Картина пятая
На дворе опавшие листья. Их намело с улицы. Они колышутся и тоненько звенят. Ветер обшаривает углы и подвалы, торопит засыпающие деревья.
Воробьи снова завладели двором, скандалят и скачут.
Ольга выбежала из парадной. Воробьи разлетелись, как брызги. Со второго этажа во двор спрыгнул Аркашка, схватил Ольгу за руку и потащил ее за каменный цоколь вазы.
- Прячься, бабушки мчатся!
Ольга сжалась в комок. Аркашка развалился на скамейке, задрал ногу на ногу и принялся спокойно свистеть песни.
Старухи высыпали из парадной - Маша за Клашей, Даша за Машей.
- И не отказывайся. Твой деверь Варфоломей был форменный рыжий.
- Нет, каштановый… Ольга! - позвала бабушка. - Ольга!
- Форменный рыжий. Его так и дразнили: Красный Варфоломей. Его кулаки вилами закололи, когда он по продразверстке ходил.
- Каштановый!
- Рыжий!
Дворничиха схватила метлу. Крикнула:
- Хватит!
- А я говорю - рыжий.
- А я говорю - каштановый.
- А я говорю - хватит!
Аркашка соскочил со скамейки, встал между старухами.
- Оттаскайте меня за уши. Кто желает? Ну, оттаскайте меня за уши.
Старухи опешили.
- Ольгу не видел? - спросила бабушка.
- На улицу побежала.
- Она тебе ничего не говорила?
- Сейчас вспомню. Ага, сказала, что больше не вернется, больше к вам не придет, потому что утопится.
- Что?
- Утопится.
Ольгина бабушка закачалась.
- И ты ее не схватил, не остановил за руку?
- Я не успел. А потом, для чего? Одной рыжей меньше.
- Ох ты… Ох ты… - сказала Ольгина бабушка и, как слепая, стала шарить рукой, куда бы ей сесть. - Уши оторвать тебе мало. Гений сырой!
Аркашка подставил ей ухо.
- Рвите, отрывайте. Я их вазелином смазал. Теперь не ухватите.
Старухи посадили Ольгину бабушку на скамейку. Маша напустилась на внука:
- Я тебе что велела? Я тебе велела вальс играть.
- Оттаскай меня за уши.
Старуха попыталась это сделать, но скользкие Аркашкины уши тут же выскользнули из ее пальцев.
- Рвите! Отрывайте! - крикнул Аркашка. - Что, не можете?
Воробьи на дереве тихо сидели. Они не понимали, что происходит, потому что такого во дворе никогда не бывало. Еще никто не отказывался Аркашке уши нарвать.
- Оленька, - всхлипывала Ольгина бабушка.
Дворничиха ее утешала:
- Ну, не рыдай, Клаша. Ну, не рыдай. Не такая она дурочка, чтобы с жизнью попрощаться.
- Оленька и пирогов не покушала.
- В милицию заявить нужно, - сказала старуха Маша. - Непременно. Ее по цвету разыщут… Ты мой вазелин взял? - спросила она Аркашку. - Тебе кто велел?
Аркашка снова подставил ухо.
- Тьфу ты, бес. Ну ладно, я найду к тебе другой ключ. Басовый. Я тебе что велела?
- Я музыку с пеленок ненавижу, - вкрадчиво сказал Аркашка. - Рвите мне уши. Отрывайте. Я слух потеряю. - Он сам взял себя за ухо и сам от себя вырвался.
- Вот и свихнулся мальчик, - покачала головой дворничиха.
Воробьи на дереве забеспокоились, принялись обсуждать, что сулит им в дальнейшем такое Аркашкино поведение.
- Оленька… - Ольгина бабушка вдруг вскочила. - Я тебя отыщу. - Она ринулась в подворотню. - Я тебя из-под воды спасу.
Старуха Даша устремилась за ней.
- Куда ты, Клаша?! Ты же плавать не умеешь.
- Все из-за твоей Марфы, - сказал Аркашка.
- Господи, воля твоя. Что же я такого сказала? Если Марфа была рыжая, так ведь ее зеленой не назовешь. Уж какая есть. Господи, я ж говорила, что от рыжей Марфы одно несчастье. Недаром я сегодня корову во сне видела. Черную комолую корову… Оленька. Морковочка. Подосиновичек. Рыженькая ты наша… - Старуха побежала догонять подруг.
Когда она скрылась, Аркашка сказал:
- Вылазь.
Ольга вылезла из-за цоколя.
- Так нельзя. У тебя сердца нет.
- Целый час про какую-то Марфу говорить можно? - спросил Аркашка. - Меня каждый день за уши дергать можно? Уши ведь не для того человеку, чтобы их дергали.
Ольга села на краешек скамьи.
- Но ведь они старенькие - бабушки. Их уважать нужно.
- Бабушки - бич педагогики. Это наш директор сказал на собрании. Наш директор сам старик, он точно знает. - Вдруг Аркашка шлепнул кепкой по скамейке. - Придумал. Давай мы тебя перекрасим.
- Это зачем?
- Тогда тебя никто не будет рыжей дразнить.
- Пусть лучше дразнят. Я останусь как есть. А зачем это ты обо мне заботишься? Ты ненавидишь рыжих.
Аркашка снова сел. Вздохнул тяжело-тяжело.
- Я переменил взгляды. Слышишь, давай мы тебя перекрасим. Ты ведь в душе будешь знать, что ты рыжая, а другие не будут.
- Зачем? Пусть знают… Мне эту Марфу жалко. Она, наверно, красивая была и несчастная.
- Ты тоже красивая, - сказал Аркашка. Он застеснялся своих слов и, наверно, поэтому рассердился. - Не хочешь перекрашиваться? Как хочешь. Пусть тебе говорят: "Рыжий бес, куда полез?" Пусть кричат: "На рыжих облава!" - Аркашка прокричал эту фразу, после чего добавил: - Рыжая ведьма.
Ольга вскочила.
- Опять? Это ты зачем же опять?
- Я же не дразню тебя. Я просто напоминаю и предупреждаю: "Рыжая карга. Рыжая нахалка. Черный рыжего спросил: "Где ты бороду красил?" Рыжий мерин, куда бегал?"
- Замолчи! - Ольга двинулась на Аркашку с кулаками.
- Что ты? Что ты наскакиваешь? - Аркашка прикрылся. - Я же просто говорю, как тебя будут дразнить, если ты не перекрасишься. "Рыжий, да красный - человек опасный. С рыжим дружбу не води, с рыжим в лес не ходи". Рыжуха.
- Я тебя убью.
- "Рыжих и во святых нету".
- Я тебя в самом деле убью.
- "Рыжий вор украл топор".
Ольга бросилась на Аркашку. Но он упал на землю и спрятался под скамейку.
- Какая рыжесть, - сказал он оттуда.
Ольга полезла было за ним, но Аркашка отбежал на четвереньках к вазе.
- Иди сюда, я тебе покажу что-то, - позвал он. - Отвалил каменную плиту от цоколя. Открыл тайник. Аркашка вытащил оттуда толстую пачку растрепанных книжек. - Вот. Детективы и другие ценные книги. Конан-Дойль. "Лига красноголовых". "Инесса, рыжий дьявол". А вот еще заграничный автор: "В когтях Барбароссы". Барбаросса - рыжебородый пират, гроза Средиземного моря. Мне эти книжки дома читать не разрешают. Дома я читаю по специальной программе. Только классику и биографии великих людей. Бабушка настаивает. Кстати, у классиков тоже рыжие навалом - и почти все как есть злодеи.
- Разорви эти книги.
- Скажешь! Книга - друг человека.
- Собака - друг человека.
- Книжки тоже. Всему хорошему в нас мы обязаны книгам. Видала, какие растрепанные? Их уже, наверно, миллион людей прочитали. Я их берегу, подклеиваю. Кстати, в "Трех мушкетерах" миледи - рыжая. - Аркашка хихикнул, запустил обе руки в свою надерганную челку. - Я иногда читаю и задумываюсь. Что мешает людям спокойно жить? Все говорят: подлецы мешают. И в книжках тоже. Какой-нибудь подлец всем кровь портит. Тысячи людей его ищут, не могут найти: он - как блоха в темноте. Я, значит, задумался: кто же эти подлецы все-таки? Как бы их сразу узнавать, ну, как лошадь или кошку, уже при рождении. Родился подлец - сразу на него карточку заводить спецучета и глаз с него не спускать. - Аркашка посмотрел на Ольгу с опаской.
