Мама поняла и быстро сказала:
- Папа в Москву поехал, ему предлагают работу.
- А-а! - сказал Федя.
Ели картошку в мундирах. По две штуки и еще по половине.
- Мало осталось картошки, - сказала мама. - Да и зерна мало.
- Я по рытому буду ходить, - успокоил Федя.
- Уже ходят. Леха вчера полное ведро принес.
- Погляди вон, на вешалке! - показала бабка Вера.
Федя подошел к вешалке. И сразу понял, что ему нужно поглядеть.
На гвозде висело яркое синее пальто.
- Как парашют! - не удержался Федя.
- Угадал! - сказала бабка Вера. - Свой матерьял тебе отдала. Люська еще купила. Парашютный шелк. Вечный. Померяй, чего глядишь?
Федя снял пальто, надел. Легкое, мягкое и теплое. На вате.
- Спасибо! - сказал Федя.
- Поцелуй бабушку! - потребовала мама.
Федя подошел и поцеловал морщинистую щеку бабки Веры. Завозилась телочка. Феликс метнулся посмотреть.
- Мама! - закричал он. - Она стоит, а из нее что-то лезет длинное.
- Где горшок? - вскочила из-за стола мама.
2
Снег остался под елями, на дороге грязь по уши, на тропинке - по колено.
Чтоб не промочил ноги, мама натянула на Федины сапоги калоши, и он поплыл через поле в утомительное и скучное плаванье.
Накрапывал дождик. Калоши норовили остаться в грязи. И Федя прикидывал: не лучше ли махнуть по зеленому ковру озими. Попробовал - ничего. Зеленая пшеничка держит. Пошел напрямик, сокращая путь.
Шел, посвистывая: ишь, как исхитрился. И вдруг нога легко, как в масле, ушла по щиколотку, дернул ногу, стал увязать другой. Рванулся, полез назад к тропинке. А ноги все глубже и глубже проваливаются.
Потянул правую ногу, вытащил, а сапог в грязи остался. Вытащил сапог, кинул перед собой, наступил босой ногой. Вытянул левую ногу, тоже без сапога.
Так и пошел к тропинке, подстилая сапоги. Выбрался, обулся, поглядел, не оставил ли калош в грязи, - не оставил, и бегом в школу.
Перед школой прошелся по луже, обмывал грязь. Вбежал в класс вслед за учительницей.
- Топко идти? - спросила учительница.
- Сапоги в грязи остаются.
Перваки радостно засмеялись.
- Надо нам сделать каникулы, - сказала учительница. - Речка Банька прибывает?
- Прибывает! - ответили дружно перваки и те девочки из третьего, кто жил на другом берегу крошечной, но разливистой речки Баньки.
- Когда лучше каникулы устроить? - посоветовалась учительница. - С завтрашнего дня или денька два еще походите, пока не больно разлив велик?
- Походим, - солидно откликнулись первоклашки.
Федина соседка, ангелок с кудряшками, толкнула его в бок:
- Твое сочинение про бурлаков вслух читали. За содержание тебе "пять", а за русский "тройка" с двумя вожжами, - она хихикнула, положила голову на ладошки и глянула на Федю веселыми, очень любопытными глазами.
- Ну и ладно, - сказал Федя.
Начался урок. Вдруг соседка опять его тихонько толкнула.
- Держи. Это тебе.
Она подвинула к нему толстенькую, страниц на сорок тетрадку.
- Зачем? - немножко испугался Федя.
- Это тебе для собственных сочинений. Может, писателем будешь.
Федя открыл тетрадь. Бумага гладкая, блестящая. На такой пустяки писать не станешь.
- Спасибо, - сказал он. - Я тебе тоже подарю чего-нибудь.
Домой Федя шел радостный.
Во-первых, соседка на него заглядывается. Это точно. И он на нее - тоже. И это точно. Во-вторых, теперь у него есть тетрадка, в которую можно записывать самые отборные стихи и самые умные свои мысли. А лучше - рассказы старых людей.
Федя стал думать, к кому из старых подкатиться. К бабке Вере, конечно, к Лехиной матери можно. И хорошо бы к деду Кузьме. Да вот только может ли он рассказывать без ругани? Ругань-то его никак словами записывать невозможно.
