Гулкий звук, родившийся у подножия трубы, взмыл вверх, заполняя все ее чрево. И через секунду лампа на четвертом этаже погасла. Сигнал принят.
Мужчина прошмыгнул в подъезд, быстро и бесшумно одолел полутемную лестницу, добрался до нужной квартиры. Половинка дверей, пестрая от табличек с фамилиями жильцов, уже отворялась ему навстречу.
За дверью была чернота, как в преисподней; мужчина сделал шаг и остановился. За его спиной осторожно задвинулась щеколда, цепочка брякнула; горячая дрожащая рука нашла его руку и потянула вперед - по бесконечному коридору, неожиданно сворачивающему и вправо, и влево, по невидимым предательским половицам, каждая из которых могла взять и скрипнуть, проклятая…
Он балансировал, как цирковой канатоходец, идущий с завязанными глазами, он дышать боялся; вот наконец и последний поворот, косая полосочка света на полу, старинная дверная ручка, всегда цепляющаяся за карман… Все. Можно отдышаться.
- Ну, здравствуй, Аркаша…
Запах кофе. Чистота. Руки на плечах. Улыбка.
- Здравствуй, Зоинька…
- Все благополучно?
- Все хорошо. Все в порядке.
- Устал?
- Ничего. Кофейку выпью, пройдет.
- Раздевайся, кофе готов. Руки помой вот здесь, в тазике, я тебе полью…
- Господи, ты и об этом подумала…
- А как же? Все должно быть как следует.
- Ты не беспокойся, родная. Все и так замечательно. Лучше и быть не может.
- Умывайся. И можешь разговаривать спокойно - он давно уже спит.
- Ничего. Мне громкие-то звуки надоели.
- Я же знаю, что он спит. Чувствуй себя свободно.
- Я так себя и чувствую.
- Тебе надо отдыхать как следует. Хочешь, я найду тебе тапочки?
- Зачем, что ты.
- Просто будет удобней. Ты же не ходишь дома в ботинках!
- Мне хорошо, не беспокойся.
- А отчего ты хромаешь? Аркаша, что случилось?!
- Ничего особенного, чепуха. Я потом расскажу, не обращай внимания.
Помыв руки, он прошел к дивану и осторожно опустился на него - чтоб не заскрипело. Он знал, что диван тоже скрипит.
- Зоинька, пока я не забыл… Ты завтра свободна?
- Конечно. Завтра же воскресенье.
- Сможешь пойти на дневной спектакль?
- На твой? С удовольствием!
- Контрамарка на двоих. - Он пальцами вытащил из нагрудного кармана плотную белую бумажку с отрезанным уголком.
Женщина взяла контрамарку. Подумала. Движением прищуренных глаз показала на перегородку, завешенную портьерой:
- Он не пойдет, Аркаша.
- Ты попроси. Уговори как-нибудь. Разве он много бывал в театрах?
- Бесполезно упрашивать. Он не пойдет.
- Очень хорошие места.
- Все равно бесполезно.
- Тогда сходи одна, Зоинька. Там во втором акте будет моя партия. Почти сольная. Хоть послушаешь, на что я способен.
- Я знаю, - сказала она, - на что ты способен, Аркаша. Я знаю…
Она улыбалась, глаза смотрели влюбленно. И ему сделалось непереносимо жаль и ее, и себя. Ему надоело притворяться, что все идет хорошо. Все получается так скверно, что хуже и не придумаешь.
- За что он меня ненавидит?
Женщина отвернулась.
- За что он меня ненавидит? - повторил мужчина настойчиво.
Он неловко шевельнулся, и диван скрипнул под ним, зазвенел пружинами. И тогда оба они моментально оглянулись на перегородку.
2
Во второй половине комнаты, за перегородкой, лежал на своей кровати Жека. Он не спал.
Нет, он не собирался караулить, когда к матери придет этот шептун. Была нужда. Да и караулить тут нечего - по материнскому лицу заранее все известно.
Просто Жеке не спалось. Ему давно уже было не заснуть вечерами - крутишься с боку на бок, подтыкаешь подушку, натягиваешь на голову одеяло, а сон не берет. На уроке глаза сами слипаются, хоть спички вставляй. А вечером и с закрытыми глазами не уснешь.
