Валерий ПОПОВ
СПАСЕНИЕ НА ВОДЕ
Ранним-ранним утром мы с дядей Никитой вышли из дома. На улицах было пусто и тихо, но на автобусной остановке уже стояла молчаливая очередь.
Мы пересекли набережную и по гранитным ступеням спустились к воде. И увидели наш катер! Никита подтянул за канат корму, мы прыгнули. Катер закачался. Между ним и нижней гранитной ступенькой заплескалась вода с радужным бензиновым отливом. Потом, присев, дядя Никита распустил на чугунном кольце узел каната, и я оттолкнул багром нос катера от высокой стены. Катер стал медленно разворачиваться.
Я слез в рубку. Дядя Никита повернул на приборном щите ключ, подержал его в этом положении секунд пять, опустил вниз ручку газа и нажал красную кнопку стартера. Мотор застучал. Оставленный гаечный ключ стал толчками ползти по кожуху двигателя и со звоном упал в жестяной поддон.
Мы шли посередине реки. На равных расстояниях с обеих сторон поднимались высокие гранитные стены, еще выше - дома.
Дядя Никита, довольный, смотрел на дрожащие стрелки приборов.
Я взялся за свои обязанности стюарда: распаковал вещи, повесил в шкафчик одежду, разложил на столике около газовой плиты продукты, которые дала нам Лиза - жена дяди Никиты и моя старшая сестра.
Потом я снова вылез наверх.
Вот над нами прошло здание физического факультета университета (через три года буду поступать!), потом - высокий желтый Пушкинский дом (бывшая таможня). Мы прошли под мостом Строителей, под белым ромбом, обозначающим проход для маломерных судов, и вышли на простор, на Стрелку Васильевского острова. Рядом раскачивались два высоких буя (свальное течение!), слева была Петропавловка, справа, за широкой водой - Эрмитаж!
Мы стали кричать, прыгать, махать! Потом мы вошли под Кировский мост (под мостом было темно и гулко, громко хлюпала наша волна). Потом мы прошли под Литейным мостом, и вот уже город стал исчезать только торчал из деревьев высокий голубой Смольнинский собор…
Абсолютно счастливый, я стоял за штурвалом, и вдруг из маленького круглого радиатора перед стеклом рубки пузырями пошел ржавый кипяток.
- Охлаждение! - закричал Никита, вырубая двигатель.
Он быстро встал в качающейся рубке на колени, засунул руку до самой головы в мотор и, судя по мучительному выражению, что-то с натугой там крутил. Я посмотрел вокруг. Нас немного отнесло, мы раскачивались рядом с бакеном - железной покрашенной бочкой.
- Что? Мотор не в порядке? - не выдержав, пригнулся я.
- Ничего! - продолжая морщиться, сказал Никита. - У Колумба вообще не было… мо-тора… Все если учитывать - никогда не учтешь!
Он вылез, завел мотор, и мы пошли дальше… Вот каменный, закопченный, с башенками старый Охтинский мост, потом - высокая кирпичная фабрика… Вот заводы кончились, пошли маленькие домики, у воды - железные речные гаражи. Начались незнакомые названия (по карте) - Уткина Заводь, Новосаратовская колония…
Потом мы прошли памятник на высоком берегу Невской Дубровки, потом - маленький городок Кировск…
И вдруг - открылось широкое пространство, освещенное солнцем. Впереди, на острове - старые башни и стены…
- Петрокрепость! - закричал Никита. - Ура!
Тут катер что-то подняло снизу, он подскочил, пролетел по воздуху, но, к счастью, шлепнулся снова на днище. Мы едва перевели дух, Никита бросился в рубку, сбавил обороты, нашел на полке, закиданной папиросами, книжками, журналами, лоцию устья, снова вылез наверх, взял штурвал. Мы сразу поняли, почему этот простор показался нам таким уж просторным, - вблизи не было ни одного корабля, катера и даже лодки - вся середина этого разлива называлась Шереметевская отмель. Теперь-то мы увидели, что самоходки, корабли и лодки шныряют у самого берега, - туда и сворачивал фарватер. Но плыть туда было очень далеко. Вода была почти без течения, клокочущая, неясная. Мы шли на самой малой; я, свесившись с носа, смотрел в воду. Никита держал на бакен, который казался нам самым близким, - там, за бакеном, было наше спасение. Возле бакена заякорился старичок на лодке и сейчас, бросив удочки, смотрел на нас с диким удивлением.
- Здесь пройдем? - крикнул ему Никита, но тот ничего не ответил, не в силах, видимо, выйти из столбняка.
- Спасибо! - усмехнувшись, сказал Никита, когда мы прошли мимо оцепеневшего старичка и зашли за бакен.
Мы шли вдоль берега, закрытого пристанями, заводами, баржами. Впереди, за крепостью, чувствовался выход в Ладогу - огромное, холодное, пустое пространство.
Но я с облегчением увидел, что Никита рулит к берегу. Мы вышли в узкий канал с высокими гранитными берегами - стало тепло, тихо - и сразу словно вернулся слух: стало слышно сонное жужжанье мух, плеск воды - до этого, на ветру, мы были словно оглохшими. Мы пришвартовались, потом вылезли вверх, на парапет. Рядом стояло высокое сторожевое судно. Здесь снова дул ветер - гюйс на корме так и щелкал от ветра.
Никита долго смотрел на небо - ту часть неба, которая была уже над Ладогой. Никита работал в Институте метеорологии и все знал про облака. Потом он подошел к борту сторожевика, поговорил с матросами - из-за ветра мне ничего не было слышно.
- Шесть баллов… Затишья не предвидится, - буркнул он.
Я посмотрел вокруг. Вдоль всех стенок стояли суда. Только огромные самоходные баржи "ВОЛГО-БАЛТ" уходили туда, вдаль, скрывались за Шлиссельбургом, чтобы, пройдя по краю Ладоги, войти в Свирь - и дальше по ней в Онежское озеро, после - в Белое море.
- Ладно, - вздохнув, сказал Никита, - пошли в канал.
Надо сказать, я очень боялся выхода в Ладогу, где волны в это время (как я тайком прочитал в книге, лежащей в рубке) достигают пяти метров, где бывают стоячие волны и много всего страшного. Думаю, что Никита тоже испытал в этот момент радость. Я видел из каюты, что мы разворачиваемся среди кораблей, лодок. Потом появился высокий холм из булыжников с белым столбом. Мы зашли за него - и оказались в начале Новоладожского канала. От Ладоги его закрывала высокая булыжная насыпь. В узком коридоре стук мотора сразу стал громче. В канале было спокойно и скучно.
- Пойду посплю! - сказал Никита, передавая мне штурвал. Он разделся на корме, умылся водой на ходу и ушел в каюту.
Через час, не отпуская штурвала, я присел на корточки, заглянул в каюту. Никита, закинув лицо, оранжевое от занавесок, храпел на бархатном боковом диванчике. В каюте было душно, летали мухи.
Я снова выпрямился, посмотрел по сторонам. На правом высоком берегу шла деревня: серо-зеленые овцы над обрывом, высокая пристань из общепленных бревен. Потом я обогнал старичка в черной смоляной моторке. Сзади, багром, старик буксировал бревнышко, в передней части лодки неподвижно стоял баран. Иногда вдали показывалась точка, которая потом проявлялась как катер; взяв с крыши рубки грязный белый флаг, я делал отмашку - какими бортами расходиться. Потом мы обменивались с рулевым взглядами или приветствиями - и исчезали друг для друга.
Стук мотора, чуть отстающий плеск волны о берег - ничего не менялось. Играя, я держал штурвал одним пальцем, развлекался, аккуратно ведя один и тот же завиток волны вдоль ровного берега как можно дольше… Интересно: на берегу закрутился вдруг маленький темный смерч, сухой уже лист взлетел с земли - и сел обратно на ветку.
Потом что-то мохнатое, мокрое быстро нырнуло в воду перед катером. Я подумал, что это, наверно, крыса.
Потом вдруг прямо по курсу на желтой спокойной воде я увидел несколько черных точек. Я встревожился: странно - топляки не бывает так далеко видно, это что-то другое. Темные точки приближались, оказались живыми и мохнатыми, и вдруг, перевернувшись, дружно нырнули. "Утята!" - сообразил я. Быстро оглянувшись, я успел разглядеть, как широко разлившейся волной катера их вынесло далеко на плоский берег; они гребли изо всех сил, поспевая за волной обратно, но все же не успели и остаток пути, переваливаясь, бежали по суше.
Заглядевшись на утят, я слишком, наверно, поздно вдруг увидел выходящий из-за поворота высокий буксир. В рубке стояли двое и что-то отчаянно мне кричали, но я не слышал. Я понял все, когда мы с буксиром разошлись и катер зашел за поворот: за буксиром тянулись плоты! Причем строй их изгибался и конец связки почти закрывал мне дорогу.
Я вел катер бок о бок с бревнами, но воды оставалось мало, катер, как танк, переползал отмели.
Наконец плоты кончились - и тут же я увидел впереди второй буксир!
Голову мне сильно пекло, я снял одной рукой рубашку, навязал чалму и приготовился к борьбе с плотами. На этот раз у самого конца связки катер сел на мель прочно, мотор выл, но катер не двигался. Я спрыгнул с кормы рядом с поднимающим песчаный смерч винтом и, упершись, стал толкать катер вперед. Звук мотора изменился, я быстро влез на корму, бросился к штурвалу - чуть было не упустил катер со спящим в нем дядей Никитой. Катер сполз с мели.
Не успел насладиться я волей, как показался вдали новый буксир! Я впал уже в отчаяние, в оцепенение, только вел катер как можно ближе к плоту, стукаясь о бревна, но снова садился на мель, прыгал с кормы в мелкую воду.
Катер слезал с мели, мы некоторое время плыли свободно…
Посмотрев мельком на километровый столб, я с удивлением увидел, что от Невы уже сто километров, а Никита спит в каюте, ни о чем не ведая!
В общем, я был доволен, что выдержал такое напряжение, я был накачан восторгом. И вдруг увидел сооружение, которое начисто перекрывало канал - сверху донизу.
- Дядя Никита! - крикнул я вниз.
Он выскочил, очумелый от сна - на красной щеке отпечаталась вышивка "думки", глаза бессмысленно блестели, рот был открыт. Он стал изумленно осматриваться, ничего не понимая, и первой его фразой было:
- А где ботинки?
- Посмотрите - что это? - показал я на преграду.
- А мне наплевать! - тараща глаза, закричал Никита. - Где мои ботинки? Куда их дел? Тут их оставил, на корме!
Он и сам прекрасно понимал, что при большой скорости корма садится в воду, и мог бы прекрасно представить судьбу своих ботинок!
Заграждение было уже близко, но, к счастью, появилась женщина, стала крутить ручку, и преграда отъехала. Никита не обратил на это ни малейшего внимания, а продолжал так же серьезно орать про ботинки и вдруг выхватил у меня штурвал, стал разворачивать, крича, что надо плыть за ботинками обратно.
Мы чуть не врезались в берег, я стал крутить обратно, и так, зигзагами, мы вдруг выехали на прекрасную ширь Волхова. Голубой высокий собор, разлив при впадении в Ладогу… Там была тьма, холодный ветер.
На мачте трещал флаг - штормовое предупреждение.
Никита затих. Мы переплыли Волхов - к белому резному столбу на булыжном холме - продолжению канала.
Я демонстративно оставил руль, ушел в каюту.
А я еще представлял, как Никита будет хвалить меня за небывалый переход (сто километров), а вместо этого был обвинен в краже ботинок! Я лежал на диване, бежали солнечные блики воды на потолке, потом нас подняло и опустило на волне буксира, потом наклонило вбок, пошли удары - Никита обходил очередной плот.
Обида все не проходила. Вздыхая, я лежал на диванчике, подбрасывая в руке большой апельсин.
"Сейчас как залимоню апельсином!" - дрожа, думал я.
Так, все еще обиженный, я уснул. Потом вдруг проснулся, вылез на палубу…
Мотор стучал уже в полной темноте. Иногда, на повороте, фара освещала строй тихих неподвижных деревьев на берегу.
Потом канал вдруг раздвоился, потом наш рукав разошелся на три, пошли островки с деревянными домами.
