* * *
Утром следующего дня в узком коридоре на деревянной скамейке, около двери с надписью "Секретарь райкома", сидели Иван Никитич Опенкин, Миша и Гаврик. Они ночевали в Доме колхозника и пришли сюда пораньше.
- Мы, ребята, за помощью. Нас могут и не ждать, а нам надо быть на месте. Дело так указывает.
Иван Никитич сказал это степенно, но от ребят он не мог скрыть беспокойства, глубоко спрятанного в дымчато-серых старческих глазах.
Ребята догадались, что у старика будут трудные разговоры, - ведь куда легче помогать другим, чем самому просить о помощи. Сочувствуя Ивану Никитичу, Миша и Гаврик украдкой посматривали на него. Замечая это, старик успокаивал их:
- Ничего, мы не батраки… Не к господину с поклоном, а к секретарю райкома. И наш секретарь Василий Александрович знал, к кому посылает.
Иван Никитич усиленно разглаживал брови, прихорашивал воротник полушубка. Потом вышел во двор, и ребята видели в открытую дверь, как он долго бродил по бурой траве, сбивая пыль со своих сапог. Вернувшись, сказал:
- Мы же представители… По нас и о других будут судить. К слову, здешний секретарь райкома - наш земляк, кажется, из Приморки…
Минуту спустя открылась половина двустворчатой двери и подстриженная молодая женщина, оборачиваясь назад, с порога спросила:
- Александр Пахомович, вам этого… Опенкина?
Откуда-то из глубины комнаты, должно быть соседней с той, из которой появилась подстриженная женщина, послышался глуховатый и немного укоризненный голос:
- Почему "этого Опенкина"? Просто попросите ко мне товарища Опенкина.
Иван Никитич с привычной легкостью поднялся со скамьи.
Подстриженная женщина спросила:
- Вы товарищ Опенкин?
- Я, я, я! - одергивая короткий дубленый полушубок и на ходу снимая треух, ответил старик и скрылся за дверью.
Ребята притихли. Тихо было и за дверью. И лишь издалека порой слышался отрывочный разговор, как будто не имевший отношения к делу, по которому приехали сюда ребята с Иваном Никитичем.
- Море на месте? - весело спрашивал глуховатый голос.
- Море на месте.. - просто отвечал старик.
- И берег?
- И берег на месте… А живем, как суслики, в норах.
К большому огорчению ребят, с частотой стреляющего пулемета затрещала пишущая машинка, и теперь они могли улавливать из разговора только то, что было сказано в короткие секунды, на которые затихала машинка.
Человек, которого подстриженная женщина называла Александром Пахомовичем, говорил коротко, отрывисто:
- Понятно. Большая беда. Трудно… Нельзя, нельзя!
Это "нельзя, нельзя" обеспокоило ребят: а что, если этот человек, секретарь райкома, не сможет помочь деду?
Снова заговорил Опенкин:
- Нужда не свой брат. За всех потерпели. Без вашей помощи, товарищ, трудно вылезти из-под земли.
Миша уловил, что голос Ивана Никитича звучал так же сдержанно, тихо, как он звучал, когда старик разговаривал на посадочной станции с главным кондуктором.
После того как на слова Ивана Никитича о том, что "без вашей помощи нам не вылезти из-под земли", секретарь райкома заявил: "Не во мне одном дело", ребята подумали - с тревогой, что им, наверное, придётся ехать за коровами в другое место.
- Миша, я пойду сейчас туда и скажу: "Дедушка, поедем в другой район", - проговорил Гаврик.
- Не спеши. Думаешь, дедушка не знает, когда надо уходить?
- Попросите ко мне председателя райисполкома и зава райзо. Нет, не надо. Я сам! - послышался за дверью голос и стук отодвигаемого стула.
Дверь открылась. Через порог переступил тяжелый человек в суконной косоворотке, в начищенных сапогах. Щеки его и большая голова были начисто выбриты. На конце округлого носа сидели очки в черной оправе. Через них-то покосился он на Мишу, на Гаврика и пошел грузноватой походкой направо.
Ребята видели, как он вышел из коридора на площадку застекленной веранды и стал по деревянной лестнице спускаться на первый этаж.
Нетерпеливый Гаврик снова попытался было убедить Мишу, что надо, воспользовавшись моментом, хотя бы взглянуть на Ивана Никитича… Но опять приоткрылась та самая дверь, из которой минуту назад вышел секретарь райкома. На этот раз из-за двери высунулась седая голова самого Ивана Никитича.
Ребята, обрадовавшись, поднялись со скамьи и смотрели на деда так, как будто они не видели его целую неделю.
- Михайло, Гаврик, - твердо заговорил старый плотник, - дело наше не легкое, и сразу его не сделаешь. Не обязательно ждать тут. Можете выйти и во двор, сходить в Дом колхозника, но далеко уходить нельзя…
Миша и Гаврик хотели по глазам Ивана Никитича угадать, что у него на сердце, но глаза старого плотника были строгими.
- Самовольно, говорю, не отлучаться, - добавил он и закрыл дверь.
Миша и Гаврик озадаченно зашагали к выходу.
На площадке веранды они столкнулись с возвращающимся секретарем райкома. Пронзительно глядя через очки на ребят, он догадливо усмехнулся.
- Ну что ж, правильно… Сидеть там и старому скучно, а таким, как вы, особенно. Вы ж гости… Сад осмотрите, на школу поглядите… Потом дома расскажете, что хорошо, а что плохо…
И он, уходя, указательным пальцем дал понять, что Мише и Гаврику надо здесь чего-то подождать.
Минуту спустя после того, как бритая голова и покатые плечи секретаря скрылись за дверью, к ребятам подошла уже знакомая им молодая женщина с подстриженными волосами и, сказав поднимающимся по лестнице двум мужчинам, что Александр Пахомович их ждет, вручила ребятам записочку.
Записку они прочитали при входе в сад, который находился в нескольких десятках шагов от райкома. В ней было напечатано:
"Ленинская, 38, столовая Райторга.
Отпускайте за наш счет этим двум представителям завтрак и обед".
Слово "этим" было зачеркнуто красным карандашом, и тем же карандашом в конце записки была выведена заглавная буква "Д" с изогнутым хвостом.
Взрослым, написавшим эту записку, все казалось простым, ясным: адрес указан, - надо итти и завтракать, причем завтракать бесплатно. Но для Миши и Гаврика все было значительно сложней, и обсудить свое положение они решили с толком и неторопливо.
В саду, на широкой аллее, обсыпанной ржавыми, желтыми листьями, под тихим солнцем стояла светло-зеленая скамейка. В другое время их могло многое заинтересовать в этом саду. Сколько гектаров он занимает? Почему ясеней больше, чем кленов? И почему акации, как высокий густой забор, охватывают сад с севера на юг? Не ускользнуло бы от их любознательного взора, что клены уже подернулись желтым пламенем, а на развесистых колючих ветках акаций все еще шелестит зеленая листва…
Но ребята лишь мимоходом безучастно осмотрели сад и сейчас же уселись на скамейку и стали рассуждать.
- Напечатала она… - сказал Гаврик.
- Она. А зачеркнул "этим" и написал "Д" секретарь райкома, - говорил Миша, держа перед собой развернутую записку так, чтобы мог читать ее и Гаврик.
- "Отпускайте двум представителям… завтрак и обед за наш счет", - перечитывал Гаврик. - А почему про деда забыли? - удивляясь, ткнул он пальцем в записку.
- Не забыли бы про главное, зачем приехали, - сказал Миша, задумчиво глядя в сторону.
Стараясь правильно понять мысли товарища, Гаврик сказал:
- Миша, мы, конечное дело, завтракать не будем.
Миша угрюмо посапывал, и Гаврику, присматривающемуся к его посоловевшим глазам, никак не удавалось понять, согласен ли с ним товарищ.
- Миша, там и завтрак, небось, такой: зачерпнул ложку, ткнул вилкой и берись за шапку.
Миша неожиданно поднялся. Поднялся и Гаврик, но Миша посоветовал ему посидеть, подождать, пока он сходит в райком и послушает, чтобы правильно понять, хороши или плохи дела Ивана Никитича.
- А почему не вместе? - спросил Гаврик.
- Вместе заметней. Еще натолкнемся на секретаря. Спросит: "Позавтракали?" Придется соврать.
- Он и одного спросит.
Миша подумал:
- Может. И все-таки вранья будет вдвое меньше… Я вернусь - ты пойдешь. Так и будем связь держать с дедом.
- Тогда действуй, - охотно согласился Гаврик, и действительно с этой минуты они начали неустанно действовать.
Возвращался из райкома Миша и говорил:
- Секретарь райкома с кем-то спорит. Говорит: "На одного не взваливай. То, - говорит, - что ты думаешь, я должен знать… Но не мешает и тебе знать, что думает район, что думает область… Большевики, - говорит, - должны видеть дальше…" И еще что-то. Так эта стриженая как начнет на машинке: хлоп-хлоп-хлоп, хлоп-хлоп-хлоп! - и все пропало.
Убегая в райком, Гаврик уверял Мишу:
- У меня, Миша, уши чутки, как у совы, и ты надейся - ни слова не пропущу, не горюй!
Но, возвращаясь на скамейку, Гаврик тоже приносил с собой отрывочные, неясные сведения.
- Секретарь райкома выходил на порог. Сердитый. Двое хотели к нему с делом. Посмотрел на них через очки и говорит: "Сами, сами проводите совещание. Захотите о чем спросить - звоните. А я сейчас занят другим, неотложным делом, занят!" - и захлопнул дверь, ну, точь-в-точь как начальник, помнишь, на вокзале?
- А что говорит дед? Ты слыхал?
- Нет, - развел руками Гаврик.
- Знаешь, Гаврик, видать, дела наши не совсем плохи. Он же говорит, что дело большое. Опять же, другим сказал - занят, после!.. На начальника похож?.. А ты помнишь, что про начальника говорил дед? Пошли на Ленинскую!
- Отвечаешь за слова?
- Отвечаю, - сказал Миша, и они неторопливо отправились на Ленинскую, то есть на ту же широкую улицу, на углу которой стоял двухэтажный дом райкома и райисполкома.
В маленьком залике уже никого не было из столующихся. Крупная женщина в белой, туго повязанной косынке, прочитав записку, сказала:
- Представители, вы почти опоздали.
И так же, как на вокзале форточка, - в стене, отделяющей залик от другой комнаты, громко открылось маленькое окошечко. Из него высунулась голова повара, красная, в белом колпаке, с седыми усами.
- От кого записка-то? - спросил повар.
- От самого, - ответила женщина, звеня тарелками и ложками.
- Значит, представители без фальши, а опоздали, должно быть, потому, что сильно занятые, - усмехнулся повар.
- Будем есть или уйдем? - прошептал через стол Гаврик.
- Они так говорят от нечего делать. Будем есть, - сказал Миша, плотнее усаживаясь на стуле. - А смотреть будем не на них, а на улицу.
- Может, невзначай и дед попадется на глаза, - прошептал Гаврик.
Женщина, подавая тарелки с супом, спросила:
- Откуда же, представители, к нам?
- Дальние, - ответил Гаврик.
- Подумайте, какой важный. Со старшими разве так вас в школе учили?
Миша решил исправить положение:
- Мы из-под Самбека. Слыхали? Война там жестокая была. Подчистую все смело. Живем, как кроты, в земле.
- К нам-то, видать, за подмогой?
Миша сказал:
- Не знаю. Мы тут с дедом. Он в райкоме.
Гаврик одобрительно подморгнул. Он был доволен тем, что Миша не стал касаться подробностей, почему и зачем они сюда приехали. Им было не до праздного разговора, и они еще не знали, какую - радостную или печальную - весть сообщит им Иван Никитич.
