- Ты проводи меня сейчас, потом иди домой, успокой свою бабушку, а после обеда приходи ко мне снова. Тогда и пойдем к Трубачам…
Трубачи и Никель
1
Федя Трубин и Андрюша Чикишев дрались в течение почти четырех лет. С начала первого до окончания четвертого класса. Без большой жестокости, но деловито и регулярно. Почти каждую неделю. До разбитых носов доходило редко, однако синяки были делом обыкновенным. Эти синяки и постоянные известия о поединках приводили в отчаяние родителей, учительницу Юлию Васильевну, а также бабушку Андрюшки.
За что Трубин и Чикишев не любили друг друга, что делили между собой, понять не было возможности. Они не соглашались друг с дружкой ни в чем. Как в старой песне: "Если один говорил из них "да", "нет" говорил другой". В проигранных футбольных матчах с другими классами Трубин всегда обвинял Чикишева, а тот, естественно, Трубина. Если на уроке Юлия Васильевна просила Федю рассказать о Куликовской битве, следом поднимал руку Андрей и заявлял, что Трубин все переврал. "Самым бестолковым образом!" Если отправлялись в поход на Гилевские луга и Чикишев получал задание разжечь костер, Трубин тут же всех оповещал, что Андрюшка спалит окрестные леса, но зажечь ни одну ветку в костре не сумеет… И, конечно же: "Ну чё, пошли за кусты?" - "Само собой…" И девчоночье повизгиванье: "Ой, ребята, они опять!" И очередные заявления Юлии Васильевны на родительском собрании, что "с учебой у этих двоих нет больших проблем, но своим поведением они постоянно снижают показатели класса по дисциплине". И что "родителям пора бы принять надлежащие меры". Но у родителей были мягкие характеры и для надлежащих мер не хватало решимости.
Зато однажды ее хватило у Евдокии Леонидовны, Андрюшкиной бабушки. Он шла с рынка и увидела двух вечных неприятелей, которые сцепились прямо на улице, на весенней травке у "чикишевских" ворот. Она оставила корзинку на лавочке, ухватила обоих противников за воротники и отвела в сарайчик, что стоял в глубине двора. Там она скрутила в жгут мешок из - под картошки. Сказала любимому внуку: "Иди сюда". Андрюшка подошел. Он никогда не уклонялся от ответственности за свои дела. Евдокия Леонидовна взяла внука за шкирку и взгрела пыльным жгутом по лопаткам.
Федя мог бы удрать в незапертую дверь, но счел такое бегство унизительным. Слегка запыхавшаяся Евдокия Леонидовна сказала ему:
- А тебя я сейчас отведу к твоей тете Клавдии Кузьминишне и попрошу сделать с тобой то же самое.
Трубин объяснил, что тетя на работе. И мама с папой тоже.
- Лучше сделайте со мной это сами. Чтобы стало справедливо. Мы же дрались одинаково…
- Охотно, - отозвалась еще не остывшая Андрюшкина бабушка. И сделала. Федя не пикнул, как и Андрюшка (подумаешь, мешок!).
Отдышавшись, Евдокия Леонидовна грозно вопросила:
- Будете еще драться?
- Я больше не буду, - привычно пообещал Андрюшка.
- И я не буду…
- То - то же!.. Миритесь немедленно и убирайтесь! И чтобы больше ни разу…
Трубин и Чикишев покладисто кивнули друг другу, покинули сарайчик и деловито закончили драку в саду, под набирающими цвет яблонями…
Неизвестно, сколько бы еще продлилась их затяжная война, если бы не девятиклассник Артур Сенокосов.
Сенокосов тоже был нарушитель дисциплины (часто приставал к девчонкам), а еще - бестолочь и трус. После очередного скандала и разборки в кабинете директора он притихал. Чтобы дать Артуру шанс исправиться, учителя поручали ему какую - нибудь общественную работу. Например, вешать в вестибюле плакаты перед праздниками, следить, чтобы никто не проскакивал в школу без "сменки", или наблюдать за порядком на этаже с младшими классами. Но ведь известно: "Заставь дурака богу молиться…" И однажды этот дурак усмотрел непорядок в поведении четвероклассника Никитки Кельникова.
