. Сухой, педантичный человек. Про себя Халима подумала, что Норе нелегко будет под его началом.
А Нора продолжала с немного наигранной веселостью:
- И знаешь, что меня склонило окончательно? Я как-то была на обходе у Кафанова в больнице. Ну, дружок, что внушительно! Впереди сам доктор. Фигура - монумент! Лицо - сфинкс! А за ним свита, белая, крахмальная, сверкающая - жрецы! Только музыки не хватает, какой-нибудь такой, торжественной, как в "Аиде".
Они вспоминали недавние дни, экзамены, но все уже казалось как бы отошедшим в тень, а на свету было только будущее - то, что ждало их сейчас: Нору - у доктора Кафанова, Халиму - там, вверху, в Кошчинаре.
Между тем пассажиры собирались. Подошел высокий статный старик. Лицо его показалось девушкам знакомым. Позади него молодой человек нес чемодан. Двое мужчин городского обличья, с портфелями в руках, зевая, ждали отправки.
И вдруг на автобусной станции появилась тетя Шарафат. Шарафат-апа, которая полчаса назад кричала, лежа на диване с горчичником на затылке:
"Нет, нет, не могу я ее провожать! У меня разорвется сердце! Пусть лучше мои глаза не видят этого ужаса! Халима, не забудь на дорогу - там, в буфете, - белеши. Подожди! Возьми еще мясо в холодильнике: я вчера приготовила. Оденься потеплее, в горах холодно! О горе мне, горе! Кто успокоит мою старость?!"
Инструкция следовала за инструкцией вплоть до того момента, когда, обливаясь слезами, тетя Шарафат обняла Халиму на прощание.
И вот она здесь собственной персоной - величественная Шарафат-апа, в цветастом атласном платье, с двумя авоськами в руках, полными всякой снеди.
- Здесь, в кастрюле, плов, разогреешь на угольях, на остановке… А здесь…
Но тут шофер дал сигнал. Пассажиры стали занимать места в автобусе дальнего следования. Наказы тети потонули в шуме, который подняли женщины у своих узлов и корзин.
Проходит несколько минут, пока шофер и его помощник уговаривает пассажирок разрешить погрузку их вещей в специальное багажное отделение внизу.
Наконец машина трогается. Тетка машет платком. По лицу ее бегут слезы. Халиме даже неудобно: это обращает на нее, Халиму, всеобщее внимание. А юноша в черной, вышитой белым тюбетейке, сидящий сзади, улыбается не то сочувственно, не то с насмешкой.
Автобус набирает скорость… Прощай, родной город! Ты дорог мне, но когда-нибудь птица должна же вылететь из гнезда!
За окном бегут улицы пригорода, желтые дувалы, желтая пыль по дорогам, низко стелющиеся над хаузом ветви тала; чей-то пронзительный голос поет за пригорком знакомую старую песню: "Джигит на коне уезжает, ветер его на пути догоняет…"
Долгое время в автобусе все молчат. Потом вдруг наступает такой момент, когда все сразу, словно насытившись молчанием, начинают знакомиться друг с другом, расспрашивать. Только и слышно:
- Смею спросить, куда вы направляетесь, досточтимый?
- Какая цель вашего путешествия, многоуважаемая?
Так говорят пожилые люди. Молодежь проще в обхождении между собой. Молодой человек в черно-белой тюбетейке просит разрешения сесть рядом. Халима кивает головой. Куда она едет? В Кошчинар? Медсестрой? Важная должность. Что, она никогда не была в Кошчинаре? О, это знаменитое место! Выше облаков, под самым пиком горы лежит Кошчинар.
Некогда безвестный пастух поставил кибитку посреди высокогорного пастбища. Чтобы сразу находить ее в тумане, он построил свое жилище у двух чинаров. Вероятно, они казались пастуху надежными покровителями его семейного очага. Но человек ошибся: обвал разрушил кибитку, и семья пастуха погибла под каменным дождем. Человек проклял гиблое место, проклял горы и ушел на плоскость - так зовут равнину жители гор. Но его сын не захотел жить на плоскости. Его манили горы. И сманили. Сочные травы, богатые пастбища привлекли и других. У двух чинаров выросло селение.
Нищета и болезни были в нем хозяевами. В убогих кибитках плакали голодные дети и мать совала им в рот тряпочку с куккаром - сонным зельем, чтобы они утихли. Женщины рожали на грязном глиняном полу-под бормотание молитвы. Малярики умирали, не зная, что такое хина. К больным звали табибов - знахарей, они заговаривали болезни и присыпками из золы вызывали заражения, которые принимались безропотно, как наказание аллаха.
Богат был Исаметдин-бай. Тысячи овец, тысячи великолепных каракульских баранов паслись по склонам гор. Камбары блистали белизной шерсти, и благородной сталью отливали серые ширазы. И не было в Кошчинаре человека, который не трудился бы на бая, и не было семьи, где не звучали бы проклятия Исаметдин-баю.
Революция, давшая дехканам землю и воду, вошла в кишлак Кошчинар, неся счастье беднякам. Не узнать теперь эти места! Вы увидите сами…
Юноша в черно-белой тюбетейке умолкает. Халима смотрит на него с уважением. Он много знает, он пишет историю этих мест. Он учится в САГУ на историческом факультете. Его зовут Усман, он внук знатного пастуха Эсамбая-ата из колхоза "Кзыл Михнат".
- Видите, вот этот высокий пожилой мужчина - это наш дед.
Из вежливости внук не называет его стариком - это не принято.
Между тем важная весть о том, что в Кошчинар едет медсестра, доходит до слуха девушки, сидящей вместе со старой женщиной впереди Халимы. Девушка что-то говорит на ухо старухе. Видимо, та глуховата, она кричит на весь автобус:
- Значит, ты, красавица, едешь, чтобы лечить народ в Кошчинаре?
- Я буду помогать врачу лечить больных, досточтимая, - отзывается Халима, смущенная тем, что головы всех поворачиваются в ее сторону.
- Что такое? Медицинская сестра едет в Кошчинар? Скажи, цветок розы, долго ли надо учиться на медицинскую сестру? Моя дочка - пусть она будет счастлива, ей всего пять лет - только и делает, что перевязывает своих кукол… - перегибаясь через спинку сиденья, спрашивает молодая женщина с узлом на коленях.
Старуха, не слушая ее, кричит свое:
- Не скажешь ли ты, отчего это у меня, как вечер, так начинает ломить ноги? А?
- У моего прадеда - да будет земля ему пухом, - начинает длинную историю толстый мужчина в белой чалме, - болела правая лопатка. Что он только не делал!.. И что вы думаете? Наш табиб заговорил ему боль…
- Чепуха! - изрекает глухая старуха. - Знахари были хороши в старое время. Теперешние знахари - просто мошенники. К чему они, когда есть врачи, дай бог им здоровья…
Разговор о болезнях принимает новый оборот: вспоминают случаи чудесных исцелений… Чтобы сделать приятное спутнице, каждый говорит, обращаясь к Халиме:
- Да, красавица, очень полезное занятие выбрала ты себе… - или что-нибудь в этом роде.
Молчавший до сих пор Эсамбай-ата вдруг произносит глубоким, звучным голосом, который, наверное, далеко слышен в горах:
- Мой отец никогда в жизни не болел. Когда ему минуло сто двадцать, он уже не мог взойти на гору, что возвышалась над нашим селением. И он сказал нам, шестнадцати его сыновьям: "С этих пор я могу уже назвать себя пожилым человеком!" Вот так.
Все молчат. Автобус несется по желтой дороге.
Из районного центра выезжали вечером. Сразу, словно отрезало их, кончаются сады и виноградники. Впереди лежит пустыня, песчаные пространства, поросшие саксаулом и янтаком.
Пыльным облаком обдает душный ветер. В автобусе подымают стекла окон. Теперь он словно спичечная коробка, беспомощный, маленький, плывет в песчаном море. Пассажиры дремлют в удобных креслах автобуса дальнего следования. Халима смотрит в окно. Очертания горного хребта кажутся незнакомыми, чуждыми. Месяц тихо-тихо идет, словно крадется, над барханами. Верблюжий караван проплывает мимо, медленный, таинственный, как во сне или сказке.
Халима дремлет. Первый раз она едет из родного города. Одна. Куда? Что ждет ее там, вверху, где два чинара стоят выше облаков?..
Медицинская сестра! Они ждут ее. Кто ее ждет? Может быть, старые пастухи, с глазами, выпитыми ветрами горных вершин? Женщины с детьми на руках - резкий климат, дневная жара и ночной холод вызывают простуды… А может быть, малярики с желтыми, осунувшимися лицами… Или больные горной болезнью - зобом…
Халима дремлет. Автобус покачивается, все кружится перед глазами. Говорят, что многих укачивает в машине. Но она, Халима, готова ехать так хоть целую миделю!
Ничего, что она не стала парашютисткой, вдруг почему-то вспоминает она. Что из того, что Нора прыгала? Ей это теперь ни к чему. В свите доктора Кафанова можно и без этого.
Халима просыпается от холода. Автобус стоит у глинобитной ограды. Какой-то человек с фонарем в руках освещает низкую калитку: она открыта; в слабом свете видна выложенная кирпичом дорожка, ведущая куда-то в темноту. Да, еще совсем темно. Там, на востоке, где должно взойти солнце, чуть-чуть светлеет полоска неба.
Люди, разминаясь и зевая, выходят из автобуса. Человек с фонарем приглашает: