Этого орел, само собой, стерпеть не мог и начал давать сдачи, хоть и не в полную силу.
Мальчик спал там же, где и Акка с дикими гусями, как вдруг услыхал, что его зовет Пушинка.
- Малыш-Коротыш! Малыш-Коротыш! Мортена-гусака когтит насмерть орел!
- Бери меня к себе на спину, Пушинка! И отнеси скорее к нему! - попросил мальчик.
Когда они прилетели, Мортен-гусак, окровавленный и истерзанный, все еще бился с орлом. Сражаться с хищником мальчик был не в силах, и ему ничего не оставалось, как позвать на помощь.
- Лети быстрее, Пушинка! Зови сюда Акку и диких гусей! - закричал он.
Услыхав эти слова, орел тут же утихомирился.
- Кто называет здесь имя Акки? - спросил он.
А увидав Малыша-Коротыша и заслышав гоготанье диких гусей, он взмахнул крыльями.
- Скажи Акке, что я никак не ожидал встретить ее или кого-нибудь из ее стаи здесь, в открытом море! - заклекотал он и, гордо паря в воздухе, быстро улетел прочь.
- Это тот самый орел, который однажды отнес меня обратно к диким гусям! - удивленно глядя ему вслед, сказал мальчик.
Дикие гуси намеревались пораньше улететь со шхеры, но вначале им все же хотелось подкрепиться на пастбище. Пока они щипали травку, к Пушинке подлетела птица - чернеть.
- Поклон от твоих сестриц! - молвила она. - Они не смеют показаться на глаза диким гусям, но просили напомнить тебе, чтобы ты не улетала со шхеры, не повидавшись со старым рыболовом!
- И правда, надо его навестить! - всполошилась Пушинка.
Но она была уже так напугана, что не решилась отправиться одна, и попросила белого гусака с Малышом-Коротышом проводить ее до рыбачьей хижины.
Дверь была отворена настежь. Пушинка вошла в хижину, а спутники ее остались за дверью. Через секунду они услыхали, что Акка подает знак отправляться в путь, и позвали Пушинку. Серая гусыня вышла из лачуги и помчалась вместе с дикими гусями со скалистого островка.
Они пронеслись уже довольно далеко над шхерами, когда мальчику вдруг показалось странным, как летит дикая гусыня. Пушинка летела обычно тихо и легко. А эта гусыня с шумом рассекала воздух тяжелыми ударами крыльев.
- Акка, вернись! Акка, вернись! - закричал мальчик. - Это не та гусыня! Это - вовсе не Пушинка! С нами летит Прекраснокрылая!
Не успел он произнести эти слова, как серая гусыня издала такой отвратительный и злобный крик, что все поняли, кто она. Акка и другие гуси повернулись к ней, но серая гусыня, кинувшись к белому гусаку, схватила Малыша-Коротыша и, держа его в клюве, ринулась прочь.
Началась стремительная охота среди шхер. Прекраснокрылая летела быстро, но дикие гуси уже настигали ее, и у нее не оставалось надежды ускользнуть.
Внезапно они увидели, как внизу, с моря, курится вверх легкий белый дымок; до них долетел звук выстрела. Разгорячившись, гуси не заметили, что мчались прямо над лодкой, где сидел какой-то одинокий рыбак.
Выстрел, правда, не задел никого, но как раз здесь, над лодкой, Прекраснокрылая раскрыла клюв и выронила Малыша-Коротыша в море.
XXXVII
СТОКГОЛЬМ
Суббота, 7 мая
Несколько лет тому назад служил в Скансене, гигантском парке под Стокгольмом, где собрано столько разных диковин, невысокий старичок по имени Клемент Ларссон, родом из Хельсингланда. А в Скансен он пришел, чтоб подзаработать, играя на своей скрипке старинные народные песни. Но за скрипку он брался чаще всего только после обеда. Утром же обычно сидел сторожем в одном из чудесных крестьянских домов, что свезли в Скансен со всех концов страны.
Сначала Клемент думал, что теперь, на старости лет, ему живется куда лучше, чем он когда-либо мечтал. Но потом он начал страшно тосковать, особенно во время сторожевой службы. Хорошо еще, если в дом, чтобы осмотреть его, заходили посетители. Но порой Клементу приходилось долгими часами сидеть там одному. Тогда он с тоской вспоминал родные края и даже боялся, что ему придется отказаться от места. Однако Клемент был очень беден и знал, что дома он будет только в тягость приходу, и потому терпел свою теперешнюю жизнь, хотя с каждым днем чувствовал себя все несчастнее и несчастнее.
Однажды после полудня, в начале мая, у Клемента выдалось несколько свободных часов. День стоял погожий, и старик отправился погулять по крутому склону, который ведет вниз со Скансена. И встретил там рыбака со шхер, который шел с плетеным мешком за спиной. Этого молодого бойкого парня Клемент видел уже не в первый раз. Рыбак обычно приходил в Скансен и приносил морских птиц, которых ему удавалось поймать.
На этот раз рыбак, остановив старика, спросил, дома ли управитель Скансена; Клемент ему ответил и в свою очередь полюбопытствовал, какая на этот раз добыча у рыбака в мешке.
- Можешь сам поглядеть, Клемент, - ответил рыбак, - если в благодарность за это дашь мне добрый совет - сколько можно запросить за эту диковину.
И он протянул мешок Клементу. Тот заглянул туда раз, потом другой, и в испуге отпрянул назад.
- Боже ты мой, Осбьёрн! - воскликнул он. - Откуда он взялся?
Клементу тотчас вспомнилось, как в детстве матушка рассказывала ему о малом народце, о домовых, которые живут под половицами в доме, и стращала - мол, ничего нельзя брать без спросу или быть неслухом, а не то домовые рассердятся. Когда же Клемент вырос, он счел, что матушка придумала всех этих маленьких человечков-домовых, чтобы держать сына в узде. А теперь, выходит, матушка вовсе ничего не сочиняла, ведь в мешке Осбьёрна лежал самый настоящий домовой!
В душе Клемента еще жили остатки детских страхов, и когда он заглянул в мешок, то почувствовал, как по спине у него забегали мурашки. Осбьёрн заметил, что старик боится, и рассмеялся. Однако Клементу было не до смеха.
- Расскажи мне, Осбьёрн, где ты его раздобыл? - серьезно попросил он.
- Я вовсе не искал его, поверь мне, - сказал рыбак. - Он сам невесть откуда взялся. Я вышел в море на рассвете и захватил с собой в лодку ружье. Только я успел отчалить от берега, вижу - летят с востока дикие гуси и отчаянно так гогочут. Я выстрелил, но промахнулся и ни в одного из них не попал. А вместо гусей шлепнулся вниз вот этот человечек. Он упал в воду так близко от лодки, что мне оставалось только протянуть за ним руку.
- Но ты не подстрелил его, Осбьёрн?
- Да нет же, он цел и невредим! Правда, выкупавшись в море, он, сдается, немного не в себе. Ну, я изловчился и парусиновой ниткой связал ему руки и ноги, чтоб он не смог удрать. Видишь ли, я сразу подумал: эта диковина ну прямо для Скансена!
Удивительно, но, услышав от рыболова, как он поймал малыша, Клемент не на шутку испугался. Ему пришло на память все, что он в детстве слышал о маленьком народце, о том, как он добр к друзьям и как мстит недругам. Матушка сказывала, будто тем, кто пытается удержать домового в неволе, несдобровать.
- Отпустил бы ты его на волю, Осбьёрн, - сказал он.
- Меня и так чуть не заставили отпустить его, - признался рыбак. - Знаешь, Клемент, дикие гуси преследовали меня до самого дома, а потом все утро кружили над шхерой и страшно гоготали - видать, хотели отнять малыша. Мало того, все пернатые - и чайки, и морские ласточки, и прочие малявки, на которых и пороха-то тратить жалко, - слетелись со всех сторон, опустились на шхеру и давай орать. Ну и шум подняли! А когда я вышел из дому, они как налетят на меня и давай махать крыльями. Ничего не поделаешь, пришлось вернуться. Жена умоляла меня отпустить малыша на волю, но я заупрямился. Нет, думаю, будь по-моему, его место здесь в Скансене. Выставил я в окошко одну из кукол моих детишек, а домового запрятал поглубже в мешок и пустился в путь. А птицы, верно, подумали, что это он стоит в окошке; они дали мне отплыть, не стали меня преследовать.
- Он ничего не говорит? - спросил Клемент.
- Вначале он пытался было прокричать птицам какие-то слова, но мне это не понравилось, и я засунул ему в рот кляп.
- Разве можно с ним так обращаться? Эх, Осбьёрн, - укоризненно покачал головой Клемент. - Неужто ты не понимаешь, что это - нечисть?
- Ума не приложу, что он за птица, - спокойно ответил Осбьёрн. - По мне, пусть думают другие. А мне бы только хорошенько заплатили за него, и ладно! Скажи-ка лучше, Клемент, как по-твоему, сколько мне даст за него господин Доктор из Скансена?
Клемент долго не отвечал. На него напал ужасный страх. Ему вдруг представилось как наяву, будто матушка стоит рядом и внушает ему, совсем крохе, чтобы он всегда был добр к малому народцу.
- Не знаю, Осбьёрн, сколько тебе заплатит господин Доктор из Скансена, - произнес он наконец. - Но если ты отдашь малыша мне, я заплачу тебе двадцать крон.
Услыхав про такие большие деньги, Осбьёрн в изумлении поглядел на музыканта. Клемент, верно, думает, что малыш обладает какой-то тайной властью и может ему пригодиться, решил он. А неизвестно еще, припишет ли малышу волшебную силу господин Доктор и даст ли за него такую дорогую цену… И рыбак пошел на сделку с Клементом.
Музыкант сунул покупку в свой широкий карман, вернулся в Скансен и вошел в одну из пастушьих хижин, привезенных с летнего пастбища. Там не было ни посетителей, ни караульных. Закрыв за собой дверь, старик вытащил из кармана домового и осторожно положил его на лавку. Малыш был все еще связан, во рту у него торчал кляп.
- Послушай-ка, что я скажу! - начал старик. - Я знаю, такие, как ты, не любят попадаться людям на глаза и не хотят, чтобы совали нос в их дела. Потому-то я и думаю отпустить тебя на волю. Но взамен ты должен дать мне клятву остаться в здешнем парке, пока я не позволю тебе уйти отсюда. Коли согласен, кивни три раза!
Клемент выжидающе глянул на домового, но тот лежал неподвижно и безучастно.
- Тебе здесь будет не худо, - продолжал Клемент. - Я стану кормить тебя каждый день; ты найдешь здесь чем заняться, и время не будет тянуться. Только не уходи в другое место без моего на то позволения. Давай уговоримся о тайном знаке! Пока я буду выставлять тебе еду в белой плошке, ты остаешься в Скансене, а как выставлю еду в голубой, можешь уходить.
Старик снова замолчал, ожидая, что домовой кивнет ему три раза, но тот не шевелился.
- Раз так, - молвил Клемент, - делать нечего, придется показать тебя здешнему хозяину. Тебя посадят в стеклянный шкаф, и все жители большого города Стокгольма сбегутся поглазеть на тебя.
Слова старика, как видно, испугали домового; лишь только Клемент замолчал, он тут же подал ему знак, что согласен.
- Вот и ладно! - обрадовался Клемент, вытащил перочинный нож и перерезал парусиновую нитку, связывающую руки домового. Затем он быстро пошел к двери.
Прежде всего мальчик мигом развязал нитку, стягивавшую лодыжки, и вытащил кляп изо рта. Когда же он наконец повернулся к Клементу Ларссону, чтобы поблагодарить его, тот уже исчез.
* * *
Не успел Клемент отойти от своей хижины, как встретил красивого осанистого пожилого господина; он, как видно, направлялся к расположенному неподалеку холму, с которого открывался прекрасный вид на Стокгольм. Клемент не мог припомнить, чтобы он когда-нибудь видел этого статного господина. Но тот, должно быть, обратил внимание на Клемента, когда он играл на скрипке. Господин остановился и заговорил с ним.
- Здравствуй, Клемент! - поздоровался он. - Как поживаешь? Уж не захворал ли ты? Ты заметно похудел в последнее время.
От старого господина веяло такой добротой, что Клемент набрался храбрости и рассказал, как тяжко ему здесь и как он тоскует по дому.
- Что ты говоришь? - удивился статный пожилой господин. - Ты тоскуешь по дому здесь, в Стокгольме? Это просто невозможно.
Казалось, пожилой господин был оскорблен в своих самых лучших чувствах. Но вспомнив, что перед ним - всего лишь невежественный старик из Хельсингланда, он снова стал приветлив.
- Ты, верно, никогда и не слыхивал о том, как возник город Стокгольм, Клемент? А если бы знал, то понял бы, что твое желание уехать отсюда - просто блажь. Пойдем сядем вон на ту скамейку, я расскажу тебе немного про Стокгольм.
Несколько минут осанистый пожилой господин молча смотрел на Стокгольм, который во всем своем великолепии простирался перед ним. Упоенный красотой здешних мест, он несколько раз глубоко вздохнул, а потом повернулся к музыканту.
- Смотри, Клемент! - сказал он и начал чертить тростью на песчаной дорожке небольшую географическую карту. - Это - Упланд; вот тут из этой провинции выдвигается на юг мыс, изрезанный множеством заливов и бухт. А здесь из Сёрмланда навстречу ему выступает, но уже на север, другой мыс, который также разделен множеством бухт и заливов. На западе лежит озеро, все заполненное многочисленными островками. Это - Меларен. Здесь же с востока текут другие воды, которые едва могут протиснуться между островами и шхерами. Это - Балтийское море. Там же, Клемент, где Упланд встречается с Сёрмландом, а Меларен - с Балтийским морем, протекает коротенькая речка. Четыре небольших скалистых островка разделяют речку на множество рукавов - водяных протоков. Один из них называется Норстрём, что значит Северный, но прежде его величали Стоксунд - Бревенчатый пролив.
Вот эти-то скалистые, поросшие чернолесьем островки сначала были самыми обычными, ничем не примечательными островками, каких еще и ныне на озере Меларен предостаточно. Долгое время они были совершенно необитаемы. Вне всякого сомнения, местоположение островков - прекрасное, поскольку они находятся между двумя водоемами и двумя провинциями, но никто на это и внимания не обращал. Год за годом люди селились только на островках озера Меларен и на шхерах, а на этих скалистых островках в протоке Стрёммен жители так и не появлялись. Порой случалось какому-нибудь путешественнику пристать к одному из островков и разбить на ночь палатку. Но никто не оставался там надолго.
Однажды некий рыболов, живший на острове Лидингён, что посреди залива Сальтшён, направился в лодке на озеро Меларен. Ему посчастливилось: его ждал такой богатый улов, что он позабыл о времени и поплыл домой только поздно вечером. Он успел добраться лишь до четырех скалистых островков, как совсем стемнело. И тогда он счел, что лучше всего высадиться на одном из них и дожидаться глубокой ночи, когда взойдет месяц. А это непременно должно было случиться.
Стояло позднее лето, вечера были уже темные, но теплые и погожие. Рыболов вытащил лодку на берег, лег рядом, положив голову на камень, и заснул. Когда же он проснулся, месяц уже давным-давно взошел и так сверкал прямо над головой, что было светло как днем.
Рыболов вскочил и только было собрался столкнуть лодку в воду, как вдруг увидел, что по протоку движется много-много каких-то темных точек. Это был огромный косяк тюленей, быстро плывущих прямо к скалистому островку. Увидав, что тюлени собираются вползти на берег, парень нагнулся, чтобы отыскать гарпун, который всегда возил с собой на дне лодки. Но когда он снова поднял голову, тюлени уже исчезли. А вместо них на берегу стояли прекраснейшие юные девы, одетые в зеленые шелковые платья со шлейфами, с жемчужными коронами на головах. Тут рыболов догадался, что это - русалки, которые живут на безлюдных шхерах, далеко-далеко в море. А в тот день они облачились в тюленьи шкуры и приплыли сюда, желая порезвиться при свете месяца на зеленых скалистых островках.