- А ведь действительно, - сказала Ольга. - Подлецы, подлецы, кто же они по природе? Откуда берутся?
Аркашка вытащил из тайника еще пачку книжек, поновее.
- Про шпионов, "Волчье логово". Здесь рыжих штук двадцать. Все самые кровососы фашисты - рыжие. Русский изменник, в прошлом вор, - рыжий. Шпион-диверсант тоже рыжий. Хочешь, дам почитать? Не оторвешься.
- Не хочу.
- А вот эту хочешь? "Оливы, оливы". Про нашего разведчика в Италии, во время войны.
Ольгой овладело беспокойство, она напряглась вся.
- В ней тоже есть… эти?
- Полно, - грустно сказал Аркашка. - Фашистский фельдфебель, женщина-предательница и целый взвод карателей. Этот взвод так и назывался - "Рыжая банда".
- Значит, ты думаешь… Значит, вот ты как думаешь!
- Ну да, а как же мне было иначе думать? Если в книжках как подлец, так обязательно рыжий. Я даже рацпредложение написал: если все рыжие - подлецы, то почему милиции не переловить их всех и не упрятать куда-нибудь подальше? Я это сочинение дяде Шуре отдал, который разнимал нас. Он всех знает, даже главного комиссара милиции.
- Ну и что?
Аркашка посмотрел на Ольгу, хмыкнул.
- Он тоже спросил: "Ну и что?" А я ему афоризм: "Я мыслю, - значит, живу". А он говорит: "Не тем местом мыслишь". Взял с меня слово, что буду молчать до гроба жизни, потом снял с себя ремень, а с меня снял штаны. - В этом месте повествования Аркашка хлюпнул носом и возмущенно бровями двинул. - Еще лупит, да еще и приговаривает: "Мелкие мысли назойливее насекомых. К тому же от них труднее избавиться. Избавляйся и меня за помощь благодари". А потом говорит: "Если живешь, научись мыслить шире". А еще родной дядя. Я два дня не мог за роялем сидеть. Мне еще и от бабушки попало за то, что плохо играл. Короче, мы друг друга не поняли. Короче, я решил действовать самостоятельно… Ты была первая.
- Но это же хамство, - сказала Ольга.
- Что хамство?
- Хамство так думать. И эти книжки хамские.
Они помолчали оба, в грусти и в недоумении. Аркашка еще посопел вдобавок, потер свои горемычные уши.
- Зачем ты уехала с Севера? Там тебя, наверное, меньше дразнили.
- Одинаково. Просто там меньше народу. А уехала потому, что в школу. Где мы раньше жили, там школа была, там большой поселок. Сейчас моих папу и маму перевели в океан. А мне либо на Диксон, в интернат, либо сюда, к бабушке. Мы решили - пусть я лучше сюда поеду.
Они опять помолчали.
Воробьи, видя такое дело, взялись за охоту. Ведь как ни говори, свой желудок гораздо требовательнее чужого горя. Пустились мух ловить. Роскошные осенние мухи гудели и нахально кусались.
Аркашка поймал одну муху с выпученными глазами, оторвал ей крылья.
- Мухи гады! Мухи гадят! Мухи мучают людей! - пропел он.
Ольга подняла опавший лист, разгладила его на колене.
- Почему опавшие листья никто не называет падалью?
- Они красивые.
- Но ведь они тоже рыжие.
Аркашка задумался.
- Ха, - сказал он. - Осенью все листья рыжие. Все, понимаешь? Если бы все люди были рыжими, никто бы на тебя и внимания не обратил. Стань как все и живи себе преспокойно. Слушай, давай мы все-таки тебя перекрасим.
- Чтобы перекраситься, в парикмахерскую идти нужно.
- В парикмахерской не перекрасят. Ты еще несовершеннолетняя. Тебе сколько?
- Двенадцать.
- Прогонят.
- А как же тогда?
Аркашка подумал. Когда он думал, то втягивал голову в плечи. И чем крепче думал, тем глубже втягивал голову, словно старался плечами заслонить свои горемычные уши.
- У нас в квартире одна тетка живет, Зоя Борисовна. У нее всяких красок навалом. Я у нее стяну что-нибудь подходящее. Тебе какой цвет?
- Лучше бы черный, - сказала Ольга.
Аркашка помчался домой.