Жека не хотел и подслушивать, да перегородка-то стоит лишь для видимости. Что есть она, что нету - одинаково. И Жека не мог не услышать, как этот шептун появился, как он мыл свои чистенькие ручки, наверное двадцатый раз за день, как уселся пить кофе. Ему кофе подавай по вечерам. А то он усталый. Замучен работой.
И едва уселся, как зашипел:
"За что он меня ненавидит?"
Мать строит из себя дурочку:
"Я сама не понимаю, Аркаша! Он ведь уже взрослый мальчишка, и всегда был такой рассудительный, а тут…"
"Я ему плохого слова не сказал! Ни одного замечания не сделал! Я теряюсь в догадках и ничего не могу придумать, кроме того, что он…"
"Ну? Договаривай, Аркаша!.."
"Что он… до сих пор любит отца!"
Жека услышал, как за перегородкой наступило молчание. Долгое такое. Они оба размышляли над этим дурацким высказыванием, и вздыхали, и чашечками звякали.
"Нет, Аркаша… - донесся голос матери. - Только не это! Ты же видел его отца, ты представляешь, что это за человек… Женька никогда его не любил!"
"Все-таки отец!.."
"Он хуже чужого!"
"Родной отец! К нему бывает и бессознательная тяга!"
"Нет, Аркаша. Я тебя уверяю - нет, нет… Женька сам сказал, чтобы я подавала на развод. Понимаешь - сам сказал! Действительно, он ведь взрослый мальчишка, он во всем разбирается!"
Это уж точно. Будьте уверены - Жека теперь во всем разбирается. Хватит ему оплеухи получать. Самостоятельным можно сделаться очень быстро. Для этого требуется, чтоб ты получал оплеухи и чтоб надеяться было не на кого… Недаром же говорится, что битье определяет сознание.
За перегородкой снова затихли. Ну, молчите, молчите. Думайте, что вам делать. А Жека давно знает, давно решение принял. И выполнит его - будьте уверены.
3
Мужчина пил кофе, подставляя под чашечку ладонь - чтоб не капнуть нечаянно.
- Тогда не понимаю… - сказал он.
- Я тоже, Аркаша. Одна надежда, что он постепенно привыкнет. Смирится.
- Он меня просто ненавидит. Как врага ненавидит! Помнишь, он разводил пчел на балконе? Теперь я знаю, я догадываюсь, зачем он их разводил.
- Ну, Аркаша, это уж напрасно… Пчелы всех кусали. Весь дом ходуном ходил.
- Но главной целью был я.
- Нет, Аркаша, никакой цели не было. Где-нибудь прочитал, что можно разводить пчел на балконе, вот и устроил все.
- Я тоже кое-что прочитал о пчелах, - сказал мужчина. - Их, оказывается, можно дрессировать.
- Как это?
- Науськивать на определенный запах. Понимаешь, я после бритья употребляю одеколон. Всегда один и тот же - "Лаванду"… Поэтому пчелы меня и кусали больше, чем всех других. За версту к этому дому не подпускали. Он их науськал на лаванду.
- Разве это можно, Аркаша?
- Это очень просто. Давай им подкормку с определенным запахом, и они будут его искать.
- Я этого не знала…
- Он хитрей нас обоих, Зоинька. Он еще такое выкинет.
- Ты его стал бояться?
- Хуже. Я стал его подозревать. Вот вчера, например, иду вечером на автобусную остановку… После спектакля много народу, толкучка, я пропустил вперед женщин, втискиваюсь последним. И когда дверцы уже захлопываются, вдруг чувствую боль в ноге… Вот здесь вот.
- Я сразу заметила, что ты прихрамываешь!
- Видишь, у меня высокие ботинки. Я всегда такие ношу. И вот кто-то бросил окурок за голенище, прямо вот сюда… Очень метко. Когда влезал в автобус, голенище оттопырилось - и пожалуйста, меткое попадание! Ну, а в автобусе давка, не то что нагнуться - пошевелиться нельзя. Окурок тлеет, носок тлеет, боль адская…
- Ты полагаешь - это он сделал?!
- Я же говорю, что стал его подозревать, Зоинька. Конечно, многие люди швыряют на остановке окурки. И один мог случайно попасть за голенище. Но уж слишком меткое попадание. Прямо в щелочку! Он вчера поздно вернулся?
