Измазанный глиной, как папуас на военной тропе, с ввалившимися от усталости глазами, возник сзади Сережка:
- Пора исчезнуть!..
- А что?
- Милиция!! Этот старшина идет и еще двое с ним!..
- Ну и пусть. Нам-то что?
- Шкаф открыт, дед испарился. Разбираться начнут!
- Да в чем?!. - изумясь до крайности, раздраженно спросила Вера.
Под малиновое звяканье подковок дружно шли к тупичку знакомый старшина, пожилой майор, державший в руке планшетку, и паренек в штатском - вероятно, отыскавшийся наконец-таки дежурный по камере хранения.
Взгляд старшины очертил полукруг и споткнулся об открытую дверцу шкафчика. Дверца беззащитно обнажала свою оборотную сторону.
- Вскрыли все-таки?!
- Открыли, - сказала Вера.
- Где владелец вещей?
- Уже уехал, - сказал сережка обреченно.
- Так… Быстро вы. И каким же способом вскрыли?
- "Ай-кью", - сказал Сережка.
- Горький женский опыт, - добавил Павлик для полноты картины.
Старшина обследовал дверцу, ища следы повреждений. Дверца была чем-то заляпана, однако царапин, вмятин и иных повреждений не имела.
- Напрасно шутите. Я бы просил отвечать серьезно.
- Старик сам вспомнил, - сказала Вера.
- Если человек забыл, он вспомнить не может.
- Может, - сказала Вера.
- Не может! - возразил старшина, как припечатал.
Павлик придвинулся поближе к майору, почувствовав, что надо вмешаться. У майора было домашнее, неофициальное выражение лица, и китель не годился для парада. И фуражка была выгоревшая, со светлым донышком. Все это позволяло надеяться на взаимное понимание. Павлик разъяснил:
- Количество чисел у замка - девять в четвертой степени. Значит, имеем около шести тысяч вариантов шифра. Так ведь? И если не вспомнишь номер, будешь перебирать цифры примерно сутки. Все логично, товарищ майор?
- Логично, - кивнул майор, не высказывая, впрочем, особого интереса к этим выкладкам.
- Отсюда вывод: старик сам вспомнил.
- Они пытаются ввести в заблуждение, - предупредил старшина. - Старик не мог вспомнить. Он прибыл с периферии, ему это оборудование незнакомо. Я, товарищ майор, каждый день подобных стариков встречаю. И не было прецедента, чтоб вспомнили. Все голову теряют, понимаете ли. Шум стоит, гам.
- Мы только помогли вспомнить, - сказала Вера.
Парнишка-дежурный тоже осмотрел дверцу, зевнул с полным безразличием:
- Так я не нужен?
- Нет, - сказал майор. Он перевел взгляд на Сережку, на Павлика. Затем опять на заляпанную дверцу.
- Я их предупреждал! - сказал старшина. - Специально просил, чтоб не касались!
- Поезд ведь уходил, - напомнила Вера.
- А дежурного не найти было! - сказал Сережка.
Павлик снова обратил все надежды к майору:
- Старик говорил, что не может опаздывать. Лучше, говорит, под паровоз кинусь. Вероятно, какие-то срочные дела у него. Какое-нибудь задание важное… держался он очень внушительно.
- Я проверил паспорт, - сказал старшина. - Старик в игрушечной артели работает. Штамп стоит: "Артель "Красная Игрушка". Вы не пытайтесь запутать! - Павлик осекся.
- Какая разница, где он работает! - сказала Вера. - Кому хочется на поезд опаздывать? Все очень понятно!
Старшина доложил:
- Данные старика имеются, товарищ майор. Я взял на заметку. Беспокоит меня другое. Не исключено, что эти вот граждане натолкнулись на способ открывать камеры.
- Какой это способ? - спросил майор.
- Я только предполагаю. Они случайно могли натолкнуться на способ, который пока неизвестен. Иначе как бы они вскрыли? А впоследствии проболтаются, и могут возникнуть неприятности.
- Да нету таких способов! - нервничая, загорячился Павлик. - Смешно же! Неужели конструкторы не предусмотрели?!
- Всего не предусмотришь, - сказал старшина. - Телефонные автоматы - наглядный пример. Молодежь пошла слишком сообразительная.
Сережка сказал с укором:
- Я же сразу к вам побежал! Сюда вас привел! Зачем тогда приводить милицию, если мы взломщики?
- Не запутывайте простое дело. Вы поздней обнаружили этот способ.
- Нету у нас способа!!
- Полагаю, что стоило бы их задержать, товарищ майор.
- Полагаете?
- Для выяснения. Вполне возможно, что я ошибаюсь. Но с другой стороны, не дай бог, начнут страдать пассажиры. Вскрыта одна камера - могут быть вскрыты и остальные. Имеется прецедент.
- Мы вас не обманываем, - сказала Вера. - Даем честное слово.
Павлик заканючил, уже не заботясь о производимом впечатлении:
- Мы из турпохода, товарищ майор! Замучились жутко, мозоли на ногах… А сейчас метро закрывается! Если уже не закрылось!..
- Пройдемте, - сказал майор, перебрасывая планшетку из одной руки в другую.
- Куда?! Мы же все рассказали!..
- Пройдемте.
Старшина испытал минутную неловкость. Он не хотел, чтоб его считали сухарем и формалистом. Ребятишкам действительно пора укладываться в постели. Тем более, что вина их не доказана. И действовали они, надо полагать, без всякого злого умысла.
- Можно вызвать их завтра, товарищ майор.
- Продолжайте дежурство, старшина.
- Слушаюсь!
- А вас попрошу со мной, - сказал майор и повел всех троих к выходу.
4
Алексей Петухов сидел под фонарем - на манер бродячего бременского музыканта - и наигрывал самодельную песенку.
Над фонарем плясали, блестя крылышками, какие-то осенние мошки. Площадь внизу тихо шумела. Не мешали прохожие - не было их вовсе. Распевай, если нравится, во все горло.
У-ска-кали деревянные лошадки,
Паро-ходи-ки бумажные уплыли.
Мы, из детства убегая без оглядки,
Все, что надо и не надо, - позабыли…
Песенка лилась на редкость легко, свободно. Она очень нравилась Петухову. Но вот это обстоятельство его и смущало.
Что-то неладное происходит с его творчеством.
Он, Петухов, умеет создавать серьезные, значительные стихи. Выступает с ними в заводском клубе, публикует в газете. Но эти стихи, рожденные в поте лица, он почему-то вскоре забывает. Не снятся они ночами. Не звенят безотчетно в душе. Стыд и срам - Петухов читает их по бумажке, когда выступает в клубе… А вот всякие пустячки, рождающиеся сами собой, отчего-то запоминаются. Прилипают, как банный лист.
Если вникнуть в песенку, которую он исполняет сейчас, то руками разведешь. Ни складу, ни ладу, ни значительной темы. "Ускакали деревянные лошадки"… Вы представьте эту картину. Ведь кошмарное зрелище: какие-то палочки безногие скачут. И куда они скачут, простите? На пастбище? Но чепуховина эта возникла невесть откуда, и запомнилась, и даже понравилась, и Петухов исполняет ее. Вопреки здравому смыслу.
Са-мо-дельные игрушки позабыты.
Мы об этом, мы об этом не жалеем.
Мы серьезны, глубоки и деловиты,
Мы старательно умнеем и взрослеем.
Пожалуйста - еще насмешечка проглядывает. Это просто поразительно. Петухов не стремился подшучивать над умом, деловитостью и глубиной взрослого человека. Он эти качества уважает. Он не прочь побольше их приобрести. И однако же - иронизирует над самим собой, посмеивается. Что же это такое? В конце-то концов - он хозяин своим стихам или нет?
При-ни-маемся за трудную работу,
Привыкаем, привыкаем торопиться.
И не слышим, как порой за поворотом
Простучат нетерпеливые копытца.
Пальцы послушно тренькают по струнам, голос взволнован, сердце млеет. И в воображении возникают не безногие палочки, а что-то совсем иное. Красная полоса на небе. Плакучая береза на бугре и песчаная дорога. И пыль над этой дорогой. Твои босые ступни ощущают сухое тепло, ты бежишь по дороге; тебе весело и тревожно, тебе хочется обернуться… Откуда эта картина взялась? Петухов может поклясться, что не видел ее воочию. А она все-таки возникает - удивительно яркая, чистая, без ненужных мелочей, как в детских снах…
Мы не знаем, что при первой неудаче,
Только стоит, только стоит оглянуться, -
К нам лошадки деревянные прискачут,
Пароходики бумажные вернутся…
Сердце млеет, голос дрожит от переполняющих чувств. Все прекрасно и замечательно. Только вот нет у Петухова уверенности, что другие слушатели почувствуют то же самое. Где гарантия, что они увидят закат и березу, а не безногие палочки? Закат лишь подразумевается. Он только мерещится самому Петухову. А в стихах его нет. Что же это за стихи, когда - один пишем, а два в уме?
Нет, Петухов, правильно ты делаешь, стесняясь своих песенок. Рано их обнародовать. Учиться надо, развивать вкус надо. Работай над собой, стихи - это не баловство.
Бренча на гитаре и одновременно размышляя, Петухов почти забыл про Веру, Сережку и Павлика. А они вышли из вокзала вместе с каким-то милицейским майором.
Петухов поначалу не уловил связи в этом одновременном появлении.
- Ну, как? Удалось помочь?
- Успех превзошел все ожидания, - потусторонним голосом сообщил Павлик.
- Вот и отлично. А ты упрямился. Ни одно доброе дело, братец, не откладывай на завтра.
- Теперь-то не отложу, - сказал Павлик.
- Молодец! Ну, двинемся?
И тут майор вступил в круг света, отброшенный фонарем. Майор спросил:
- Товарищ - с вами?
- С нами, - виновато сказала Вера.
- Имущество ваше?
- Ага.
- Попрошу взять с собой.
Петухов ощутил наконец определенную связь явлений. Оказывается, майор имел отношение не только к ребятам. Но и к нему, Петухову, тоже имел.
Ничего не объясняя, майор смотрел, как туристы навьючиваются. Как морщатся и постанывают, сгибая натруженные спины.
- Вы чего это натворили?! - шепотом спросил Петухов, когда майор повел их по площади.
- "Ай-кью", - сказал Сережка.
- Женский опыт, - сказал Павлик. - Ни одно доброе дело не остается безнаказанным.
- Но, но!..
Вера пропустила вперед Сережку и Павлика, погрозила им кулаком.
- Ничего серьезного, Алеша. Так, недоразумение.
- Решается вопрос о наградах, - сказал Павлик.
Далеко шагать не пришлось. За углом, в переулке, молочно светилась бессонная вывеска: "МИЛИЦИЯ". У входа дремала патрульная "канарейка" - выкрашенная в радостный желтенький цвет "волга" с фонариком на крыше. Водитель сидел в ней, выставя локоть.
- Мы не этот автомобиль выиграли? - спросил Павлик, и это была последняя блестка его остроумия.
Наверно, на фантазию Павлика подействовали и стеклянная вывеска, под которую не хотелось спешить, и великолепная машина, в которую не тянуло усесться. И водительский локоть подействовал. Локоть-то в мундире был. А Павлика еще ни разу в жизни не водили под конвоем, он этих процедур не знал.
Неизвестное волнует, неизвестное страшит; Павлик побежал к майору, тряся рюкзаком; казалось, он дрожит весь:
- Товарищ майор!!. Мы забыли сказать - старик набрал номер с лотерейного билета! А потом нашел билет, понимаете?.. Очень просто было, а мы…
- Перестань!! - крикнула Вера.
- Я же объяснить… Мы этого не объяснили, вот нам и не верят!..
- Перестань!
Он стоял перед ней, качаясь, трясясь. Жалок он был до отвращения. И она подумала, что это очень хорошо, это прекрасно. Надо только запомнить вот такое его лицо. Человек с таким лицом не может нравиться. Все пройдет.
Горе, отчаяние Веры было в том, что он - лицемер и показушник, болтун и трус - ей нравился. Она старалась его презирать, старалась издеваться над ним. А он все равно нравился, и Вера не знала, что предпринять. Ей не презирать его хотелось, а только жалеть, не издеваться над ним, а только помогать. На перроне она заставила его нести ведро с грибами. Никто не подозревает, что Вера с наслаждением сама потащила бы это ведро и второй рюкзак потащила - только бы Павлику стало полегче… Но это пройдет. Вот она вдоволь насмотрится на отвратительную, жалкую его физиономию - и все пройдет.
А ничегошеньки-то не проходило.
Она смотрела на него, и ей хотелось подставить ему плечо и рюкзак снять, чтоб было ему полегче…
- Ненавижу! - сказала она одними губами.
- Товарищ майор! - произнес Петухов, окончательно разобравшись в событиях. - Я у них старший, я за все отвечаю…
Майор жестом руки прервал его, подошел к водителю оперативной машины.
- Ермаков, - сказал он. - Доставьте этих товарищей по адресу, который они укажут.
Водитель приоткрыл дверцу, оглядел туристов и все их снаряжение.
- Товарищ майор… - отозвался он неуверенно. - С таким грузом не поместятся… Багажник-то занят, вы ж знаете.
- Ничего, разместятся.
- Да никак невозможно, Товарищ майор. Не запихаю!
- Вам не надо стараться, Ермаков, - сказал майор. - Вы положитесь на этих товарищей. Они прекрасно все сделают.
Четвертая глава. История о дрессированных пчелах, живших на балконе, о грибах под кроватью, о сольной партии на трубе, а также о беспощадном, удивительном и незаметном поединке двух мужчин
1
Большая коммунальная квартира отходила ко сну.
Стихло на кухне шипенье сковородок и бульканье кастрюль; исчезла терпеливая очередь в ванную; погас в длинном коридоре свет, и сделались невидимы его закоулки - со всяческой рухлядью по углам, с корытами и велосипедами, подвешенными на стены, с голыми лампочками под потолком.
Закрылись плотнее двери комнат. Какое-то время из-за этих дверей еще доносились приглушенные голоса и шумы: пластинка докручивала иностранную песенку, вякал кот, просившийся на волю, бормотал и заполошно вскрикивал телевизионный комментатор. Но вскоре и они умолкли.
Засыпала квартира.
* * *
Лишь в одной из комнат - в самом конце коридора - продолжались какие-то странные хлопоты.
Миловидная женщина лет тридцати заканчивала тут уборку. Она подмела шваброй пол, расправила складки дешевого коврика возле двери, вытерла клеенку на обеденном столе. Оглянулась, проверяя: все ли в порядке, все ли радует глаз?
Комната, разделенная фанерной перегородкой, была тесной и неуютной. Однако содержалась образцово. От люстры с пластмассовыми колпачками и до старинной бронзовой ручки на дверях - все было начищено, вымыто и доведено до блеска.
Прибравшись в комнате - вернее, в одной ее половине, - молодая женщина присела к зеркалу. И с той же старательностью принялась подводить глаза, пудриться и красить губы. Если учесть, что время близилось к полночи, это занятие выглядело прямо-таки нелепым.
Может, она ждала гостей?
В трехстворчатом зеркале отражался циферблат будильника, и женщина, накрашиваясь, не выпускала его из виду. Потом вдруг поднялась, взяла настольную лампу, перенесла на подоконник. Зажгла ее. Задернула занавеску.
Лампа теперь светила на улицу. Вероятно - если смотреть снаружи - на темном, спящем фасаде дома выделялось лишь единственное окно на верхнем этаже. Его сияющий прямоугольник можно было различить издалека. Даже с соседних улиц.
Конечно, это был условный сигнал. Знак тому, кто должен был появиться.
Будильник шевелил своими черными усиками, отмерял минуты. Теперь женщина чутко прислушивалась. Стараясь не звякнуть чашками и блюдцами, она расставила на столе посуду - два прибора. Добавила к ним пластмассовую вазочку с цветком. Вынула из мурлычащего, пожелтевшего от старости холодильника заранее приготовленные бутерброды. Налила воды в кофеварку. Разложила бумажные салфеточки.
Руки женщины - с коротко подстриженными ногтями, белесыми от недавней стирки - заметно дрожали. Женщина волновалась.
* * *
Нервничал в эти минуты и еще один человек, шедший по улице. Это был мужчина в тяжелом добротном пальто, в серой фетровой шляпе, неподвластной влияниям моды. Вся его одежда свидетельствовала о солидности, о стойком благоразумии. Тем страннее было сейчас его поведение.
Мужчина шел, поминутно озираясь, будто его преследовали. Будто он вынужден следы заметать. Лампу, ярко светившую в окне четвертого этажа, он увидел издали, но к подъезду пошел не сразу. Постоял напротив дома, подождал, пока свернут за угол редкие подзагулявшие прохожие. Убедился, что поблизости нет ни души, и только потом двинулся через улицу.
Мало кто замечает, что с фасадов современных домов - со всех этих панельных кубиков и башен - исчезли водосточные трубы. Теперь они становятся редкостью, как и многие другие вещи, казавшиеся бессмертными и обязательными. Но на этом доме, старом и украшенном архаической лепкой, трубы еще доживали свой век.
И, как выяснилось, они могли сослужить добавочную службу. В новом доме таких удобств уже не будет.
Мужчина вытащил из кармана связку ключей, еще раз оглянулся и трижды - звонко и отчетливо - стукнул по трубе.