Юные русалки поднялись на скалистый островок, и рыболов, тихонько положив гарпун в лодку, незаметно прокрался поближе к ним и стал глядеть во все глаза. Он слыхал, будто русалки прекрасны собой и будто всякий, кому случится их увидеть, очаровывается их красотой. Тут ему пришлось признаться самому себе, что так оно и есть.
Полюбовавшись немного, как русалки танцуют под деревьями, он спустился вниз к берегу, взял одну из лежащих там тюленьих шкур и спрятал ее под камень. А сам лег рядом со своей лодкой и притворился, будто спит.
Вскоре он увидел, что юные русалки тоже спускаются вниз на берег. Весело смеясь и болтая, они стали облачаться в тюленьи шкуры. Вдруг на берегу раздался отчаянный вопль и рыдания: одна из русалок не могла найти свой тюлений наряд. Подруги русалки бегали по берегу, помогая ей искать, но все было напрасно. Вдруг небо начало бледнеть, занялась заря. Тут русалкам, видно, дольше оставаться на берегу было нельзя. И все поплыли прочь, кроме той, что лишилась тюленьей шкуры. Она так и осталась сидеть на берегу и горько плакать.
Рыболову было ее жаль, но он заставил себя лежать смирно, пока совсем не рассвело. Тогда он поднялся и спустил лодку на воду, а взявшись за весла, прикинулся, будто только сейчас невзначай увидел русалку.
- Кто ты? - вскричал он. - Может, ты с разбитого корабля?
Она кинулась к нему и стала расспрашивать, не видал ли он ее тюленьей шкуры. Но рыболов притворился, будто вовсе не понимает, о чем она спрашивает. Села она тут на берег и снова заплакала. Тогда он позвал ее к себе в лодку.
- Поедем ко мне домой, - предложил он, - матушка моя позаботится о тебе! Не можешь же ты оставаться здесь на островке, где нет ни теплой постели, ни еды.
Он был так красноречив, что русалка согласилась уехать вместе с ним и села в лодку.
Рыболов и его матушка были очень добры к бедной морской деве, и ей, казалось, жилось у них не худо. С каждым днем она делалась все веселее, помогала старушке домовничать и была точно такой же, как всякая другая девушка со шхер, только не в пример краше. Однажды рыболов спросил ее, хочет ли она стать его женой, и она не стала противиться, а сразу же сказала "да".
Начали они готовиться к свадьбе. А как пришло время облачаться в невестин наряд, русалка надела зеленое платье со шлейфом и переливчатую жемчужную корону, в которой рыболов увидел ее в первый раз. Но в те времена на шхерах не было ни пастора, ни церкви, и надо было ехать на озеро Меларен, чтобы обвенчать жениха с невестой.
У рыболова в лодке сидели его невеста и мать, и он греб так сильно, что, опередив всех остальных, заплыл далеко-далеко. И вдруг увидел знакомый скалистый островок в протоке Стрёммен, на котором встретил свою невесту, что сидела теперь рядом с ним, такая гордая и нарядная. И тут он, не удержавшись, улыбнулся.
- Чему это ты улыбаешься? - спросила она.
- Я думаю о той ночи, когда спрятал твою тюленью шкуру, - отвечал рыболов.
Теперь-то он был глубоко уверен в любви русалки и не считал нужным что-либо от нее скрывать.
- О чем ты говоришь? - удивилась невеста. - Никакой тюленьей шкуры у меня и не было.
Казалось, она все позабыла.
- А ты не помнишь, как танцевала с другими русалками? - спросил он.
- Не знаю, о чем ты толкуешь, - ответила невеста. - Тебе, видно, приснился диковинный сон!
- А коли я покажу тебе тюленью шкуру, ты поверишь мне? - спросил рыболов и повернул лодку к скалистому островку.
Они вышли на берег, и он вытащил тюленью шкуру из-под камня, где ее спрятал.
Увидев тюленью шкуру, невеста в тот же миг рванула ее к себе и набросила на голову. Шкура обвилась вокруг нее, точно живая, и русалка тут же бросилась в проток Стрёммен.