- Поздно… - прошептала она, прижав щеки ладонями.
- Вот видишь.
- Не может быть!
- Признайся, ты ведь сама его подозреваешь.
- Я узнаю, Аркаша. Я спрошу его и непременно узнаю!
- Он не скажет, - усмехнулся мужчина. - Он достаточно хитрый. Он будет меня изводить со всей мальчишеской жестокостью - потихонечку, тайно, чтоб не попасться…
Сбоку от них рывком отворилась фанерная дверь, взметнулась отброшенная портьера. Жека стоял в темном проеме, полуголый, босой.
- Женя?! - вскрикнула мать.
- Я не буду тайком, - проговорил Жека, с ненавистью глядя на мужчину. - Я могу при всех! Я вас не боюсь, я не такой трус!..
- Женя!..
- Я достал пчел для себя! - сказал Жека, отталкивая подбежавшую мать. - А потом науськал на вашу поганую лаванду, это правда! И жалко, что поздно догадался, надо бы раньше!..
- Женька, замолчи! Иди к себе!!
- Но никакие окурки я не швырял! Мне не надо, чтобы тайком! Все равно я выгоню вас отсюда! При всех выгоню!..
- Женя! Немедленно извинись перед Аркадием Антонычем!
Мужчина поднялся, поставил на блюдце кофейную чашечку.
- Что я тебе сделал?
Они смотрели друг на друга, сталкивались взглядами. И Жеку прямо трясло от ненависти.
- А вы не знаете, да?!
- Я не знаю, Женя.
- Врете все, врете!.. Не хуже меня знаете, только врете! А ну, уходите отсюда!!.
Жека рванул с вешалки тяжелое пальто, с размаху швырнул его к дверям. Шляпа свалилась - он и шляпу поддал.
- Женька, перестань хулиганить!! - кричала мать. - Аркадий, не нужно! Не слушай его!..
И вдруг мать будто поперхнулась. До нее донеслись звуки шагов, голоса в коридоре - это выскакивали из комнат соседи, разбуженные скандалом.
Аркадий Антонович замер недвижимо. Смотрел на валяющееся пальто, но поднять не решался.
- Что? - сказал Жека. - Воды в рот набрали? Все равно выгоню!
- Аркадий, не ходи! Не надо!.. Женя, он уйдет, но не сейчас, а немножко погодя…
- Он сейчас уйдет!
- Женечка, не надо, ты же понимаешь…
- Он сейчас уйдет! А то всех соседей позову!
Аркадий Антонович нагнулся, поднял пальто. Отряхнул шляпу.
- Хорошо, Женя. Успокойся, я ухожу.
В наброшенном на плечи пальто, держа в руках шляпу, он стал протискиваться в дверь. Жека подскочил, распахнул ее настежь. В коридоре тотчас затихло, голоса оборвались. Аркадий Антонович быстро пошел прочь, мать бежала за ним, что-то шепча.
Жека представил, как изо всех комнат повылезали соседи и смотрят. Ощупывают взглядами, запоминают. Шептун надеялся, что сюда можно ходить тайком. Он половину делишек обделывает тайком и других в этом подозревает. Ладно, шагай теперь сквозь строй. В другой-то раз ночью не придешь. Побоишься, что соседи на тебя заявление напишут.
А мать Жеки теперь тоже призадумается - пускать ли в гости милого Аркашу. Пока жил здесь отец, скандалы разражались почаще летних дождей. Вся квартира вздохнула, когда отец съехал. И теперь новых скандалов мать не допустит, остережется.
Все, Аркадий Антоныч. С приветом. Пишите письма.
4
Мать собой не владела, когда вернулась в комнату.
- Ты что же это?!. - каким-то хрипящим, клокочущим шепотом говорила она. - Ты что, мерзавец, делаешь?! Мало я стыда перенесла при отце, теперь ты позоришь?!
Жека лежал, отвернувшись к стене. Казалось, ударь его - все равно не шевельнется.
- Или ты приучился к хамству? Тоже приучился к этому хамству, и теперь… когда культурный человек тебя не трогает… ты…
Слезы появились у матери на глазах. Она вытирала их согнутым пальцем, и на нем оставались черные следы от ресниц.