В-третьих, учительница похвалила его за "Бурлаков", правда, велела написать три упражнения на безударные гласные, но хвалила сильно.
В-четвертых, кончился дождь.
В-пятых, в сером потоке облаков проглядывается синее, как Федино пальто.
И вдруг Федя увидел калошу.
Калоша была сверху грязная, а внутри малиновая, пушистая, новенькая.
- Надо же какой чудило нашелся, такие новые калоши потерял! - Федя поддел калошу носком сапога, подбросил ее, так ловко, что она взлетела выше Фединой головы. Уходя, он оглянулся, помахал одинокой калоше рукой: лежи-полеживай, добыча деда Кузьмы.
- Мама, по сочинению за содержание "пятерка!" - воскликнул Федя с порога.
- А где у тебя калоша? - спросила мама.
Федя посмотрел на ноги - одна.
- Мама, бей, ругай! - кинулся он к матери на шею. - Мама, ну что же я у тебя такой нескладный?
Постепенно выяснилось: весь школьный день Федя проучился в одной калоше и не заметил этого, а по дороге домой…
- Я сбегаю! - рвался Федя на улицу.
Вернулся ни с чем.
- К деду Кузьме, наверное, надо сходить…
Евгения Анатольевна пошла к деду Кузьме и, действительно, калоша была у него. Выкупила за пригоршню отрубей.
- Хлеба осталось - три раза всем досыта поесть, - сказала мама.
- Но у нас же целый мешок зерна, - удивился Федя.
- Денег в доме совсем нет, ты же знаешь, - сказала Евгения Анатольевна, - а отцу нужно было в город ехать, в чужие люди. Часть зерна и отрубей продали.
3
- По рытому! По рытому! - распевает Федя, и Леха тоже подхватывает:
- По рытому! По рытому!
Каникулы.
Дули ветры. Нагнали воды в речку Баньку, но и подсушили землю.
Ребята бредут по картофельному полю, которое за озимыми у края леса. Здесь частные огороды.
Федя выковырял всего две картофелины, и у Лехи столько же.
- Мы сюда для отвода глаз пришли, - говорит вдруг Леха. - Здесь своя картошечка. По два раза перепахана еще осенью. Дуем на совхозное поле.
Федя мчится за Лехой по молодому лесу. Чавкает под ногами вода. Осинник. Здесь и летом, наверное, сыро. Полоса елей, березы и поле.
Поле горбатенькое, с долгим уклоном. В низине стоит темная вода.
- Озеро? - спрашивает Федя.
- Не! Снеговая.
Федя озирается.
Ложбина широкая - берега покрыты лесом, - уходит за синий горизонт, за коричневую дымку лиственного голого леса.
- Тут когда-то протекала река! - говорит Федя. - Или шел ледниковый поток.
- Ты картоху собирай, ледниковый поток.
Леха уже бредет по полю и нагибается, нагибается.
Федя спешит за ним и тоже находит картошку. Через полчаса у них полные ведра.
- Завтра опять сюда придем! - сияет глазами Федя.
- Какое завтра! Отнесем и опять сюда. Налетят, как грачи, деревенские - все оберут, подчистую.
Второе ведро Федя набрал, а за третьим не пошел.
- Вот и ты у нас кормилец! - сказала вечером мама, угощая детей лепешками.
- Очень вкусно! - говорит Федя.
- Очень! - соглашается Феликс. - А главное досыта.
На следующий день Леха ушел на какие-то дальние поля, за речку, через которую надо перебираться на плоту. Мама Федю с Лехой не пустила, и он опять пошел на совхозное поле.
Ветер. Руки краснеют, синеют, не гнутся. А варежки уже не наденешь - руки в жидкой после дождя земле. Карманов у нового пальто нет, а были бы - только для муки, не станешь же пачкать карманы обновы.
Федя ставит наземь оттянувшее руки ведро, дышит близким теплым дыханием на онемевшие пальцы.
Его тянет к березам.
И он идет на этот зов.
Прижимается к белому стволу, закрывает глаза. Лес дышит. Дышит, словно после бега.
- Значит, скоро будет тепло! - говорит Федя вслух.
Он гладит ствол, и ему кажется, что береза теплая. Трепещут белые пленочки бересты.
Федя смотрит вдаль.
- Да, здесь шел ледник, - говорит он березам, и ему чудится льдина, а на льдине мамонт и поверженный носорог, как в книге про доисторического мальчика Крека.
Картошки насобиралось чуть больше полведра. Федя плетется домой. На пороге его встречает дикарь Феликс, прыгает, бьет себя ладонями по животу.
- Набарабанился!
- Чего он? - спрашивает Федя маму.
- Молоко у коровы хорошее стало, можно пить. Хочешь?
Федя кивает.
Мама подносит ему кружку. Он, не отходя от порога, чтоб не наследить, не отошедшими от холода пальцами захватывает кружку и пьет, булькает, без передыху.
Вечером Федя записал от бабки Веры первый рассказ про старую минувшую жизнь:
"Пришли два голодных солдата в деревню. Смотрят, баба холсты белит, рубахи сушит. Решили украсть на пропитание. Один пошел бабе зубы заговаривать, другой холсты сворачивать, да что-то мешкает. Надо его поторопить, вот первый солдат и запел, будто бы для бабы, песенку:
- Тяни, тяни, потягивай!
На сторону поглядывай.
Да поскорее.
Другой и так уже все холсты собрал, а куда положить, не знает. Вот он и запел с улицы:
- За какой бы стол братцев посадить,
За какой богатый, как им угодить?
Тот, что зубы заговаривает, смекнул, в чем дело, и такое пропел:
- Бабья рубаха что ли не мешок?
Рукава завяжи - чего хочешь положи".
4
Опять началась учеба.
Мама теперь через день ходила на базар продавать молоко.
Понесла однажды законченную скатерть, вернулась быстро, довольная.
- Ребятки, меня берут на работу! Продала скатерть хорошей женщине, разговорились. Обещает помочь.
- Куда? - спросили хором Федя и Феликс.
И мама замахала на них руками:
- Вы что "кудыкаете", добра не будет.
Мама стала работать в совхозе, в зверопитомнике. В этом питомнике для научных институтов выращивали белых мышей, морских свинок, кроликов.
Мама работала "на мышках".
Ходить нужно было четыре километра, но в первый же день, придя домой с работы, мама высыпала из кармана две пригоршни хлебных кубиков.
- Белый хлеб! - замерли мальчики.
- Мышиный корм, - сказала мама, а бабушка Вера поглядела и поджала губы.
Мыши - разносчики болезней; для очистки совести хлеб еще раз подсушивали и ели молочную тюрю.
- Травка уже пошла. Скоро будем корову выгонять. Молока будет много, отец на работу устроится…
Но писем от Николая Акиндиновича пока что не было.
Глава семнадцатая
1
- Дети, - сказала учительница, - давайте встанем и помолчим немного. Радио передает траурное сообщение: умер друг Советского Союза, американский президент Франклин Делано Рузвельт.
Федя вскочил и вытянулся, как солдат. Он знал: Рузвельт лучше Черчилля, соглашался с товарищем Сталиным.
- А домой отпустите? - спросил Шурка-первоклассник.
Учительница удивленно подняла очки с переносицы на лоб, задумалась и вдруг сказала:
- Пусть этот день останется у вас в памяти. Я вас отпущу.
- Ура! - заорал Шурка.
- Только без "ура"!
Все на цыпочках, но проворно выскочили из класса на улицу.
Впервые Федя пошел деревней со своей соседкой.
- Чего-нибудь написал в тетрадь? - спросила она.
- Я записываю про старую жизнь.
Девочка солидно и согласно кивнула головой: тетрадь используется должным образом.
- Я теперь стихи читаю, - признался Федя. - Пушкина.
- А наизусть знаешь?
- Знаю.
Федя оглянулся.
Девочки из их класса шли не так чтобы далеко, но и не близко. Заняты они были своим разговором.
- Слушай, - сказал Федя.
Медлительно влекутся дни мои,
И каждый миг в унылом сердце множит
Все горести несчастливой любви
И все мечты безумия тревожит.
Но я молчу; не слышен ропот мой;
Я слезы лью; мне слезы утешенье;
Моя душа, плененная тоской,
В них горькое находит наслажденье.
О, жизни час! Лети, не жаль тебя,
Исчезни в тьме, пустое привиденье;
Мне дорого любви моей мученье,
Пускай умру, но пусть умру любя!
Девочка посмотрела на Федю сбоку, задумалась и улыбнулась вдруг.
- Мне кажется, читая эти стихи, ты раскрывал свое сердце.
Федя не думал об этом, когда читал стихи, но он понял, что девочка была права.
- Да? - настойчиво спросила Морозова.
- Да!
- Жених и невеста! - захлопали в ладоши, залились на всю улицу смехом девчонки. И Морозова тоже хохотала: они разыграли его. Федя свернул в проулок, выскочил на свою пустынную тропинку, постоял, переживая стыд, пережил и медленно пошел, заложив портфель за спину, откинув голову, глядя в небо.
Было тепло, и уже дрожали в небе жаворонки.
Дома Федя читал стихи Пушкина, вслух, себе. Свои любимые, печальные стихи.
Жил на свете рыцарь бедный,
Молчаливый и простой,
С виду сумрачный и бледный,
Духом смелый и прямой…Путешествуя в Женеву,
На дороге у креста
Видел он Марию деву,
Матерь господа Христа.С той поры, сгорев душою,
Он на женщин не смотрел,
И до гроба ни с одною
Молвить слова не хотел…
И еще любил и читал Федя:
- Что ты ржешь, мой конь ретивый,
Что ты шею опустил,
Не потряхиваешь гривой,
Не грызешь своих удил?
И еще:
- Как весенней теплою порою
Из-под утренней белой зорюшки,
Что из лесу, из лесу из дремучего
Выходила медведиха
Со милыми детушками медвежатами.
Федю потянуло на улицу.
Лед на пруду еще не потонул, но просел, треснул, и по верху уже гуляла вода. Оба островка щетинились голыми прутиками, тянулись в небо, и будто на цыпочки поднимались от нетерпения - так хотелось им листьев и птиц.
Федя пошел вдоль берега, глядя на солнышко. Увидал студенистую, в черных зернышках лягушачью икру. Он сел на корточки и разглядывал это великое чудо, эти черные точечки, которые - дай только потеплеть - превратятся в шустрых головастиков, а потом в изумрудных лягушек.
- Что смолкнул веселия глас! - крикнул Федя на весь лес.
А по лесу в ответ покатилась волна апрельского ветра, закачались вершины, загудело в вершинах. И Федя засмеялся: он был хозяин неведомой силы.
2
Красавка никак не хотела ходить в стадо. Какая-то корова ударила ее больно в бок рогом, и Красавка каждый день удирала.
- Хоть работу бросай, - сказала мама.
А как было бросить работу, когда от мышиных обедов оставались белые сухарики.
Бабка Вера хворала, может, и вправду, а может, боялась от дома отойти.
- Обчистят, и будешь гол, как сокол.
- Кончишь год, придется тебе корову пасти, - сказала мама Феде.
Тот покраснел: мало, что деревенский, еще и пастухом сделали.
Но, оказывается, Леха тоже собирался пасти свою корову и сын деда Кузьмы Вовка. Они никак дождаться не могли, когда закончится учеба.
- Что ты! - говорил Леха. - В пастухах - во! Воронят будем есть, колоски жарить.
3
- Вставайте, ребята, вставайте! - будила мальчиков бабка Вера.
Федя выскочил из постели, продрал глаза.
- Мама, что случилось?
- Войне - конец!
- Войне - конец! - заорал, влетая к Страшновым не постучавшись, Леха. - Слыхали?
Федя оделся, они с Лехой побежали в Красенькое, к клубу. Возле клуба, сияя медью, собирался оркестр. Грянул марш: "Все выше, и выше, и выше стремим мы полет наших птиц!" Люди подходили друг к другу, целовались.
- Взрослым парням лафа! - сказал с пониманием Леха. - Всех девок нынче перецелуют, как на пасху.
Оркестр играл, крутили бесплатную картину, правда, опять без звука, но картина была что надо: "В шесть часов вечера после войны".