- Ничего я не пожалел, паршивец! Коли беда, нельзя не помочь. Я про то, что для других ты хорош, а у себя в семье как враг действуешь… Да и прежде чем что-то пообещать, нужно согласие у старших спросить… Легко обещать то, что тебе не принадлежит, и беспокоить других, не считаясь с тем, что…
- Не думал же я, дед, что ты такой! - оборвал его Санька, ударом ноги откинул калитку, шагнул на участок и уже из-за забора крикнул: - Тебе бы свалиться со свинарника, и сломать ногу, и кричать о помощи… Понял бы кое-что! Да ты не свалишься, ты осторожный, разумный, не ходишь по краешку!..
Вася пошёл за Санькой.
Он уже сидел с Мариной возле куста крыжовника и неразборчиво, сбивчиво и быстро говорил, резко жестикулируя. Что он говорил, Вася понять не мог.
Он остановился в нескольких шагах от них, не решаясь подойти, до того Санька был разгневан. Вася расслышал только несколько обрывков фраз: "Ненавижу таких… Я бы!… А ещё люди… И ты хороша: не можешь открыть ей глаза на деда!" - "Я открыла, мама всё понимает…" - "Всё да не всё! Взяла бы меня в машину, если бы всё понимала!"
Так и не подойдя к ним, Вася спросил издали, и голос его прозвучал просительно и жалобно:
- А мне можно к вам?
Санька вскочил с земли.
- Чего же нет, иди сюда! - Быстрые карие Санькины глаза обежали участок. - Знаешь, что мы будем делать сейчас? Дед будет ругаться - и пусть. То, что ему плохо, нам с тобой хорошо… Мы будем плавить свинец! Осточертел мне дед вот так! - Санька резко провёл ребром ладони по горлу и побежал в свой полуигрушечный, полунастоящий домик, вынес из него кусок толстого тусклого кабеля и тупым топором принялся рубить его, отбрасывая сверкающие на срезах куски. - Собирай, Васька, топливо!
Вася стал ползать возле козел, собирать в кучку щепки и сухие еловые шишки.
Он очень любил плавить свинец и не раз с Санькой и папой (и папа, оказывается, любил это в детстве) отливал из него разные вещи - пистолет, нож, кортик, рыбку… Но у Саньки выходили эти вещи неизмеримо лучше, чем у Васи с папой: точней оттискивал форму в сырой глине и аккуратней заливал в эту форму расплавленный свинец, поэтому и отливки получались аккуратней и чище. Года два назад подарил он Васе свинцовый якорь - честь по чести, с лапами, штоком и ушком для цепи, тяжёленький и гладкий; до сих пор хранит его Вася: висит он на цепочке на стене возле его подушки…
Вася подносил щепки и шишки к их плавильной кирпичной печке (она находилась за калиткой у еловых посадок: поставить на участке дед Демьян не разрешил), а Санька лихорадочно работал: вытащил из своего домика старое ведро, наполовину наполненное каменным углем, который он подобрал на бетонке, мешок с шишками и берёстой, загрузил ими печку, потом плеснул из ковшика воду в большой ящик с глиной для форм. Плеснул и стал одной рукой размазывать воду, равномерно распределять на поверхности глины.
Пока вода медленно впитывалась в трещины и глина разбухала, Санька затолкал в печку принесённое Васей топливо, побрызгал предварительно керосином из бутылки, поджёг, поставил сверху обгоревшую кастрюлю с длинной ручкой, набросал в неё куски свинца и надоевшие ему отливки: сидящую птицу, черепаху, щуку с открытой пастью и большого лебедя с высокой, плавно изогнутой шеей.
Васе стало жаль этого лебедя - сейчас он потеряет форму, растает и превратится в подёрнутую желтоватой плёнкой тяжёлую свинцовую жидкость.
- Сань, оставь лебедя, - попросил Вася.
- Зачем он тебе? Сделаем что-нибудь похлеще!
Вася не стал больше просить.
- Ещё неси топливо, чего сидишь! - прикрикнул Санька, и Вася снова принялся рыскать по участку и ельнику.
Марина по-прежнему сидела возле куста крыжовника и, как показалось Васе, тихонько плакала. Хотя и делала вид, что читает. Она то и дело подносила к глазам руку - наверно, снимала слезинки. Так однажды, обидевшись за что-то на папу, плакала его мама, плакала затаённо, беззвучно и в отдалении - на краю участка, - чтобы никто не догадался. Но Вася увидел, и не столько увидел, сколько почувствовал, и, помимо его желания, на глаза стали наворачиваться слёзы. Ох как зол он был тогда на папу!
Почему же плакала Марина? Обиделась? На что? Ведь её мама сразу же поехала на стройку. Наверно, Санька говорил и ещё что-то обидное о тёте Лере.
Через несколько минут перед печкой неожиданно выросла высокая сутулая фигура деда Кхе, вынырнувшего из-за ёлочек.
- Вы опять за своё? Долго ли в такое жаркое лето вспыхнуть пожару? - Он снял старую соломенную шляпу без ленты, выразительно кхекнул, вытер вспотевший лоб и угрюмо покачал головой. - Вам забава, а какая может быть беда, одной искорки достаточно…
- Погасим, - бросил Санька.
Дед хотел что-то возразить, но вдруг ойкнул, сморщился и шлёпнул себя по голове.
Вася удивлённо уставился на него.
- Пчела, - дед Кхе перекосился от боли.
- Надо вытащить жало, - сказал Санька, - а то может раздуть. Давайте вытащу…
- Ничего, не раздует, - слегка даже обиделся дед Кхе и нахлобучил на голову шляпу. - А вы вправду занялись бы делом, мостики бы починили на дороге, толк был бы…
Эти слова Санька пропустил мимо ушей, и дед Кхе ушёл, продолжая ворчать.
Вася снова стал собирать топливо. И пока он собирал его, Санька что-то выреза́л ножом в ящике с сырой глиной. Потом засовывал новую порцию щепок и сухих сучьев в печурку, а Вася пытался понять, что хочет отлить Санька. Пытался и не мог.
Когда куски свинца и все фигурки, в том числе и великолепный лебедь, осели, расплылись и погибли, превратившись в тяжёлую жижу, Санька взялся толстой брезентовой рукавицей за ручку кастрюли и осторожно, тонкой струйкой принялся лить в форму.
Свинец медленно двигался, заполняя все выемки и углубления, и скоро стал застывать. Санька подцепил палочкой затвердевшую фигуру, подождал с полминуты, поплевал на неё, полил водой, и та закипела, быстро испаряясь. И вот тут-то раздался пронзительный голос бабки Федосьи:
- Васенька, где ты? Вася!..
Васю так и передёрнуло всего. Он решил было спрятаться куда-нибудь, но из-за дома вышла бабка и стала звать его, уверяя, что он зачем-то срочно нужен.
- Иди, иди, - сказал Санька внезапно дрогнувшим голосом, - они тебя напрасно звать не будут.
Вася недоверчиво посмотрел на него, но спорить не стал и пошёл. Конечно же, он срочно был нужен бабушке Надежде, чтобы в который уже раз услышать, что нельзя надолго убегать с участка, не сказав куда, и что если ему очень уж нравится Санька, пусть позовёт его к ним. Они не будут против. Спокойно выслушав это, Вася сказал:
- Я скоро приду… - сорвался и побежал назад.
Навстречу ему по улочке медленно двигался тёмно-синий "Москвич". Тётя Лера вылезла из кабины, когда Вася поравнялся с машиной.
- Тёть Лер… - спросил он и запнулся.
- Тебя, наверно, интересует, как там дела? - помогла ему тётя Лера, открывая двери гаража. - Ещё неизвестно, рентген покажет, есть ли переломы…
К тёте Лере подбежала Марина и быстро, жарко, нетерпеливо заговорила:
- Мам, ну как там? Мам…
Вася юркнул в калитку и рассказал Саньке всё, что узнал.
Санька кивнул и вылил свинец в новую форму.
Вася поднял с травы отливку, сделанную из старой, непонятной ему формы, и опешил. Это был чёрт! Да, да, чёрт с длинным хвостом с кисточкой, на копытцах и с кривыми рожками. Он словно прыгал, плясал и при этом, широко разинув рот, хохотал своим чертовским смехом Васе казалось, он слышит этот смех… Ну и ну!
- Зачем звали? - сухо спросил Санька. - Дом загорелся? Или на участке наводнение?
- Да всё бабушки… - Вася прятал от стыда глаза. - Всё они беспокоятся, что со мной что-нибудь случится… Прямо не знаю, что делать с ними.
Санька вздохнул, потёр большим кулаком лоб и угрюмо пробурчал:
- Не завидую я тебе, Васенька… Думаешь, я не понимаю, в чём дело? Ноги моей больше не будет у вас! Ты живёшь не намного лучше меня… - Санька презрительно сплюнул.
Потом быстро вынул из формы новую отливку, снова сунул её в кастрюльку, из которой она недавно вышла, высыпал на землю верхний слой спёкшейся глины, полил ящичек водой, привычно разровнял рукой оставшуюся глину и вырезал в ней ножом что-то вроде репки. Вырезал ещё одну точно такую же репку, подправил пальцами, отошёл и стал ждать, когда свинец в кастрюльке расплавится.
К ним подошла мачеха.
Санька набычился и, опустив голову, напряг скулы в ожидании того, что сейчас будет.
- Саня, - мачеха остановилась возле печки, - мы её отвезли. Славная девушка… Обошлось бы всё…
- Должно, - невнятно пробубнил Санька и медленно поднял голову.
Мачеха не уходила; она стояла перед ними, зорко посматривая то на печку, то на Саньку с Васей, потом, обернувшись, кинула быстрый взгляд на Марину, уже сидевшую возле куста крыжовника, - от Васи не укрылся этот взгляд, - опять посмотрела на мальчишек, кажется, хотела что-то сказать, но почему-то не говорила. Затем легко нагнулась, подняла пляшущего чёрта и оценивающе прищурила глаза.
- Хм, странно! Что это тебя потянуло на чертей?
Санька напряжённо пожал плечами.
- А чёрт получился выразительный, другие твои отливки - так себе, а чёрт ничего… Не уничтожай его потом, ладно?
Санька сдержанно кивнул.
Мачеха ушла, и тогда Санька начал энергично действовать. Взял рукавицей ручку кастрюльки и принялся быстро лить свинец в две оттиснутые формы.
Когда отливки остыли, Санька вытащил их из формы и подал Васе.
Отлично сделанные, гладенькие, они приятно грели руки, но Вася взял их с каким-то странным, немного даже тревожным чувством: зачем он даёт ему их? Отлил бы что-нибудь необычное, интересное, а то ведь какие-то репки… Отдал бы ему того лебедя, вот бы Вася был рад!
- Подари их своим бабкам, - жёстко сказал Санька, - у них такие мягкие, такие непрочные сердца, так они волнуются за тебя!
Сердца! Конечно же, это были сердца! Как Вася сразу не догадался… Чего только не отливал Санька: и топорики, и кинжалы, и парусники, а вот сердца - первый раз.
Вася как-то смущённо, неловко улыбнулся и спросил:
- А зачем они им? У них что, нет сердец?
- Так я же сказал тебе: пригодятся; эти гораздо прочней тех, и не нужно будет так страдать за своего любимого внука.
Видя, что Вася не очень понимает его и думает, что он насмехается над ним, Санька совершенно ясно и чётко - значит, и так может! - сказал:
- Правду говорю. Авось пригодятся. Ну топай. Потом скажешь мне, как они благодарили тебя…
Вася взял ещё тепловатые тяжёленькие сердца и пошёл на свой участок. "Подарить им или не нужно? - думал он. - Лучше не дарить, могут обидеться".
Не нужно дарить. А собственно, почему не нужно? Боится он своих бабок, что ли? Они-то не очень считаются с ним и почём зря ругают Саньку. А он, Вася? Может быть, получат эти подарки и немножко призадумаются?
Бабка Федосья палочкой размешивала что-то в ведре и, согнувшись, так сосредоточенно делала это, что не услышала, как подошёл Вася. Она вздрогнула всем своим худым, костистым телом, когда он проговорил:
- Баб, вот тебе… От Саньки…
Вздрогнула, выпрямилась, взяла сердце, удивлённо посмотрела сквозь сильные очки и сказала:
- Что это? - Но, видно, сразу догадалась: - А зачем оно мне? Что я буду с ним делать? - И поспешно вернула сердце Васе: - Иди и отдай, у кого взял!
Васе стало жаль бабку Федосью. Ни за что ведь обидел.
Он пошёл к дому, спрятав оба сердца в карман. Он твёрдо решил не вручать Санькиного подарка бабушке Надежде. Мало ли что Санька велел. Так бабок ничему не научишь. У Васи должна быть своя голова. И она есть, есть! Но бабушка Надежда стояла на крыльце и поджидала.
- Ты что это ей давал? Покажи-ка мне.
- Ничего интересного! - Вася, не вынимая рук из кармана, с силой сжал оба тяжёлых, вгорячах отлитых сердца.
- Вася…
- И не проси, не проси, баба! - внезапно крикнул Вася, резко изменил направление и побежал к сараю.
Глава 16. Скользкий берег
- Вась, - сказал Крылышкин, когда они переходили бетонку, - а тебе не страшно идти на Бычий пруд без Саньки?
- А чего бояться? - пожал плечами Вася. - Дом-то рядом.
Он и вправду не боялся, но если быть до конца откровенным, всё-таки непривычно было одному, без папы, мамы или Саньки - ну, Крылышкин почти не в счёт, - идти ловить бычков на Бычий пруд. И наверно, он не пошёл бы, если бы, как говорят взрослые, не особое стечение обстоятельств.
Дело в том, что папа с мамой были в Москве на работе, Саньку отец тоже увёз в город показать врачу: у него были увеличены миндалины. И Вася остался один. Ему было скучно без Саньки, но один человек в посёлке радовался отсутствию Саньки. Это был Крылышкин. Санька не жаловал его, редко брал с собой куда-нибудь. Вася целыми днями пропадал у Саньки, и Крылышкин погибал от безделья и тоски. Возиться на огороде, носить воду из колодца мама ему не разрешала, а если и пускала с кем-нибудь на Бычий пруд, так только с Васей или в крайнем случае с Серёгой.
И вот сегодня Крылышкин уговорил его пойти на Бычий пруд. Крылышкин так просил, так жалобно смотрел на него, что Вася согласился. Он чувствовал себя независимым и почти взрослым рядом с Крылышкиным. Васе приятно было покрикивать на него, заставлять выбирать из земли и тащить пальцами холодных и скользких упирающихся червей.
Было послеобеденное время, на строительстве свинарника натруженно гудел подъёмный кран, раздавались голоса, скрежет блоков и сухой треск электросварки, а здесь было пустынно и хорошо клевали проголодавшиеся за день бычки.
Вася учил Крылышкина, как когда-то учили его папа с Санькой, как правильно надевать на крючок червяка, как подсекать и извлекать крючок из нутра проглотившего его бычка, как распутывать леску и забрасывать, чтобы не зацепить снасть за кусты или высокую траву.
Крылышкин стал делать первые успехи: собственноручно поймал нескольких бычков, собственноручно, сопя и похныкивая, исколов о плавники пальцы, извлёк проглоченный крючок с наживкой, собственноручно отцепил от ветки ивы крючок.
Ай да Крылышкин!
Впрочем, Вася напрасно так радовался за товарища.
Часа через два Крылышкин вдруг заныл, заявил, что ему пора домой. Мама велела: пора обедать. Мало того, что он собрался сам уходить, он ещё уговаривал и Васю пойти домой, убеждал, что на сегодня хватит, что стало скучно вытаскивать из пруда мелких бычков.
В его словах была доля правды, но Вася подозревал, что Крылышкин тащит его домой лишь потому, что одному ему боязно возвращаться. А чего, собственно, бояться? Просто Крылышкин привык, чтобы всё время кто-то был рядом.
И Вася заупрямился:
- Не пойду, Петух, валяй сам… Авось удастся подцепить карася.
И Крылышкин, всё время оглядываясь, потащился домой один.