Ольга взяла книжку из Аркашкиного тайника, развернула. Стала читать:
"Велик ваш грех перед господом нашим. Мерзкие отродья дьявола бродят по нашей планете, оскверняя образ божий, по которому он создал нас с вами. Я, ребята, имею в виду рыжих. Разве этот богомерзкий цвет волос был у наших прародителей, некогда изгнанных из рая? Нет, и тысячу раз нет! Рыжий цвет пошел от дьяволицы Лилит…"
Ольга застонала, рванула себя за волосы.
- За что? - сказала она. Сгребла книжки в охапку и запихала их обратно в тайник, словно в печку. И привалила камнем.
Прибежал Аркашка с красивой черно-белой коробкой в руках.
- Будешь как Кармен. Вот. ""Суппергаммалонель" черный, - прочитал он надпись на коробке. - Подкраска для волос. Дает черный глубокий цвет с блеском. Нетоксична. Укрепляет корни волос. Придает волосам пышность. Одновременно является средством от облысения. Особо рекомендуется при раннем поседении. Подкраска легко смывается".
Ольга взяла коробку.
- "Нашей фирмой выпускается "Суппергаммалонель" всех цветов и всех существующих в природе оттенков. Тем самым фирма пытается разрешить большую гуманистическую проблему - цвет и настроение, цвет и жизненный тонус, цвет и работоспособность…"
- Ты способ употребления читай, - подсказал ей Аркашка и сам принялся читать: - "Подкраска наносится на влажные, чисто промытые волосы нанизанным на расческу кусочком ваты. Волосы красятся по частям, прядь за прядью, до полного их потемнения". Айда в прачечную. Там вода есть нагретая. Там и свитер скинешь, чтобы не замарать.
- Подкраска легко смывается, - сказала Ольга.
- Ничего. Я с Зоей Борисовной поговорю, она тебя навсегда перекрасит.
Ольга села, стиснула каменную скамейку пальцами.
- Навсегда? И тогда мне всю жизнь придется лгать?
Аркашка потянул ее за рукав.
- Брось. Чего ты задумываешься?..
Ольга вяло пошла за ним.
Воробьи бросили мух ловить, уселись на нижние ветки и нахохлились.
Из кустов вышел шут с балалайкой.
Трень-брень.
- Я пришел извиниться. Может быть, сегодня в театре присутствуют химики, парфюмеры и парикмахеры. Может быть, они скажут, что нет такой замечательной черной подкраски для волос, что покамест ее не придумали. Я напомню: история эта началась неизвестно когда и, наверно, не скоро закончится. Представьте, что действие моего рассказа происходит в том, будущем году, когда черная краска "Суппергаммалонель" уже изобретена и уже продается во всех киосках, как нынче продаются спички. Хотя мне очень желательно, чтобы такой рассказ в том, будущем году был невозможен. Надеюсь, благородные юные зрители, досточтимые пионеры, простят мне такое вольное передвижение во времени.
Шут ударил по струнам своей балалайки.
Вошел к парикмахеру, сказал - спокойный:
"Будьте добры, причешите мне уши".
Гладкий парикмахер сразу стал хвойный,
Лицо вытянулось, как у груши.
"СУМАСШЕДШИЙ!
РЫЖИЙ!"
Запрыгали слова.
Ругань металась от писка до писка.
И до-о-о-олго
Хихикала чья-то голова,
Выдергиваясь из толпы, как старая редиска.
Двор зашумел контрабасовым голосом. Из подворотни появилась старуха Маша.
- Милиция знает дело. Милиция уже по всему городу рыщет. Найдут. Тем более что она такая заметная. - Старуха Маша увидела на скамейке Аркашкину кепку. Взяла ее в руки и принялась по сторонам озираться.
Пошарила за кустами, обошла вокруг вазы, в вазу заглянула. Встала на скамейку, посмотрела на дерево - может быть, ее внук в ветках спрятался.
- Он же не воробей, - сказал ей шут с балалайкой.
- Воробей не воробей, а он еще шустрее воробья. У меня от него каждый день седых волос прибавляется. - Старуха слезла со скамейки, недовольно глянула на шута. - Опять со своей трынкалкой?
Шут струны погладил. Они тихонько запели.
- Брось свою трынкалку, - строго сказала старуха Маша. - Культурный человек с балалайкой ходить постесняется.
Шут поиграл немного "Наш паровоз летит вперед…".