- Я хотела… по-хорошему… Чтобы все теперь было по-хорошему, как у людей… Думала, ты поймешь. В твоем возрасте уже понимают. Но ты не хочешь. Ты не желаешь по-хорошему. Ладно, я приму свои меры. Но только не жалуйся потом… Чем это пахнет? - вдруг насторожилась мать, невольно принюхиваясь. - Откуда такой запах? Что ты делал здесь, отвечай!..
Жека чуть заметно дернул голым плечом, будто муху согнал. Но повернуться не соизволил.
Мать оглядела крошечную комнатку, всю знакомую ее обстановку - письменный стол, застеленный протертой до дыр бумагой, кухонную табуретку, заменявшую стул, этажерку с книгами и железную узкую кровать. Под кроватью что-то желтело, лишнее. Туда были задвинуты какие-то посторонние ящики, похожие на посылочные.
- Это еще откуда?!. - Мать наклонилась и выдвинула один ящик. Он был тяжелый, сырой, из-под него текло. Смердящая жижа текла.
- Не трогай! - вскинулся Жека.
- Что за гадость ты приволок?! Опять опыты затеваешь? Ф-фу-у, ведь дышать невозможно!
- Не трогай!!
- Ну, не-ет! - ожесточаясь, закричала мать. - Поперек горла мне твои фокусы! Я этому положу конец!.. Я предупреждала!!
Она повернулась спиной к Жеке, чтоб он не смог помешать, потом взгромоздила один ящик на другой и приподняла их, собираясь вынести из комнаты. При первом же шаге нижний ящик стал разбухать, разваливаться по частям. Шмякнулась жидкая земля, как коровья лепешка на дорогу, посыпались досочки… Мать какую-то долю секунды еще старалась удержать их - и вдруг грохнула ящиками об пол:
- Убирай сам! Немедленно!!
- Там были грибы посеяны! - крикнул Жека. - Мешали они?!
- Теперь - грибы… - тоскливо сказала мать. - То змеи, то голуби, то пчелы на балконе. А теперь грибы под кроватью.
- Они мешали? Кого-нибудь трогали?!
- Я не знаю, для чего они, - сказала мать. - Мне неизвестно. Может, ты отравить кого-то собрался. Я тебе не верю больше. Я ни капельки тебе не верю!
- Это обыкновенные грибы! Это шампиньоны были - на рынке два рубля килограмм!
- Помрешь ты без них? Не проживешь?
- Мне на них наплевать! - разъяренно сказал Жека. - Но их продать можно было! Всю бы зиму продавали!
- Зачем?!.
- Чтоб не зависеть ни от кого! Чтоб помощи не клянчить! Если надо, я тоже могу заработать!
Мать близоруко моргала. Смысл Жекиных слов дошел до нее не сразу. А потом она поняла, ощутила всю меру сыновней обиды. И всю меру сыновней гордости.
Мать села на край кровати и опять заплакала черными, крашеными слезами.
- Он же трус, мама, - сказал Жека. - Он трус! Я ведь про все знаю - и про лампу, и как он по трубе стучит… Нашелся трубач. Его нельзя было не выгнать!
- Ты ничего не знаешь, - сказала мать. - Это жизнь. Ты еще ничего про нее не знаешь.
- Почему он всегда приходит тайком?! От кого он прячется?!
- Он культурный, он замечательный человек. Редкий человек.
- Что же он прячется?! Прошлый раз, когда отец в двери звонился, вы свет погасили! Будто вас дома нету! Сидели и тряслись!
- Ты хотел, чтоб была драка?
- Пускай драка! Но он должен был выйти, а он побоялся! Почему он всего боится?!
- У нас все было бы хорошо, - сказала мать. - Это ведь только сейчас. Только сейчас. Пока ничего не решено.
- Он трус! Я бы вышел к отцу и не пустил сюда! И соседи бы не хихикали!
- Значит, было нельзя.
- Он струсил! Он даже меня боится! Пусть знает - здесь ему не место, не будет он здесь кофеи распивать!
Мать сказала:
- Я люблю его, Женя.
Он повернулся к ней всем худеньким туловищем; шея вытянулась, спереди на ней билась жилочка, напрягшаяся и злая.
