4
На перемене Федя выскочил из класса, чтоб подальше от девчонок. В коридоре его тотчас окружили перваки, разглядывали.
Тот смелый, который не поник под Фединым взглядом, конопатый, беленький, нос, как у задиристого слоненка, спросил:
- Ты в Сторожке, что ли, живешь?
- В лесу, возле деда Кузьмы.
- Я и говорю: в Сторожке, в Васькином доме.
- Не-е! - сказал другой мальчишка. - Васька в Дубосеках теперь живет. Обженился.
- Как по сопатке дам! - махнул конопатый на товарища. - Васька - не таковский, его не уженишь. Жить ушел к бабе. Без записи, а это другое дело совсем. Вольный себе человек… Ты Ваську-то не видал?
- Если он в другой деревне живет, где же его увидишь? - посмеиваясь, сказал Федя.
- К матери мог прийти.
- Леху я видел.
- О Ваське чего не рассказывал?
- Нет. А кто он, ваш Васька?
- Спрашивает! Ваську вся милиция знает. Понял теперь?
Зазвенел звонок.
Федя выскакивал из класса каждую перемену, словно из шибко натопленной бани. А уроки кончились, шубу в охапку, шапку на затылок, оделся в коридоре и бежать.
Первоклашки, конопатый и его друзья, тоже не отстали. Им ближе было по деревне, но пошли Фединой тропой, задами. Конопатого звали Шурка.
О Ваське он рассказывал, как о герое.
Окружили Ваську в доме - ушел через подполье, ужом в отдушину, в подворотню, мимо засады. Догнали на реке - в воде отсиделся, в камышинку дышал. Васька поезда грабит - всем известно, а накрыть - ни разу не накрыли. Милиции Васька в лицо смеется: "Я следов не оставляю".
Сначала Федя слушал, а потом перестал, вспомнился ему Живой. Тоже бегал, подныривал, перепрыгивал…
Тропинку пересекла дорога.
- Нам сюда, - сказал Шурка. - Завтра дорасскажу.
- Мне и этого хватит! - Федя тоже остановился. - Бандит не может быть героем. Бандиты за беляков были и за немцев. Понял?
- Я за Ваську подраться могу! - обиделся Шурка.
- А я за Чапаева, я за Котовского, за Зою тоже подраться могу, хоть сейчас, хоть со всем вашим классом!
- Так это и мы за Чапаева, да за Котовского и Зою! - сказали перваки.
- Кто за Чапаева, тот не может идти за Васькой-бандитом. Понятно?
Мальчишки переглянулись.
- Ладно, придешь в клуб, поглядим, какой ты смелый.
- Поглядим! - сказал Федя и пошел своей дорогой.
5
Федя увидел: Феликс вынырнул из сеней, огляделся. Федю не заметил на тропинке и, как мышонок, по стене, под сосульками, юркнул в хлев.
"У Феликса завелась тайна? Ничего себе!"
Федя прокрался к дверям хлева, по-индейски крался, ступая сначала на носок, а потом уж на пятку.
- Красавушка, - шептал Феликс корове. - Красавушка, съешь мой хлеб, но только поскорее дай нам молока. Мы все ждем твоего молока: и папа, и мама, и бабушка Вера, и Федя, и я. Нам голодно, ты уж поторопись. Я тебе каждый день свой хлеб отдавать буду.
Федя, не дыша, метнулся от сарая за угол.
"Вот он какой, Феликс-то, растет! Маленький, а думает о всех".
А он, Федя, и не играет с ним, и думает о нем редко.
Выждал, пока прохрумкали братишкины шаги, скрипнула дверь.
Федя не торопился выходить из укрытия. За углом сарая был припек. Бревна теплые. Сосульки огнями играют, и на каждой дрожит серебряная капля. Весна совсем уже недалеко, может, за лесом стоит, и Федя ей виден.
6
Отец заложил руки за спину, откинув голову, глядел в окно. Глаза у него притихшие, коричневые, красивые.
- Двести десять рублей в месяц, - повторял он время от времени.
- И буханка хлеба на рынке стоит уже двести, - сказала мама, входя в дом и с грохотом бросая у печи охапку березовых дров. - Мало того - без денег, мы еще и без дров остались. Из Старожилова лень было перевезти сухие, теперь вот сырьем топись.