Женщина вернулась к окошку и о чем-то тихо разговаривала с поваром. Но ребята не прислушивались к их разговору. Они ели, поглядывая в открытую дверь. По улице то и дело пробегали грузовые машины, проезжали подводы то с мешками, то с какими-то обсыпанными серой мукой бочками. От телег и от машин на немощеной широкой улице поднималась кудлатыми столбами пыль и, растекаясь, застилала дома, голубой просвет низкого неба, сиявший в конце ровной, однообразно-серой улицы. Эти секунды для Миши и для Гаврика были самыми тревожными. Из-за непроглядной пыли они могли не укараулить деда… Но вот на улице послышались понукающие крики: "Гей!.. Гей!.. Гей!.."
Еще не было видно ни живой души, ни проезжающих подвод и машин, а пыль уже клубилась и низко текла, как ленивый туман, потревоженный взошедшим солнцем. Из этого серого тумана с хрюканьем вынырнул сначала поросенок, потом с распахнутыми крыльями белый петух.
- Миша, коровы! - вытягиваясь через стол, опасливо прошептал Гаврик.
- Молчи, вижу, - сказал Миша и отложил ложку.
Окутанные завесой пыли, по улице потянулись, то сбиваясь в кучи, то шарахаясь в стороны, самые настоящие коровы - красные, светлорыжие, с хвостами, с рогами и безрогие.
- Миша, красностепные, как у нас на ферме… до войны…
- Гаврик, тише…
- Миша, а симменталовую телочку видал?
- Эту, что со звездочкой?
- Да нет! С черным ремешком на спине!
Миша удивленно передернул плечами: как же он мог не заметить такой телочки?.. Его потянуло к двери, но в присутствии тихо разговаривающих у окошка он стеснялся подняться. Скажут, коров никогда не видали. Гаврик понял и желания и опасения товарища. Он схватил Мишу за рукав и твердо сказал:
- Пошли, а то не увидишь!
- Вы что, коров никогда не видали? - услышали они насмешливый женский голос. - Сказано, дети!
Гаврик предостерегающе толкнул товарища, и Миша понял, что отвечать и оглядываться строго воспрещается, и они пошли туда, куда вместе с облаком пыли двигалось коровье стадо, понукаемое двумя пастухами.
Они шли и разговаривали:
- Миша, а может, это нам?
- Не знаю.
- А если нам?
- Если нам, то куда их гонят?
- Чудной, не загонять же их в хаты. Гонят на какой-нибудь общественный баз.
- Не знаю, - крутил головой осторожный Миша.
- Ты лучше скажи, что ты знаешь?
Течет улицей пыль, течет стадо, слышатся понукающие выкрики пастухов, и ребята идут за этим потоком то молча, то разговаривая.
- Миша, а если нам?.. Пойми, задание мы выполним на все сто… Вот радости будет там!
Мишу покидает осторожность:
- Гаврик, что тогда скажет майор?
И Гаврик закидывает руки за спину.
- Думаю, скажет: "Это наши передовики".
- А что скажет мать?
- "Сынок, я тобой очень довольна!"
- Моя тоже что-нибудь такое скажет и по щеке похлопает… А зачем?
- Взрослые, они так.
Стадо уходит дальше.
- Гаврик, ты чудной: если бы коровы нам, то дед где был бы?
Теперь уже Гаврик, сердясь, говорит:
- Не знаю.
- Он был бы тут, как на часах… И потом, так же скоро нельзя…
- Миша, ну, а если бы он, секретарь райкома, по телефону, по-большевистски…
- Не знаю.
Стадо, выйдя за околицу, уходит от села дальше в степь. Сомнения Миши оправдались, и, останавливаясь, с неловкой усмешкой он говорит Гаврику:
- Коров по телефону не передают. Пошли назад.
Недалеко от столовой Гаврик, насупившись, предупреждает:
- Вон у порога и та и еще одна тетка. Начнут про обед… Скажут: они, как телята, убежали за коровами.
- Держи левей, - шепчет Миша.
Но маленькая женщина, которую ребята видели с веником в руках около порога райкома, помахивая рукой, кричит им:
- Дед! Дед вас по саду ищет!
Прибежав в сад, ребята заметили Ивана Никитича, который стоял среди аллеи с опущенными руками. И, странно, дед никого не искал и, казалось, забыл не только про ребят, но и про все окружающее и, глядя в землю, вытирал глаза ладонью. Увидев ребят, он засуетился и, будто рассердись, что ему помешали думать, сказал:
- Что уставились?. Сроду не видали? Ну, стар стал, лук в глаза лезет!. А вы, если поели, то и нечего шляться за коровами… Лучше делом, валенками займитесь.
- Дедушка… - начал было Миша.
- Шестьдесят восемь годов дедушка. Знаю! Расскажу после, а теперь маршируйте в Дом колхозника.
Быстрой походкой старик опять ушел в райком, а ребята вернулись в Дом колхозника - молчаливые и огорченные. Развязали мешок, достали недошитые валенки и, устроившись между кроватями на полу, принялись за работу. Скрипнула дверь, и пожилая дежурная, посмотрев на них, опять закрыла дверь.
- И сколько этих теток тут! - пробурчал Гаврик.
- Столько же, сколько у нас. Война. Ты злишься - не знаешь, что с дедом, а на них зло срываешь.
Снова скрипнула дверь, и опять появилась уже знакомая им женщина из райторговской столовой, высокая, прямая, в белой, туго повязанной косынке. Минуя ребят, она пошла к столу, сначала постелила на скатерть газету, а на нее поставила кастрюльку с куском хлеба на крышке.
- Ваш соус. Потом поедите, - сказала она и вышла.
- Ну, чем плохая тетка? - спросил Миша.
- Заботливая, - ответил Гаврик, и они надолго замолчали.
* * *
Миша проснулся в полночь. Электрическая лампочка тускло светила под потолком. Гаврик лежал на соседней кровати, спиной к нему, лицом к стенке. Он лежал тихо, и Мише не у кого было спросить, приходил ли дед.
Миша осторожно встал, подошел к столу, открыл крышку кастрюли. Соус, оставленный деду, был съеден. Значит, дед приходил, но не нашел нужным разбудить их и рассказать, как идут дела.
Миша сел на кровать и вдруг спросил себя:
- Может, Гаврик втихую соус съел?.. Ох, и поговорю с ним! - сердито добавил он.
Одеяло слетело с Гаврика с такой легкостью и быстротой, как будто его сорвал наскочивший ветер. С такой же быстротой ноги Гаврика упали на пол.
- Ты друг или гусь? - спросил Гаврик.
Мише надо было отвечать прямо и честно, иначе Гаврик наделает такого шума, что в Целине всем станет тесно.
- Гаврик, ну почему дед ничего не сказал?.. Мы ему каменные?.. И ничего нам не надо?..
Миша хлопнулся на подушку и сердито накрылся с головой.
- Ты постой, деда не трогай. Он сказал, а я не разбудил тебя, - опешив, заговорил Гаврик.
- Так кто же гусь? Ты или я? - высовываясь из-под одеяла, спросил Миша.
Гаврик хотел присесть к Мише на кровать, но Миша стал отталкивать его. Гаврик не обиделся. Он присел на стул и виновато заговорил:
- Дед приходил на минутку. Спросил: "Гаврик, Михайло спит? Проснется, скажешь: гонцы на ногах… Может, говорит, к восходу солнца тут поблизости коровы замычат…"
- А куда дед глядел: в пол или выше, к потолку?
- Он глядел, как на море.
Миша повернулся к Гаврику, приоткрыл одеяло и предложил:
- Гаврик, заходи, пожалуйста.
Гаврик весело нырнул под одеяло и зашептал:
- Мишка, теперь спать. Дед настрого приказал: "Спать, спать и спать!"