Никитка шагал по коридору, улыбался, смотрел перед собой и махал снятым ранцем. Вообще - то он редко ходил так живо, а ранец всегда аккуратно носил за плечами. Но сейчас, видно, было у него какое - то особое настроение.
У Артура тоже было настроение, но не особое, а просто скверное. Когда Никиткин ранец задел брючину Сенокосова, тот паучьим движением ухватил четвероклассника Кельникова за плечо:
- Ты чего махаешся! Чуть ногу не перешиб!
Никитка перестал улыбаться.
- Я нечаянно… Извини, пожалуйста…
- Ха, "нечаянно"! А школьная дисциплина не для тебя? Ну - ка, марш к батарее и - двадцать отжиманий!
Никитка замигал и сказал тихо:
- Мне это нельзя, отжимания… Ни одного…
Ему и правда было нельзя. Тихий, безотказный, добрый ко всем Никитка Кельников с младенчества страдал пороком сердца. Еще в первом классе, на собрании (когда Никитка болел дома) Юлия Васильевна сказала: "Ребята, вы поймите. У него сердечко, как лампочка из тонкого стекла. Толкнешь неловко - и одни осколки…"
Класс притих. Маленькая курчавая Света Дымкина вдруг всхлипнула…
С той поры знал каждый: обидеть тихого Никитку (с ласковым прозвищем Никель), зацепить неловко или хотя бы просто прикрикнуть на него - совершенно бессовестное дело. Все это понимали, даже самые сорвиголовы, во всех классах. Только Артур Сенокосов, кажется, не знал, не понимал.
Он тряхнул Никитку за плечо:
- Кому сказано! А то сделаю цыпленка табака!
Трубин и Чикишев шли в ту пору из туалета, после небольшой драчки. По разным сторонам коридора. Андрюшка трогал языком припухшую нижнюю губу. Они в один и тот же миг увидели дурака Артура и Никитку.
Они посмотрели друг на друга. Быстро сошлись.
- Ты - под ноги, я - башкой, - быстро сказал Федя.
- Почему это я под ноги, а ты… - привычно возмутился Чикишев. Но тут же понял, что не время для спора. Незаметно шагнул за Артура и прилег позади него на половицы. В ту же секунду Федя с разбега врезал Сенокосову головой в живот.
Длинный Сенокосов отпустил Никеля и загремел через Андрюшку, будто дон Кихот с мельничного ветряка. Только вот не было звона доспехов. Зато были грозные вскрики:
- Это! Что! Такое! Это! Опять! Чикишев и Трубин!.. - Разумеется, на месте происшествия возникла вездесущая и бдительная завуч Карина Эдуардовна. Было бы странно, если бы не возникла. И потому никто не удивился. Хнычущий Сенокосов воздвигся над полом. Андрюшка тоже вскочил. А Никитка Кельников вежливо и безбоязненно разъяснил завучу:
- Карина Эдуардовна, они не виноваты ни капельки. Они просто заступились за меня.
Карина Эдуардовна была крикливой и не очень - то доброй. Но она не была глупой. Ее педагогического опыта хватило, чтобы сразу понять, что к чему.
- Сенокосов! Марш ко мне в кабинет, там поговорим!.. Кельников, ты не пострадал?
- Не успел, - виновато улыбнулся Никитка.
- Чикишев и Трубин… гм… Я не верю глазам. Вы впервые оказались не друг против друга, а плечом к плечу. Это вселяет надежду… Хотя драться все равно недопустимо… Но я не стану ничего писать в ваши дневники, если вы дадите обещание!
- Какое? - спросил Андрюшка, снова тронув языком губу.
- Вы дадите мне торжественное обещание больше никогда не драться друг с другом… А?
- Конечно! - весело отозвался Федя.
- Ага, торжественное, - беззаботно подтвердил Андрюшка.
У того и другого был богатый опыт подобных обещаний.
Карина Эдуардовна глянула с сомнением, но решила поверить и удалилась. Разбираться с дураком Сенокосовым. Трубин и Чикишев тоже пошли, рядом.
- Если бы ты не упал пузом на пол, а встал на коленки, он бы загремел сильнее, - сказал Федя.
- А если бы ты вделал ему покрепче, он бы…
И в эту секунду они ощутили спинами не то легкий укол, не то мягкий толчок. Оглянулись. Никитка Кельников глядел на них то ли с упреком, то ли с виноватой просьбой. Они одинаково засопели, отвернулись и пошли в свой класс молча.
На следующий день (за неделю до летних каникул) уроки закончились раньше обычного, и радостная толпа рванула к дверям. А оставшийся на месте Никель вдруг сказал в спину Трубину:
- Федя…
Негромко сказал, но тот почему - то сразу услышал. Остановился (его толкали).
- Чего?
- Подойди, пожалуйста… Нет, сначала позови Андрюшу…
- Чикишева, что ли? Чего это я буду его звать!
- Ну, пожалуйста, - все так же тихо сказал Никитка. И Федя пошел искать Андрюшку. Догнал.
- Тебя… нас… Никель зачем - то зовет. Идем…
- Чего это я должен… - конечно же, начал Чикишев. И мигнул. И буркнул: - Ну, айда… если зовет.
В классе было уже пусто. Лишь Никитка сидел на прежнем месте. Чуть - чуть улыбнулся навстречу.
- Ну, чего… - нерешительно сказал Чикишев. - Вот я… мы…
- Ага… - проговорил и Трубин. - Вот…
Они были оба коренастые, круглолицые, с лохматыми волосами пеньковой окраски и вздернутыми носами. С глазами цвета чайной заварки. Светлые бровки их были хмуро сведены.
Сидевший Никитка Кельников смотрел на них снизу вверх. Он опять слегка улыбнулся.
- Вы такие… прямо как два брата. Вам бы не драться, а быть все время рядом… друг за дружку…
- Чё, воспитывать надумал? - сумрачно проговорил Федя и стал смотреть на доску с нарисованной теткой (тетка была похожа на завуча Карину Эдуардовну - кто - то успел на бегу). - На фиг надо…
- Да. Не надо, Ник… - мягко сказал Андрюшка.
- Нет, я не воспитывать… Я вам подарить хочу… - Никель выложил на парту два шарика из волокнистого хрусталя. Размером с грецкий орех. В шариках зажглись искры.
Трубин и Чикишев посмотрели друг на друга. Потом на Никеля. Федя подумал, какое у того бледное треугольное лицо и большущие глаза. И тонкая беспомощная шея. Андрюшка, видимо, подумал что - то похожее.
- Да зачем… - пробормотал Федя.
- Ага… зачем… - повторил за ним Андрюшка.
- Ну… вы вчера вон как заступились за меня. Вместе…
- Ну и что? Не ради подарка, - насупился Трубин.
- Да. Не из - за него ведь… - согласился Чикишев.
Никель шевельнул шарики, щелкнул ими друг о дружку. И, глядя на них, объяснил:
- Ну… я тоже не из - за этого. А так, на память…
Федю и Андрюшку словно кольнуло холодной иглой. Одинаково. (Они потом признались в этом, когда вспоминали тот случай.)
- На какую еще… память? - выговорил Федя. Андрюшка же опасливо промолчал.
Никель опять вскинул глазищи.
- Да, вы ведь не знаете… Завтра меня увезут в Москву. На операцию.
Трубин и Чикишев опять посмотрели друг на друга. Потом на шарики.
- Ни фига себе… - вполголоса сказал Федя.
- Это… на сердце, да? - неуклюже выговорил Андрюшка.
- Ну да… - с ненастоящей беззаботностью отозвался Никель. И стал смотреть в окно.
Федя посильнее свел брови и решил:
- Ты вот что! Ты шарики сейчас не дари, а отдашь нам, когда вернешься.
Никель глянул на них, словно из темного пространства.
- "Вернешься". Вы же сами понимаете… Это же сердце, а не аппендицит. Сколько там шансов?.. Родители не хотели даже, чтобы операция… а я заставил согласиться. Надоело жить, как в клетке… Ребята, вы возьмите… Посмо́трите потом на них и вспомните про меня. А я буду знать про это и думать там о вас…
Тихо - тихо стало. Наконец Федя выговорил:
- Чё про нас думать - то…
Никель лег щекой на локоть.
- А потому что… я и раньше про вас думал. Вы такие… крепкие. Думал: вот бы помирились навсегда, а я бы с вами… подружился. Как мушкетеры… Ну, я никакой не мушкетер, конечно, только все равно… хотелось…
И ясно было Трубину и Чикишеву, что похожий на журавлиного птенца Никель говорит это, потому что боится: вдруг потом не сможет сказать уже никогда… ("Еще бы секунда, и я бы заревел", - хмуро признавался потом Феде Андрюшка. Федя на слезы был покрепче, но понятливо сопел.)
Федю вдруг осенило:
- Ты тогда вот что! Возьми это!.. - Он выхватил из брючного кармана деревянный свисток. Простенький, из тонкого тополиного сучка. Такие свистульки туренские мальчишки умели делать еще в позапрошлом веке, и умение это сохранилось до наших дней. Вот Федя и смастерил недавно (и был выставлен из класса за то, что пробовал свое изделие на уроке; хорошо, что Юлия Васильевна свисток не отобрала).
- Вот! - решительно сказал он. - Это… от нас обоих. Чикиш, на, подержи, чтобы он стал и твой… - (Андрюшка послушно подержал. И даже дунул осторожно.) - Ты, Никель, там, в больнице, спрячь его под подушку. И… ну, если заскучаешь там или что еще, свистни потихоньку… Сразу станет легче…
- Точно, - кивнул Андрюшка.
- Ладно, - довольно твердо пообещал Никитка. Взял свисток, а шарики тихонько катнул Феде и Андрюшке. Те сжали их в кулаках.
- Только вы… не деритесь больше, ладно? Или… хотя бы не очень часто. Ладно?
- Никель, да ты чего… - насупился Федя. - Мы теперь… это… Ты сам - то, главное, держись там…
- И думай только про хорошее, - добавил Андрюшка. - Если думаешь про хорошее, так все и получается.
- Да, - улыбнулся Никитка. - Я буду…
- А чего ты тут сидишь один - то? - вдруг встревожился Андрюшка. - Давай мы тебя проводим домой!
- Нет, я посижу. За мной сейчас мама придет… А я знаете, как вас называл? Ну, в уме, про себя… "Трубачи". Трубин, Чикишев - Трубачи.
- Ух ты… - прошептал Андрюшка, потому что не нашелся, что еще сказать.
А Федя подумал секунду и кивнул:
- Годится…
В дверь заглянула молодая женщина с тревожным лицом.
- Ник, ты здесь? Пойдем…
- Ник, пока, - шепнул Федя.
- Ага… Держись там, - шепнул и Андрюшка. Они одинаково тронули Никиткино плечо кулаками, в которых были зажаты шарики. И пошли, не оглядываясь. Бормотнули "здрасте" женщине у дверей. В коридоре вдруг услышали долетевшую из класса трель тополиного свистка. И быстро - быстро зашагали на первый этаж, к выходу.
За школьной калиткой Андрюшка разжал кулак, поглядел на шарик.
- У меня с прожилками… А у тебя?
- Вот… Они похожие…
- Давай поменяемся, а?
- С чего это я буду… - привычно взвинтился Трубин, и… они встретились глазами.
- Давай.
3
С того дня они всегда были вместе. Это "вместе" помогало справляться с печалью и тревогой. Но полностью тревога не исчезала. Занозой сидела в обоих Трубачах. Чтобы унять ее и чтобы восстановить в жизни хоть какую - то справедливость, они в последний день учебного года подкараулили на улице Артура Сенокосова. Встали на пути.
- Ну что, Сенокосилка, доволен? - спросил Федя.
- Конечно, он доволен, сволочь… - сказал Андрюшка. - Налетел тогда… У Ника из - за этого могло быть обострение…
- Да вы, чё, парни… - пробормотал Сенокосов (он был в курсе дела). - Я же не знал тогда. Если бы я знал, я бы… наоборот… Я же это…
"Парни" ему не доставали и до плеча. Наверно, Сенокосов сумел бы раскидать их. Но, возможно, что и не сумел бы. Все - таки Трубачи были крепкие ребята, и к тому же ими двигал тугой, как пружина, праведный гнев. Артур был глуп, но этот гнев ощутил. И сказал спасительную фразу:
- Люди, ну чего теперь - то? Что мне, с моста головой?
Федя обмяк.
- Ладно, Дрюша, пошли. Ну его в болото…
- Пошли…
Потому что можно было разодраться с дюжиной таких "сенокосилок" и даже измолоть их в крупу, но это никак не помогло бы Никелю. Даже наоборот… Всякая лишняя вражда и боль добавляют злую энергию в общее энергетическое поле Земли. Федя и Андрюшка не могли бы объяснить это словами, но теперь догадывались. Чувствовали одинаково…
И что можно было сделать? Да ничего! Живи и жди… Какая злая сила придумала эту самую подлую пытку - томительную неизвестность? "Как он там теперь?.."
Казалось бы, что им Никита Кельников? Самая незаметная личность в четвертом "Б". Они про него особо и не думали до той стычки с Артуром. Вернее, до разговора, когда шарики и свисток… Кто знал, что так повернется? И сидел теперь в душе постоянный страх ("зараза такая!"). И печаль…
А увесистые шарики оттягивали карманы легоньких летних штанов, словно все время подталкивали: "Помни…" И выложить их было боязно, словно тогда нарушится какое - то заклинание…
Однажды Федин шарик ускользнул из протертого кармана. И не где - нибудь, а на краю лога, когда тащили оттуда кленовую корягу - она была нужна для постройки хижины в Андрюшкином дворе (потому что страхи страхами, а жизнь - то все - таки продолжалась). Федя даже не пытался скрыть отчаянье. Прижал к мокрым щекам ладони, сел на эту самую корягу и ослабел всем телом. Но отчаянье - беде не лекарство. Пришли в себя и кинулись искать - в самую глубину и чащу! Ободрались, как черти. Собрали на себя по два пуда мусора и колючек. Татарская крапива выполнила за счет двух сумасшедших мальчишек весь летний план по издевательствам над ребячьим населением… Но они нашли! Шарик уютно лежал в консервной жестянке, сброшенной в лог со всяким сором.
После счастливой находки два дня подряд казалось, что у Никеля все кончится благополучно. Потом вернулась прежняя тревога.
И вот ведь дурацкое положение! Они даже не знали здешнего адреса Никеля. Некуда было пойти и спросить: как там? Хотя, конечно, могли и узнать, но все равно не решились бы пойти. Придешь, а тебе скажут… такое…
В середине июня они встретили на улице Юлию Васильевну. Она вела в парк, на карусели, ребят из школьного лагеря.
- Здрасте, мои ненаглядные. Вот уж не думала, что вы гуляете вместе! Чудо чудное… А почему не ходите в лагерь? Там интересно…
- Юлия Васильевна… - сказал Федя.
- Да, Юлия Васильевна, - сказал Андрюша. - Вы, случайно, не знаете?..
- Что?
- Ну… как там с Никелем… с Кельниковым? - выговорил Федя и сжал в кармане шарик. И стал смотреть на одуванчики.
Юлия Васильевна посерьезнела:
- Я… не знаю, ребята. Наверно, еще никак. Там ведь до операции долгий подготовительный период. Так мне его мама говорит. Я ей звонила на днях…
- Повеситься можно… - пробормотал Андрюшка.
Она пригляделась:
- А вы что? Разве такие друзья с Никитой? Вот не думала…
- Ну… друзья, не друзья… - вздохнул Федя.
- А на душе маета, - честно договорил за него Андрюшка. - Ходишь и не знаешь, что делать…
Она покивала:
- Да… Остается только ждать и надеяться. - И вдруг добавила: - Некоторые люди молятся в таких случаях. Если верующие… - Потом будто встряхнулась: - До свиданья. В лагерь - то заглядывайте, если заскучаете… - И повела за собой вереницу послушных малышей в разноцветных кепчонках и панамках.
А Федя и Андрюшка - до лагеря ли им было?
- Ты верующий? - угрюмо спросил Федя.
- Ну… в общем - то да. Мне бабушка про веру рассказывала. И в церковь водила в прошлом году, на Троицу… А ты?
- Я… наверно, тоже да. Раз крещеный… Я в первом классе крестик носил, только потом шнурок порвался… А ты молитвы какие - нибудь знаешь?
- Одну помню…
- Тогда… идем?