- Тьфу на тебя. Была бы жива твоя мать, она бы глаза со слезами выплакала. Я тебя вырастила с Дашей и Клашей. А ты кем стал? Шутом, прости господи.
Шут ударил по струнам. Струны крикнули.
- Шурка, - прошипела старуха, - я у тебя сейчас эту балалайку схвачу да как тебе по башке-то трахну… Из-за ней, из-за балалайки, ты холостой. Какая приличная девица на тебя с балалайкой поглядит?
- Не отвлекайтесь, тетя Маша, - сказал ей шут (дядя Шура).
Из прачечной вышли Аркашка и Ольга. Ольга - черноволосая. Ольга - пышноволосая. Аркашка вокруг нее вьется.
- Законно. Кармен - как две капли.
Ольга взяла у него зеркало, принялась волосы поправлять. Лицо у нее спокойное, как вода в тазу, и не понять, нравятся ей черные волосы или не нравятся.
Старуха выскочила на середину двора.
- Где ты был? - грозно спросила она у Аркашки.
- Там.
- Где это - там?
- Ну там, в прачечной.
- А это кто?
- Ну, девчонка из нашего класса. Пришла, чтобы я ей объяснил уроки.
- Ты ей уроки в прачечной объяснял? Что же это за уроки, скажите на милость?
- Обыкновенные. Из двух труб вытекает вода…
- За рояль!
Скользкие Аркашкины уши выскользнули из старухиных пальцев. Аркашка нырнул в парадную.
- За рояль! - Старуха Маша, как поршень, вошла вслед за ним.
Тень опустилась на двор. Все во дворе замерло, будто гром сейчас грянет - огнем опалит. Двор зашумел грустно и жалобно. Из подворотни повеяло холодом.
Ольга уходила, оглядываясь, словно прощалась. Но из подворотни навстречу ей появился Аркашка. Как он из парадной вылез, только ему известно. Недаром мальчишки знают дома лучше строителей и управхозов.
- Не робей, - сказал он. - Дело обыкновенное.
- Я улечу. Принеси мне, пожалуйста, мой портфель. Там у меня деньги и документы. Денег мне до Архангельска хватит. Дальше меня знакомые летчики довезут через Амдерму.
- Я, может, тоже с тобой улечу. Папа по морям плавает, мама в командировке. Пускай сама сидит со своим роялем. Жди меня в охотничьем магазине на соседней улице. Если магазин закрыт или мало ли что, жди меня в парке. Там парк рядом.
Парадная чмокнула, словно из бутылки пробку вытянули. Во двор выскочила Аркашкина бабушка.
- Беги, Ольга. Жди, где условились.
Аркашка попытался проскочить у бабушки под рукой. Она схватила его за ворот и торжествующе крикнула:
- За рояль!
Когда ее крик замолк, шут (дядя Шура) тронул струны своей балалайки.
- Кстати о музыке, - сказал он. - Нас было трое в этом дворе. Мой старший брат, Матвей, ныне Аркашкин отец. Мой средний брат, Николай, и я, ныне шут. Мы все трое играли на балалайках. Мы выходили во двор, садились на эту скамейку - и со всех сторон отворялись окна, соседи слушали нас, заказывали свои любимые песни.
Шут сыграл старинную песню. Двор, припомнив мелодию, начал вторить ему. Забубнили подвалы, затрубили водосточные трубы, чердаки загудели, словно фаготы.
- Тогда мы были мальчишками. - Шут улыбнулся и еще поиграл немножко. Теперь он играл что-то очень печальное. - Но тете Маше показалось, что мы разбазариваем свои таланты, растрачиваем их не на том инструменте. Балалайку тетя Маша считает сувениром - и только, горькой памятью нашего прошлого, чем-то вроде лаптей.
Она повела нас в Дом культуры работников просвещения. Старшего зачислила в класс органа, среднего определила учиться на арфе, меня записали в класс скрипки.
Больше не открывались окна квартир. Музыка ушла со двора.
Через месяц мы перестали ходить в Дом культуры работников просвещения.
С тех пор тетя Маша нас всех немножечко ненавидит. Тетя Маша человек открытый. "Мне эта песня не нравится - стало быть, песня плохая", - говорит тетя Маша.
"Мне эта сказка не нравится - значит, в печку ее", - говорит тетя Маша.