- Труса?! - сказал он. - Который тут на цыпочках крадется? Кашлянуть боится? Который в уборную не пойдет, а все терпит? Да тебе же самой противно!
5
Он думал, что теперь все кончено. Он даже спал этой ночью без снов, глубоко и крепко, не пробуждаясь от собственного вздрагивания.
Только на следующее утро мать снова принялась накручивать волосы и краситься. И на лице ее было знакомое выражение. То самое. Жека не определил бы его словами, но уже возненавидел.
Он вспомнил вчерашний разговор о дневном спектакле, о контрамарке, и догадался, что мать наладилась в театр. Ссора не подействовала. Мать все-таки побежит слушать сольные партии, а уж Аркадий Антонович сумеет их напеть. Уж он постарается. И все, что Жека пытался остановить и прикончить, будет продолжаться.
Мать обиженно дулась, не разговаривала. Ну и к лучшему. Меньше будет подозрений.
Едва мать вышла из дому, как Жека напялил куртку, шапку и выкатился тоже. Никакого плана у него не имелось. Он только знал, что надо попасть в театр, а там будет видно. Там уж придумаем, как испортить сольную партию.
Странно, что у театра толпился народ, много народу, и на всех углах спрашивали про лишний билетик. Вопили радостные детки, спешащие на балет. Бабуси в шляпках суетились. Оказывается, не перевелись еще чокнутые. Или все они притворяются? Когда по телевизору показывали танцы и музыку, Жека переключал программу. Лучше уж на шестеренки смотреть.
Делая круги и петли между колоннами, Жека высматривал жертву. Она должна где-то быть. Если спрашивают про лишний билетик, значит, билетик может приплыть. Иначе бы не спрашивали.
И Жека увидел его. За колонной стояли дети кружочком, в центре - чистенький, причесанный, застегнутый мальчик. Воспитанный мальчик, это с первого взгляда ясно. Двумя пальцами он держал билет, выбирая, очевидно, кому его продать.
Жека прорвался внутрь тесного кружочка и мгновенно сцапал билет. Воспитанный мальчик так и остался с протянутой рукой.
- Мне позарез!.. - напористо сказал Жека. - Сколько?
У него было сорок копеек. Билет не мог стоить дороже - здесь ведь не хоккей показывали и не футбол. Дремучую муру показывали, ей красная цена - гривенник.
Воспитанный мальчик дергал подбородком, не в силах ответить. А те, что столпились кружочком, деликатно загомонили, произнося наивные слова: "Отдай, не имеешь права, кто ты такой…"
Жалкая публика. Стадионные болельщики давно бы Жеку по стенке размазали.
- Сколько, тебя спрашивают?!
- Н-не п-продается!.. - выпалил мальчик.
Ну, это уж слишком. Они Жеку за полного дурачка принимают. Кто это, скажите, будет выставлять над головою билет, не собираясь его продавать?
Жека одним движением сбросил с себя куртку, благо она нараспашку была, сдернул шапку и сунул мальчику:
- На!.. Когда муровина кончится - жди меня здесь!
Тут кружок заголосил, будто ремнем настеганный. Взбодрились-таки любители танцев. Но что теперь голосить - Жека через секунду был уже на контроле, в середине движущейся очереди, между бабусями в шляпках.
Громадный жаркий вестибюль гудел; в нем циркулировала еще более возбужденно-радостная толпа, чем на улице. Сдавали одежку на вешалки, теряли галоши, причесывались, покупали шоколадки. Жека, освобожденный от этих забот и хлопот, двинулся дальше. Ему скорей надо было усесться на место - он не хотел встретиться здесь с матерью.
Вокруг было множество дверей, лестниц и переходов, и, чтоб не блуждать понапрасну, Жека нахально устремился к первой попавшейся билетерше.
Она стояла надменная, седая, одетая в костюм с галунами. Может, она была не простой билетершей. Жека в театральных чинах и званиях не разбирался. Может, она командовала тут всем гарнизоном. Но Жекой еще владел подхлестывающий азарт:
- Мне куда? - И он протянул свой билетик.
Она рассмотрела билетик, затем как-то странно затормошилась, сделала плавный жест рукой: