Он не принял протянутых рук и только было собрался выгнать нищих малюток, как еще одно давнее воспоминание возникло в его памяти: "Энгердет… постой, постой… А, это та маленькая лачуга, где жили бедная вдова и ее пятеро детишек…" Вдова задолжала его отцу несколько сотен крон, и, чтобы взыскать долг, отец велел продать ее лачугу. Вдове пришлось уехать со старшими детьми в Норланд, искать работу, а две младшеньких остались на попечении прихода.
У него стало горько на душе, когда он вспомнил эту историю. Он знал, что отца жестоко осуждали, когда он потребовал вернуть деньги, хотя право и было на его стороне.
- Где вы нынче живете? - строго спросил он девочек. - Разве приход не заботится о вас? Почему вы бродяжничаете и побираетесь?
- Мы не виноваты, - ответила старшая. - Люди, у которых мы живем, послали нас попрошайничать.
- Ну да жаловаться вам нечего, котомки-то у вас битком набиты, - буркнул крестьянин. - Вот и ешьте то, что насобирали - здесь для вас еды не припасено. Хозяйка и все служанки уже спят. А прилечь можете в запечье, там не замерзнете.
Он махнул рукой, словно говоря: от меня вы больше ничего не дождетесь, - и глаза его стали еще суровее. А про себя он подумал: "Мне бы надо радоваться! Ведь у меня был отец, который неустанно пекся о своем имуществе. Будь иначе, может и я, как эти девчонки, бродил бы в детстве по округе с нищенской сумой на спине".
Только-только он об этом подумал, как резкий, передразнивавший его голос, который он уже слышал нынче вечером, повторил слово в слово его тайные мысли. Ну конечно, это опять ветер шумит в трубе. Но вот диво-то: когда ветер повторял его слова, они казались ему ужасно глупыми, жестокими и лживыми.
Раздражение, копившееся в нем весь вечер, прорвалось наконец, когда дети, растянувшись рядышком на твердом полу, стали что-то бормотать про себя.
- Замолчите вы или нет! - крикнул крестьянин.
Но бормотанье не смолкло, и он снова заорал, чтобы они замолчали.
- Когда матушка от нас уезжала, - ответил ему ясный детский голосок, - она заставила меня поклясться, что каждый вечер я стану читать молитву. И я, и Бритта-Майя, мы только прочитаем "Господь, возлюбивший детей…" и сразу замолчим.
Этот голосок совсем обезоружил его, он сел и, не шелохнувшись, молча сидел, пока малютки читали молитву. Потом, сам не свой, стал быстрыми шагами ходить взад-вперед по горнице.
Доброго, преданного коня выгнали, извели вконец, детей превратили в нищих бродяжек! И все это - дело рук его отца! А может, отец не всегда поступал по совести?..
Он сел на стул, обхватив голову руками. Лицо его исказилось, губы задрожали, на глазах выступили слезы, которые он поспешил отереть. Но это не помогло, слезы набегали снова и снова.
Тут открылась дверь из каморки матери, и он, поспешно повернув стул, сел к ней спиной. Но она, должно быть, заметила, что с сыном творится что-то неладное, и долго молча стояла у него за спиной, словно ожидая, когда он с ней заговорит. Но не дождавшись, решила помочь ему, понимая, как трудно мужчинам говорить о самом сокровенном.
Из своей каморки она видела все, что происходило в большой горнице, и спрашивать ей было не о чем. Молча подошла он к спящим детям, подняла их, отнесла в каморку и положила на свою кровать. А потом снова вышла к сыну.
- Ларс, - сказала она, не скрывая, что видит его слезы, - позволь мне оставить этих детей у себя.
- Ты что, матушка?! - воскликнул он, пытаясь справиться с собой.
- У меня за них долгие годы болела душа. С тех пор, как отец отнял лачугу у их матери. Да и у тебя тоже болела…
- Так ведь…
- Я хочу их оставить и сделать из них достойных людей. Нельзя допустить, чтобы такие хорошие девочки превратились в побирушек.
Сын не мог выговорить ни слова, слезы неудержимо катились по его щекам; взяв морщинистую руку матери в свою, он погладил ее.
Но вдруг, словно чего-то испугавшись, вскочил:
- А что сказал бы на это отец?
- Отец был здесь хозяином в свое время, теперь настал твой черед. Покуда отец был жив, приходилось его слушаться. Теперь же ты должен стать самим собой, показать, каков ты.
Сын был так поражен словами матери, что перестал плакать.
- Я таков, каков есть, - ответил он.
- Нет, - возразила мать, - ты только пытаешься походить на отца. Отец жил в суровые времена, и это вселило в него страх перед бедностью. Ему казалось, что нужно думать прежде всего только о себе. Ты же никогда не знал нищеты, которая могла бы тебя ожесточить. А добра у тебя больше, чем нужно, и было бы грешно не подумать и о других.
Когда малютки вошли в дом, мальчик, прокравшись за ними следом, спрятался в темном углу. Не прошло и нескольких минут, как он увидел ключ от сарая, торчавший из кармана хозяйской куртки. "Когда крестьянин выставит детей за дверь, я возьму ключ и убегу", - подумал он.
Но девочек не выгнали, и мальчик, сидя в углу, не знал, что же ему делать.
Мать долго беседовала с сыном, и мало-помалу слезы его высохли, лицо просветлело, и он казался уже совсем другим человеком. Так он и сидел, продолжая поглаживать старую, морщинистую руку матери.
- Ну, а теперь пора ложиться, - сказала старушка, увидев, что сын успокоился.
- Нет, - возразил он, вскочив на ноги, - я не могу лечь спать. Есть еще кое-кто, кому я нынче ночью должен дать приют.
Не сказав больше ни слова, он быстро набросил на себя куртку, зажег фонарь и вышел. По-прежнему дул ветер и было холодно; хозяин, тихонько напевая, спустился с крыльца. Он сейчас думал о том, признает ли его старый конь и захочет ли вернуться в старую конюшню.
Проходя по двору, хозяин услыхал, как ветер где-то хлопает дверью. "А, наверно, это снова дверь того сарая. Замок там еле держался", - подумал он и направился туда.
Притворяя дверь, он вдруг услышал какой-то шорох. Это вбежал в сарай мальчик, который ухитрился выйти из дому вместе с хозяином.
Крестьянин, распахнув дверь, осветил сарай фонарем и с удивлением увидел там лошадей и коров, которые привольно разлеглись на соломе и спокойно спали.
А дело было так. Скотина, оставленная мальчиком во дворе, недолго мокла под дождем. Сильный порыв ветра сорвал замок с проржавевших гвоздей, распахнул дверь сарая, и скотина вошла под крышу.
Хозяин рассердился было на непрошеных гостей и начал кричать, собираясь разбудить их и выгнать вон. Но лошади, волы и коровы лежали спокойно, словно не слыша его криков. Лишь один старый конь поднялся на ноги и медленно пошел к крестьянину.
Узнав своего коня по поступи, хозяин разом смолк и приподнял навстречу ему фонарь.
И, ласково гладя коня, он шептал:
- Ах ты конь мой, конь! Что же это с тобой сделали? Да, хороший ты мой, я откуплю тебя. Ты никогда больше не покинешь эту усадьбу! Ты получишь все, чего ты только пожелаешь, дорогой мой! Те, кого ты привел с собой, пусть ночуют здесь, ты же пойдешь со мной в конюшню. Теперь я могу задать тебе столько овса, сколько ты в силах съесть, и мне не придется делать это украдкой. Может, тебя еще не совсем доконали, и ты снова станешь самым прекрасным конем во всей округе!
Вот так-то! Так-то!
XXV
ЛЕДОХОД
Четверг, 28 апреля
На другой день стояла хорошая, ясная погода. Хотя с запада и дул сильный ветер, но ему были все рады: он высушит дороги, размякшие после вчерашнего ливня.
Рано утром на проезжей дороге, что ведет из Сёрмланда в Нерке, показалось двое смоландских ребятишек - Оса-пастушка и маленький Матс. Дорога тянулась вдоль южного берега озера Йельмарен, и дети шли, не отрывая глаз ото льда, еще покрывавшего большую часть озера. Утреннее солнце ярким светом заливало лед, и он не казался грязным и неприглядным, каким обычно бывает весенний лед, а наоборот - весь светился белизной и будто манил к себе. Дождевая вода уже стекла в полыньи или же просочилась сквозь трещины, и, насколько хватал глаз, перед детьми расстилался крепкий и сухой лед.
Оса-пастушка и маленький Матс брели на север. Они только и думали о том, как сократился бы их путь, если бы они прошли наискосок по большому озеру, вместо того чтобы обходить его кругом. Они хорошо знали, как опасен вешний лед, но сегодня ледяной покров выглядел так надежно. У берега он был в несколько дюймов толщиной! Дети приметили тропку, по которой они могли бы пройти; а противоположный берег казался таким близким - добраться до него можно было всего за один час.
- Давай-ка попробуем, - сказал маленький Матс. - Будем глядеть в оба, чтобы не свалиться в прорубь, и быстро доберемся.
Они спустились на озеро. Лед был не очень скользкий, и шагалось по нему хорошо. Правда, поверх льда воды было куда больше, чем им казалось с берега, и кое-где, особенно там, где проходило течение, лед стал уже пористым и ноздреватым. Таких мест следовало остерегаться, но это было совсем не трудно средь бела дня, при ярком солнечном свете.
Быстро и легко продвигаясь вперед, дети только и говорили о том, как разумно они поступили, отправившись по льду, вместо того чтобы продолжать путь по размытой дождем проселочной дороге.
Через час они были уже совсем рядом с островком Винён. Тут их приметила из окошка какая-то старушка. Выбежав из лачуги, она, всплеснув руками, закричала. Что она кричала, дети разобрать не могли, однако сразу догадались: она предупреждала их об опасности. Но надо быть последними дураками, решили дети, чтобы подняться на берег, когда все так хорошо получается…
И они прошли мимо островка Винён. Им оставалось не более одной мили ходу по льду. Но на ледяном поле стали попадаться большие скопления воды, которые то и дело приходилось обходить. Ребятишек это только забавляло. Они состязались, наперегонки отыскивая, где лед крепче. Они еще не устали и не проголодались. День только начинался, и они лишь смеялись, встречая на пути все новые и новые препятствия.
Время от времени они смотрели на противоположный берег, но он как будто не приближался, хотя шли они уже около часа. Дети были немного удивлены тем, что озеро оказалось таким широким.
- Берег словно убегает от нас, - сказал маленький Матс.
А западный ветер с каждой минутой все крепчал. Здесь, на льду, дети были беззащитны перед ним. Он так обвивал платье вокруг тела, что трудно было ступать. Холодный ветер был первой серьезной напастью, встретившейся им на пути.
Детей удивило, что ветер налетал с таким воем, словно нес с собой шум большой мельницы или гул механической мастерской. Ведь ничего подобного на этих ледяных просторах не было.
Брат с сестрой прошли мимо большого острова Вален с его западной стороны и думали, что теперь северный берег уже недалеко. А ветер между тем все крепчал и крепчал, и все нарастал сопровождавший его громкий рокот. Дети вдруг догадались, что то был рокот волн, шумно бившихся о берег. В это плохо верилось - ведь все озеро было еще покрыто льдом.
Остановившись, они огляделись. И тут только заметили далеко на западе, чуть ниже островков Бьёрнён и Йёксхольмслан огромный белый вал, который катился по озеру. Сначала они было подумали, что это снежная поземка мчится вдоль дороги, но потом поняли: это пена волн, которые выбрасывались на лед. Озеро уже вскрылось на западе, и, как им показалось, белый вал пены быстро двигался на восток.
Не вымолвив ни слова, дети взялись за руки и кинулись бежать. Они не знали, всюду ли взламывается лед, но чувствовали, что им грозит страшная опасность.
Вдруг на том самом месте, где они только что пробежали, лед начал колыхаться: то поднимался, то опускался, словно кто-то подталкивал его снизу. Затем послышался глухой треск, и по льду во все стороны пошли трещины.
На секунду все стихло, потом началось снова; лед опять стал то подниматься, то опускаться. Трещины превращались в полыньи, в которых страшно бурлила вода. Полыньи смыкались в широкие разводья, а ледяной покров стал разламываться на огромные льдины.
- Оса, - сказал маленький Матс, - это, верно, ледоход.
- Да, малыш Матс, - подтвердила Оса, - но мы еще можем успеть выбраться на берег. Бежим!
И правда, ветру и волнам предстояла еще немалая работа - убрать лед с озера. Самое трудное уже свершилось, когда ледяной покров раскололся на куски, но все эти льдины надо было размельчить, а затем бросить друг на дружку, сокрушить, истребить, растворить. На озере оставалось еще много твердого и крепкого льда, лежавшего огромным нетронутым полем.
Но самое страшное заключалось в том, что дети не могли охватить взглядом весь ледяной покров. Они не могли видеть, где узкие, а где широкие разводья, которые невозможно перешагнуть. Они не знали, где находятся самые большие льдины, которые еще могут выдержать их тяжесть. Они метались то туда, то сюда и уходили в глубь озера, вместо того чтобы двигаться к его берегам. Вконец сбитые с толку и перепуганные, дети в оцепенении застыли на месте посреди этой равнины трескавшегося льда и только плакали.
Вдруг прямо над ними быстро и шумно пролетели клином дикие гуси. Они громко и пронзительно кричали. Но самым поразительным было то, что в гусином гоготанье дети уловили слова:
- Идите напра-во, напра-во, напра-во!
Оса и маленький Матс тотчас послушались совета и двинулись направо, но вскоре снова остановились в нерешительности перед широкой промоиной.
И опять они услыхали, как над их головами кричат гуси, и в гусином гоготанье разобрали несколько слов:
- Стой-те на месте! Стой-те на месте!
Дети, ни слова не говоря друг другу о том, что каждый из них услышал, застыли на месте как вкопанные. Вскоре льдины сомкнулись, и они смогли перебраться через полынью.
Снова взявшись за руки, они побежали, страшась не только грозящей им опасности, но и голоса, что пришел им на помощь.
Когда они снова остановились в нерешительности, сверху вдруг донесся тот же голос:
- Пря-мо вперед! Пря-мо вперед! Пря-мо вперед!
Так продолжалось примерно с полчаса. Дети уже добрались до вытянутого в длину мыса Лунгерсудден и смогли подняться со льда на берег. Но страх их был так силен, что, ступив на твердую почву, они, ни на секунду не останавливаясь и не оглядываясь на озеро, где волны, остервенев, ворочали ледяные глыбы, помчались вперед. Однако, отбежав немного в глубь мыса, Оса вдруг остановилась.
- Подожди меня здесь, малыш Матс, - сказала она, - я кое-что забыла.
Оса-пастушка снова спустилась на берег озера. Порывшись в котомке, она вытащила маленький деревянный башмачок и поставила его на камень, где башмачок был хорошо виден. Затем, ни разу не оглянувшись, вернулась к маленькому Матсу.
И стоило ей повернуться спиной к озеру, как большой белый гусак стрелой ринулся с неба вниз, схватил клювом деревянный башмачок и так же стремительно снова взмыл ввысь.
XXVI
РАЗДЕЛ НАСЛЕДСТВА
Четверг, 28 апреля
Пособив Осе-пастушке и маленькому Матсу перейти озеро Йельмарен, дикие гуси устремились прямо на север и летели до тех пор, пока не добрались до Вестманланда. Там они опустились на одну из больших нив в приходе Феллингсбру, чтобы отдохнуть и пощипать травку.
Мальчик был голоден не меньше гусей, однако сколько он ни искал, не мог найти в поле ничего съедобного. Осматриваясь по сторонам, Нильс заметил неподалеку двух работников, идущих за плугом. Но вот они, оставив плуги, уселись завтракать. Мальчик подкрался к ним совсем близко. Может, когда работники поедят, ему достанется хоть несколько крошек или корочка хлеба.
А в это время по дороге, тянувшейся вдоль поля, брел какой-то старик. Увидев пахарей, он перелез через изгородь и подошел к ним.
- Как хорошо, что не придется завтракать одному, сидя у обочины, - сказал он и вытащил из заплечной котомки хлеб и масло.
Между стариком и работниками завязалась беседа, и вскоре они узнали, что он с рудника Нурберг. Теперь уже не работает - слишком стар, чтоб лазить по рудничным лестницам; но жить продолжает рядом с рудником в небольшом домике. А здесь, в Феллингсбру, у него дочь замужем. Вот гостил у нее. Она хочет, чтобы он совсем сюда перебрался, да ему никак на это не решиться.
- Вот как, стало быть, по-вашему, здесь хуже, чем в Нурберге, - чуть поджав губы, сказали крестьяне, считавшие, что Феллингсбру - один из самых больших и богатых приходов в здешней округе.
- Разве я смогу жить на такой равнине? - сказал старик, взмахнув руками так, словно сама мысль об этом была просто недопустима.
Тут они вполне дружелюбно стали спорить о том, в какой стороне Вестманланда лучше всего жить. Один из пахарей родился в Феллингсбру и очень нахваливал здешнюю равнину. Другой же был родом из окрестностей города Вестероса и утверждал, что в тамошних краях нет лучше берегов озера Меларен с его поросшими чернолесьем островками и чудесными мысками. Старик, однако, желая доказать собеседникам свою правоту, рассказал историю, которую в дни молодости сам слыхал от тогдашних стариков.
- Жила в стародавние времена здесь, в Вестманланде, старая госпожа из рода великанов. Была она очень богата и владела всем этим обширным краем. Но хоть и купалась она в золоте, однако же снедала великаншу забота: не знала она, как поделить свои владения между тремя сыновьями.
О двух старших-то она не очень и пеклась, зато меньшенький был ее любимцем. И хотелось ей, чтобы львиная доля наследства досталась ему. Однако она боялась, как бы между ним и братьями не начались раздоры, если бы она обделила старших.
Вот однажды почувствовала госпожа - смерть ее близка. Времени на раздумье у нее не оставалось. И призвала она трех своих сыновей, повела с ними разговор о наследстве.
- Поделила я все свои владения на три равные доли, из коих вы вольны выбирать то, что вам по душе, - молвила она. - Одна доля - холмы, поросшие дубняком, островки с чернолесьем и цветущие луга. А собрала я их все вокруг озера Меларен. Тот, кто выберет этот надел, получит доброе пастбище для овец и коров на приозерных лугах, а на островках - листья для зимнего корма скота, если не захочет пустить эти островки под сады. В пашнях недостатка здесь тоже не будет, хотя вся земля изрезана на куски. Великое множество бухт и заливов врезается тут в сушу, так что можно заняться и судоходством, взимать деньги за провоз. Найдутся и удобные места для гаваней - там, где реки впадают в озеро, - и вырастут в этих краях и города, и селения. А сыновья владельца этого надела еще в детстве научатся переезжать с островка на островок и сделаются славными корабельщиками. Они смогут плавать и по морям в чужеземные королевства и добывать себе богатства. Да, таков первый надел. Что скажете о нем?
Все три сына в один голос объявили, что доля эта - прекрасна, а тот, кому она достанется, может считать себя счастливцем.