- Что было, то было, - сказал примирительно Николай Акиндинович. Снял со стены гитару.
- Навоз не чищен! - сказала мама.
- У меня есть две бабы-бездельницы, - рявкнул отец, сунул гитару в угол, ушел чистить навоз.
- Бездельниц нашел, голтепа! - вышла из своего чуланчика бабка Вера. - Как жить будем, Евгения? Люська бы не пропала, у нее на черный день скоплено и спрятано, а что у тебя есть? Продать - и то нечего.
Мать растапливала печь. Сырые дрова дымили, сипели…
- Господи! - у мамы полились слезы.
Феликс кинулся к ней.
- От дыма плачу, сынок, от дыма!
- Не от дыма! - сказал Федя. - Оттого, что бабка Вера плохая.
- Ну-ну! - топнула ногой бабка. - На отцовские теперь не больно наешь. Глядишь, на мое золотишко кормиться будем.
- Господи! - опять сказала мама, обнимая и Феликса и Федю. - Ну какое у тебя золотишко? Часы сломанные, две цепочки и крестик.
- Червонное золото, не теперешнее, - отрезала бабка Вера.
- Я скатерти для продажи вязать буду, - сказала мама. - А там корова отелится через месяц. Жданку продадим - вот и деньги. Проживем.
За окном смеркалось.
Постанывая на выбоинах, трудно где-то ехала машина. На улице зашумели. Быстро вошел в комнату отец.
- Где фонарик?
- Что случилось, Коля? - вскочила на ноги Евгения Анатольевна.
- Фонарик!
Мать кинулась искать "жучок", тетя Люся у фронтовика за "рюмашку" купила.
В дверях стоял Леха.
- Большое дерево спилили!
- Которое под охраной государства? - вскрикнул Федя.
Все бросились одеваться.
Дерево лежало в пушистом синем снегу.
- Я ведь слышал - пилят. Думал, у Кузьмы. - Дрожащий, замирающий луч фонарика тыкался в снег, в следы.
Отец вдруг побежал по дороге, но остановился, махнул рукой. Мать, Федя, Феликс и Леха подошли к нему.
- Ну что, мать, - сказал Николай Акиндинович, - выгнали из лесничих, теперь выгонят из объездчиков.
- Это - они, - сказала мама. - Что за люди, господи!
Сидели дома без огня, молча. Потрескивал все-таки занявшийся огонь в печи, бродили по полу отсветы.
Спать легли не поужинав, на одной маминой постели.
Федя давно уже втайне тосковал по теплу материнского тела. А теперь и отец был, и мама, и Феликс. И беда.
Глава пятнадцатая
1
И пошли дни за днями. Приезжал директор лесхоза Кривоусов снимать Николая Акиндиновича с работы. Грозил судом. Только зря - за квадрат, где случилась порубка, леснику отвечать.
Федя ходил в школу, страдал и бегал от своего девчачьего класса. Одно только и порадовало: учительница на дом сочинение задала по картине "Бурлаки". Федя полтетради написал.
Дома жизнь стала тихая. Бабка Вера сверлила Федю строгими глазами, как с иконы смотрела.
- Молись, - ловила она его по углам. - Хочешь, чтоб жизнь наладилась, - молись. Детская молитва скорей доходит. Боже тебя упаси оскоромиться - великий пост наступил.
А в доме никак уже нельзя было согрешить в еде. Картошка на завтрак, на обед, на ужин. Без масла, и даже без постного. Суп тоже: посоленная картофельная вода. Исчез хлеб.
Как-то вечером ввалился в дом дед Кузьма. Принес ручную мельницу. Евгения Анатольевна за работу отсыпала ему три пригоршни зерна.
На Федю свалилась нудная тяжелая работа - молоть зерно.
Мельница представляла собой ступу, обитую железом. В ступе железный шишак, пробитый изнутри гвоздем. Заусенцы и перетирали зерна.
Крутить ручку нужно изо всех сил, а силенок не хватало. Феликс прибежит помочь - да только мешается. Бабка Вера не подойдет - на ней стряпня. Отец где-то ходит, у мамы - в хлеву дела…
На улицу тоже не больно-то сунешься, в школу пока добежишь, натерпишься. Февраль: вьюга, ветры.
Только ведь и на февраль есть синий месяц март.
Снег осел. Леха повел Федю к дубам из-под снега желуди добывать. Желуди пережигали, толкли, пили желудевый кофе.
- Скоро по рытому пойдем! - говорил Леха.
- Как это?
- Сойдет снег - и по огородам, по колхозным полям картошку мерзлую собирать. Знаешь, какие лепехи из этой картошки! Объеденье!
Федя помалкивал.
В школе с утра прошел слух: привезут кино. Учеба в голову не шла:
- Какое? Про войну?
Спрашивали у Шурки, у него брат на кинопередвижке.
- Не! - говорил Шурка. - Про любовь!
На перемене он подошел к Феде.
- Придешь в клуб, не забоишься?
- Не забоюсь, - пообещал Федя, а на уроках все задумывался, все в потолок глядел.
По дороге домой Федя догнал деда Кузьму. Дед Кузьма тащил на горбу железное, с дырочками, седло колесного трактора.
- Бросили! Ничего им не нужно! Пакостники, - бормотал дед Кузьма.
Федя обогнать старика боялся, и сзади плестись, подслушивать тоже страшно, как бы Кузьма не погнался, но второй тропинки не было, в снег не сойдешь - поле. За зиму намело - телеграфным столбам по чашечки.
- Погодите у меня! - ворчал дед Кузьма. - Взялись из земли черпать! Черпают, черпают, как из прорвы. Вычерпаете, все вычерпаете! А тогда куда? Ко мне прибежите! А я вас по мордам! Разбросались!
Тропинка возле леса раздвоилась. Одна к избе Кузьмы повела, другая на проезжую дорогу, где все еще лежит на поляне спиленное недругами отца старое дерево, погубленное по злобе.
Федя согласен сделать крюк, лишь бы от Кузьмы подальше.
Со стороны Дубосек шел из своей школы Леха. Федя его подождал у тропинки к дому.
- Ну, чего? - спросил Леха. - В кино пойдем?
Федя вздохнул.
- Драка у меня там будет.
- Ну да? - глаза у Лехи заблестели. - С кем?
- Перваки задираются. Шурка, брат киномеханика. С ними и драться-то стыдно, да ведь налетят гурьбой - не отмахнешься.
- Как саранча, - согласился Леха. - Да они сами все равно побоятся. Старших братьев позовут. Карпу надо сказать, он им мозги прочистит.
- А сами, что же мы, не одолеем?
- Сами: ты да я. Вовку надо позвать, сына Кузьмы. Он хоть из второго, зато дерется, как бешеный, никаких ударов не чует. Лупи его, не лупи, он до тебя все равно доберется и морду расцарапает.
Федя поглядел на Леху, на красные его щеки, на вытаращенные, ясные глаза человека отважного и долго не думающего.
- Я знаешь, за кого дерусь? Я - за Чапаева, за Котовского, за Зою, а они - за твоего Ваську.
Федя сжался, ожидая удара, готовый, как сын Кузьмы, сносить удары, но долезть до вражьей физиономии.
- Чего им Васька дался? - сказал Леха. - Васька бандюга. По нем тюрьма плачет, а то и того хуже - семь граммов в сердце.
- Какие семь граммов? - удивился Федя.
- Не знаешь, что ли?
- Нет.
- Пуля весит семь граммов.
- Так, значит, ты за Чапаева?! - вскричал Федя.
- За Чапаева, конечно! - сказал Леха. - И за нашенских, за тех, кто в Сторожке живет.
Своих денег у Феди теперь нет. И в доме денег тоже не было. У Феликса были три пятерки, но про эти деньги мама знала и надеялась на них. Недавно обнаружили - Федин капитал был да сплыл. Бабка Вера запустила в Федю веником, как раз подметала, но мама в обиду его не дала.
- На хорошее дело ушли деньги.
Сказать, что в доме денег нет, Феде было стыдно, но он все-таки намекнул Лехе:
- За кино-то, небось, дорого берут?
- По рябчику - с малых, по трояку с больших… Да нам деньги ни к чему. Прыгать будем.
- Откуда?
- В потолке люк есть. Залезем на чердак, кино начнется - откроем люк и посыпемся.
2
По дороге в кино договорились.
Федя подойдет к клубу один. Если на него налетят, из засады выскочат на помощь Леха и Вовка.
Федя, насвистывая, заложив руки в карманы, идет как ни в чем не бывало. И пожалуйста! Загораживая дорогу в клуб - Шурка с мальчишками.
Во рту у Феди пересыхает, но он идет, не замедляя шага. Уже смеркается. Лица ребят видно смутно.
- Пришел?! - кричит Шурка. - На себя обижайся.
Федя медленно вытягивает из узкого кармана шубы правую руку без варежки. Два пальца, указательный и средний, прижаты друг к другу.
- Попиш-шу! - хрипит он сорвавшимся от страха голосом.
- У него "писка"! - Шурка пятится, а его ребята стоят в замешательстве и не дают отступить.
Федя, выставив правую руку, левая в локте согнута, голова прижата к плечам - чистый урка, медленно идет на деревенских. И вдруг он бросается на них, а они бегут врассыпную, голося, как дурные.
Федя ошеломлен победой. К нему подбегают Леха и Вовка.
- Ну ты даешь! Один на всех не забоялся!
Втроем - Леха, Вовка и Федя - они лезут по пожарной лестнице на крышу клуба. Внизу собираются недавние враги.
- Ребя, мы не хотели. Это - Шурка.
- Валяйте, лезьте сюда, - машет рукой Федя. - Не буду бить.
И ныряет в слуховое окно.
Сквозь щель в люке видно, как при свете керосиновой лампы киномеханик продает в дверях билеты, как рассаживаются на лавках люди…
Но вот затарахтел движок, лампу погасили, вспыхнул узкий свет кинопроектора. Ребята из Красенького уважительно дышат Феде в затылок. Теперь все здесь слушают его команду.
- Пора, - говорит Федя. - Леха, открывай. Я первый, остальные за мной.
Люк распахивается, Федя спускает ноги и прыгает. На него падает один, другой, третий, все тотчас расползаются по углам.
- Тише вы! Не слыхать!
- А ничего и не услышите! - сообщает Шуркин брат, киномеханик. - Забыли звук привезти.
Кино получилось немое. Какие-то военные в старой довоенной форме, с петлицами, но войны никакой нет, Какие-то тетки бегают.
- Чепуха! - говорит Федя. Он пробирается к выходу, и за ним идут все ребята. И Шурка тут.
- Мир? - спрашивает он с надеждой.
- Мир, - соглашается Федя.
- Ну, ты - во! - показывает Шурка Феде большой палец. - Жуть смелый…
Федя понимает, что славу нужно подкрепить новыми деяниями. Он вдруг срывается в галоп.
- За мной! На скотный двор! - кричит он на бегу. - Упрем санки и с горы кататься.
- Гей! Гей! - орут ребята и мчатся за лихим атаманом.
На скотном колхозном дворе даже сторожа нет. Ребята выбирают сани полегче, одни берутся за оглобли, другие падают в кошелку. Сани тащат на гору, к реке Баньке. Здесь поднимают, связывают оглобли, сани - вразгон, прыгают в них на ходу - куча мала. Сани мчатся вниз и долго потом едут с косогора, пока не зарываются в сугроб на занесенной снегом реке.
- Как на ковре-самолете! - говорит Федя.
Расставаться с ребятами не хочется, но до Сторожки далеко. Леха, Вовка и Федя уходят.
Пылает, покачивается от небесного ветра Венера.
- Это - Венера! - показывает Федя друзьям. - А эта, белая, - Дейнеб.
Ребята стоят, задрав головы, словно видят звезды первый раз в жизни.
3
Федя проснулся последним. Воскресенье. День сладкого сна. Феликса не было, успел выскочить. Федя сунул босые ноги в валенки, поколотил по воздуху кулаками, надел рубашку и пошел за печь к рукомойнику.
Руки вымыл, мокрыми руками провел по щекам, намочил указательные пальцы и потрогал глаза.
Оглянулся - мама стоит, Феликса к себе прижимает.
Федя заалел, набрал пригоршню воды, плеснул на лицо, растер.
- Федя, - сказала мама. - Федя! Ночью в хлеву Жданку зарезали.
Будто дверь открыли и холод по комнате закружил.
- Папа милицию пошел звать, - сказал Феликс. - Проспали Жданку.
- Проспали, - повторила мама.
Тут только Федя увидал бабку Веру. Она стояла у двери, приоткрывала и выглядывала в щелочку.
- Кинулись бы спасать, самих бы прибили, - сказала бабка Вера.
- Ты, наверное, слышала, как лезли, - вытирала и вытирала льющиеся слезы мама. - Ты же так чутко спишь.
- Нашли виноватую! - бабка Вера крепко притворила дверь, пошла в свою комнату к иконе. - Перед Владычицей говорю: вот тебе истинный крест, Евгения, ничего не слыхала.
- Чего уж там! - сказала мама, опускаясь на табуретку. - Одевайся, Федя. Теперь не вернешь.
- А Красавка?
- Красавку не тронули… Через крышу влезли, соломенная. Разобрали, зарезали и унесли…
Федя кинулся одеваться.
- Не выходи, Федя, - сказала мама. - Собаку приведут, надо, чтоб следов было меньше.
Милиционер пришел к вечеру и без собаки.
- Собака на весь район одна. На другом деле: кассира вчера в Дубосеках убили.
Милиционер написал какие-то бумаги, дал подписать отцу и, уходя, сказал неопределенно:
- Найдем - сообщим.
- Ничего они не найдут, - уверенно сказала бабка Вера. - А искать надо за стенкой, в котле у вальщика.
На ночь бабка Вера заперлась по-своему: обмотала рогач полотенцем, полотенце привязала к дверной ручке, перекрутила рогач несколько раз, чтоб полотенце натянулось.
- С крючка дверь можно сорвать, а вот такой запор отворить - шалишь!
Наутро Федя заболел. Пролежал он в жару целую неделю.
Глава шестнадцатая
1
Однажды вечером мама и бабка Вера забегали, разжигали торопливо печь, носили воду, двигали большим чугуном. Феликс пришел к Феде.
- Я к тебе, мама лампу в хлев унесла.
"Корова телится", - догадался Федя.
Громыхая, бабка перелила воду из чугуна в ведро и тоже ушла. Ребята остались дома одни.
- А вдруг!.. - зашептал Феликс, вглядываясь в сумерки за окном.
- Ничего не вдруг, - сказал Федя. - Если тебе страшно в темноте, давай песни петь.
- Давай! - обрадовался Феликс. - Какую?
- "Сквозь ночной туман мрачен океан, мичман Джон угрюм и озабочен", - запел Федя самое развеселое, что только знал, - "получил приказ прибыть через час, мичман Джон не может быть не точен".
- Терпи немного! - звонко и тоненько подхватил Феликс. - Держи на борт. Ясна дорога, и виден порт. Ты будешь первым, не сядь на мель. Чем крепче нервы, тем ближе цель.
В сенцах затопали, дверь растворилась, что-то заскреблось по полу.
- Куда? - спросила бабка Вера.
- К печке. Я свет принесу.
Опять хлопнули двери, и, наконец, пришел свет. Мама принесла лампу в Федину комнату.
- С телочкой вас, ребятки!
Федя кинулся одеваться.
- Лежи, - сказала мама. - Мы в вашей комнате ее поселим.
Бабка Вера и мама внесли на подстилке телочку. Положили.
- И эта в Красавку! - сказала мама.
- А над копытцами чулки белые, - углядел Федя.
Телочка вдруг завозила ногами, пытаясь вскочить.
- Ишь ты! - засмеялась мама.
- Шустрик! - сказал Феликс, а Федя подхватил:
- Давайте так и назовем - Шустрик!
Нагляделись на телочку, и мама сказала:
- Пойдемте поужинаем, - и посмотрела на Федю.
- Я встану, - сказал он.
Оделся. Ноги подгибались почему-то.
- Как у Шустрика! - засмеялся Федя, а мама обняла его и погладила по голове.
Федя вошел в большую комнату, куда Евгения Анатольевна перенесла лампу, и увидел: у мамы начата новая скатерть.
- Первую продала?
- А на что я молоко тебе покупала?
- А где же…