Потом мы увидели какие-то мостки, зачалились и, ни слова не говоря друг другу, легли спать.
… Проснувшись утром, я вылез наверх. Никита уже стоял на корме. Кругом был туман, туман, в тумане - темные крыши домов.
- Да-а-а? Где это мы? - сказал Никита, явно ища примирения.
Я пожал плечами.
Мы спустились в каюту, зажгли газ, поставили чайник.
Мы долго сидели молча, глядя на синий гудящий кружок газа.
- Чайник долго не кипит в двух случаях, - наконец не выдержав, сказал я, - когда воды слишком много…
- И когда ее совсем нет, - усмехнувшись, сказал Никита.
Он снял крышку чайника, заглянул и, взяв чайник, вылез наверх.
- Да-а… полная неясность! - возвращаясь с плещущим чайником, сказал он. - Нормальный человек, точно, в такое уж положение бы не попал!
- Во всяком случае - на Шереметевскую отмель бы не налетел!
- И нашел бы по дороге несколько пар ботинок, - улыбаясь, сказал Никита.
Туман начал уже рассеиваться. На мостки вышла женщина, поставила ведра, гулко брякнув дужками.
- Скажите, как место называется? - спросил Никита.
- Свирица, - сказала она.
Мы посмотрели по карте - мы находились при впадении реки Паши в Свирь. Из тумана по берегам появилась Свирица. Оказалось, что мы зачалились довольно точно, - на берегу стоял домик, и белыми буквами на голубом было написано: "Буфет".
Мы влезли наверх, греясь, уселись на деревянном крылечке.
- Чего сидите? - подошла женщина с ведрами. - Все равно раньше десяти не открою!
- А мы и не надеемся! - буркнул Никита.
- А почему? - вдруг сказала она. - Напрасно!.. Могу открыть.
Она достала из передника ключ, отперла, и мы вошли. Свежевымытый пол, зеленые стены, спирали желтых мушиных липучек с потолка.
- Ну, помогите-ка мне! - сказала женщина.
Мы принесли еще два ведра воды - для мытья кружек, вбили в пивную бочку кран.
- О, Порфирьевна, уже открылась? - послышалось снаружи.
- Открылась, открылась! - сказала она.
- Скорей надо к Николаю бежать! - сказал голос.
Буфет быстро наполнялся людьми (была суббота). Все тут знали друг друга, громко переговаривались, в зале стоял сплошной гул, вырывались только отдельные слова.
Длинный парень, прищурив глаза, говорил соседу, загибая пальцы:
- Белых десять баночек закатал - так? Рыжиков четыре баночки - так?
Старик с седой щетиной говорил, добродушно улыбаясь:
- Поймал на удошку што грамм ошетрины… - и хохотал.
Рядом человек в зимней шапке и ватнике настойчиво говорил соседу:
- Я король плотников. Понял? Король плотников…
Он повторил это много раз, и я неожиданно серьезно подумал: "А что? Снимет зимнюю шапку - и под ней окажется корона!"
За нашим столом сидел маленький человек со сморщенным темным лицом.
- Слышь-ка, слышь-ка, - быстро говорил он, - Юрий Иваныч Боровов - это я. Механик на буксире "Путейском", слышь-ка!.. На "Путейском"! Бакен там поправить, с мели кого стащить… Слышь-ка, слышь-ка… из Ленинграда?.. У меня там сын - министр.
- А разве есть в Ленинграде министры?
- Слышь-ка, слышь-ка… Ее-е-есть!
- Юрий Иваныч, - спросил я, - а можно сейчас на Ладоге в шторм попасть?
- Слышь-ка, слышь-ка… мо-ожно! - успокаивающе сказал Юрий Иваныч.
Мы пошли на теплую деревянную пристань, где сидело много народу с вещами. Сухонькая старушка сидела, сдвинув с головы на шею платок. Потом она развязала мешок, из мешка сразу высунулась голова петуха.
- Слышь, бабка, - сказал парень, - оштрафуют тебя за птицу!
- А чего меня штрафовать! - сказала она. - Пусть его, - показала на петуха, - штрафуют!
- А не заблудишься в городе-то?
- А может, и заблужусь! - беспечно сказала она. - В прошлый раз приехали - и метро никак не найдем! Бегаем по плошшади туды-сюды!
Я вдруг ясно почему-то представил, как именно она бегает.
- Ждать-то не надоело? - спросил кто-то (старушка явно стала центром внимания).
- А што не ждать? - сказала она. - Я и кружку пива выпила!
Все вокруг заулыбались, и я вдруг почувствовал, что тоже улыбаюсь. Не хотелось вставать с теплой земли, на которой мы сидели, усыпанной крупными деревянными щепками и стружками, но пора было плыть дальше. Мы слезли в катер и по узкой протоке вышли на широкую Свирь.
Мы шли весь день. Я стоял на деревянной палубе в шерстяных носках, держа штурвал. На широком разливе, далеко впереди, стояли белые и красные бакены, как фишки на поле игры. В тучах образовался высокий колодец. Я был счастлив, что веду катер.
Я вел до самой темноты, потом уговорил Никиту оставить меня и на ночь за штурвалом. Я зажег ходовые огни по бокам рубки. От них моя правая рука стала красная, левая - зеленая.
Стало темно, нужно было идти по створам - парным огонькам на берегу. Надо, чтоб огоньки эти совпали, и идти так, чтоб они не расходились. И искать в это время следующую пару огоньков. Рядом раздавалось адское клокотанье воды в камнях, но это вроде бы неважно, если идешь правильно по створам. Долгое время ничего не было, кроме огоньков, маленьких и тусклых, на невидимых берегах. Потом я вдруг увидел на абсолютно темном берегу одиноко стоящий огромный, пятиэтажный, дом, с большими, ярко освещенными окнами. Я испугался, я никак не мог понять, откуда вдруг этот дом в совершенно пустынной (по карте) местности, и вообще - что это такое? Фабрика?.. Но почему так тихо?
Тут, по створам, я свернул резко влево и вдруг увидел, что дом этот в полной темноте стоит на моем пути. Сердце стучало в самом горле, и только подплыв совсем близко, я понял, что это идет пассажирский корабль.
Потом, после долгих часов тьмы, вдруг показалось много огней на разной высоте - на кранах, на кораблях, - и я по карте понял, что мы проходим Лодейное Поле. Мы прошли под длинным высоким мостом с огоньками. Проснулся Никита, и я пошел спать. Расстилая на диванчике постель, я отодвинул слегка занавеску - посмотреть в окно на прощанье, и мне показалось, что кто-то заклеил окна бумагой.
Я выглянул на корму и еле увидел ноги Никиты. Мы двигались в абсолютном тумане! Я вылез, одежда сразу насквозь промокла. Не было видно даже мачты.
- Зайдем за первый бакен и встанем! - сказал Никита.
Слова доходили глухо, как в вате.
Вдруг из тумана, совсем рядом, показалось что-то черное… Деревья! Мы шли на берег!
- Якорь! - закричал Никита, вырубая двигатель.
На ощупь, не видя, я добрался до носа, сбросил якорь, стал спускать цепь. Но слабины все не было - нас несло, якорь не цеплялся, скреб по каменному дну. Я выпустил всю цепь и вернулся к Никите. Он зажег на мачте стояночный огонь, в сплошном тумане он казался маленькой свечкой. Вдруг мы увидели две больших наших тени - на облаке, в котором мы сейчас были.
- Брокенское чудовище! - глухо услышал я голос Никиты. - Вот уж не думал, что кончу жизнь Брокенским чудовищем!
Он развел руками - и страшная тень сделала то же самое. Стояночный огонь на мачте образовывал шатер света около метра, а дальше, сверху и с боков, мы были накрыты словно серой ватой. Причем в этом облаке проходили другие облака, более густые. Одно такое облако - огромное, вертикальное - быстро и бесшумно, без малейшего ветра, двигалось на нас. Было так страшно, словно мы находились на Юпитере. Густое облако, развеваясь, подходило все ближе, вот оно уже подошло, а мы перестали видеть друг друга.
- Вот это да! - услышал я голос Никиты. - Колоссально!
Было совсем тихо, только рядом слышалось клокотание воды в камнях. Потом мы услышали стук двигателя.