Вася с грустью посматривал на него и вдруг почему-то вспомнил про деда Кхе: где он? Почему за вчерашний и сегодняшний день ни разу не встретил его в Посёлке, не слышал его голоса и покашливания? Заболел?
И тут же Вася забыл про деда Кхе.
Как только Крылышкин окончательно исчез за кустами, к пруду подошла гурьба ребят постарше из их посёлка. Кое-кто с оглядкой курил сигареты.
Были среди ребят и Борис, и Серёга. Они быстро посбрасывали на высоком берегу одежду и стали с разбега прыгать в пруд. Все, кроме Бориса. Тот осторожно слез с берега и вошёл по грудь в воду.
Заметив в сторонке, возле толстой ивы, Васю, он поплыл к нему, оглушительно хлопая ладонями по воде. Чтобы испугать всю рыбу. Чтобы ни разу у Васи не клюнуло.
- Чего же ты один? - крикнул он. - А где твой хозяин? Твой повелитель?
- Не твоё дело! - огрызнулся Вася.
- Как же ты без него? Ты делаешь успехи!
Вася промолчал.
Борис нырнул, поднял со дна какую-то корягу и швырнул её в поплавок. Холодные брызги с ног до головы окатили Васю.
Надо было уходить, смотать леску - и в посёлок. Но тогда Борис подумал бы, что Вася боится его.
Борис нырнул ещё раз, достал со дна пригоршню вязкого ила с тиной и принялся прямой наводкой швырять в Васю.
Вася встал за ствол кривой ивы, и Борис ни разу не попал в него.
Скоро ребята наплавались, накричались, нанырялись, надурачились и ушли с пруда. И почти вслед за ними пришли двое дядек - высокий, худой, небритый в пиджаке и кепке и низенький, толстый, в резиновых сапогах и мятой серой рубахе с закатанными рукавами.
"Наверно, из Рябинок, из совхоза", - подумал Вася.
Они сели на траву. Высокий вытащил из бокового кармана пиджака недопитую бутылку, сорвал металлическую головку и стал пить из горлышка. Кадык его дёргался, как поплавок. Потом несколько глотков отхлебнул второй и кинул пустую бутылку в пруд.
Вася выбрасывал на берег бычков, и глаза его всё время перебегали с поплавка на дядек и обратно.
Удобно расположившись на траве, они стали играть в карты - в подкидного. Они посмеивались, добродушно поругивались, и это продолжалось до тех пор, пока толстый в резиновых сапогах не стал клевать носом, заваливаться набок, роняя на траву потрепанные карты, которые он веером держал в руке. Высокий то и дело тряс его.
Ну и ну!
Васины глаза окончательно перекочевали с поплавка на дядек.
- Пошли искупаемся, - предложил высокий, кинул на траву кепку и стал тормошить толстого. - Пошли… Кому говорят? - Высокий начал стаскивать с него заляпанные грязью резиновые сапоги.
Толстый проснулся и стал медленно раздеваться.
Наконец оба они в больших, чуть не до колен, трусах, держась друг за друга, принялись спускаться со скользкого берега, сползли и стали кричать от восторга, хохотать и барахтаться, плавать и нырять, хватать друг друга за ноги и брызгаться…
Ну совсем как недавно ушедшие мальчишки!
Вдоволь накупавшись, толстый полез на берег. Короткие ноги его скользили на мокром иле и глине. Ловко хватаясь за кустики, он кое-как выбрался на берег, натянул штаны на мокрые трусы, сунул ноги в сапоги и крикнул:
- Колька, вылазь!
Высокий продолжал нырять. Выныривая, он доставал со дна клейкий ил и зачем-то обмазывал им свои плечи, шею и грудь и даже лицо и опять погружался в воду.
- Колька, я ухожу! - предупредил толстый, встал и спотыкающимся шагом пошёл к Рябинкам.
- Лёшка, погоди! - закричал высокий и заспешил к берегу: ступил три шага по откосу и тут же съехал в воду, погрузившись по шею. При этом он ругался и фыркал.
Вася вздохнул. Он видел в своей жизни подвыпивших, но таких - ни разу.