Губы Даниила крепко сжаты, глаза смотрят в утоптанную землю пещеры.
- Думаешь, этот старый скряга даст деньги на свободу Израиля? - продолжал вожак. - Да он с жизнью расстанется раньше, чем с деньгами! Не заслужил он - умереть достойно, жизнь положив за страну. О чем вообще речь - одним стариком больше, одним меньше.
Внезапно, как это уже бывало, настроение Роша изменилось. Шагнул ближе, положил руку юноше на плечо.
- Знаю, о чем ты думаешь, - уже спокойней бросил он. - Лучше не убивать, когда можно. Есть в тебе этот изъянец, слабина такая - мягкость твоя. Все эти годы к тебе приглядываюсь - и вижу. Будто пустоты в литье. Или выбивай ее из себя - молотом, как при ковке металла, или тебе с нами не по пути. Придет день, будет не до мягкости.
Даниил резко вскинул голову.
- Подожди! - рука Роша еще тяжелее легла на плечо юноши, словно останавливая грозящую вылиться наружу вспышку гнева. - Я же не говорю, что это трусость. Думаешь, я тебя не знаю? Знаю - вдоль и поперек. Но мягкость не менее опасна. Клянусь всеми пророками, я ее выбью из тебя, жизни не пожалею. И в один прекрасный день ты мне еще спасибо скажешь!
Рош отпустил плечо юноши, протянул ему руку. Даниил глянул на заросшее бородой, выдубленное непогодой лицо, сверкающие черные глаза того, кто целых пять лет был его героем. С чего он так разозлился на Роша? То ли непоколебимая уверенность вожака, то ли суровая дружба протянутой руки и грубого голоса - но больше он не сопротивлялся. Какое же облегчение - протянуть в ответ руку! Рошу явно по нраву, что привыкшая к молоту и наковальне рука Даниила даже не дрогнула от железного рукопожатия.
Рош прав, подумалось юноше, когда он снова взялся за работу. Сам и не подозревает, насколько прав. Сумей вожак догадаться, что у Даниила на уме - давно бы выгнал его из банды. Рош знает его страсть к грядущей борьбе. Но кое о чем ему никогда не узнать - о той паутине, что обволакивает Даниила, стоит ему проснуться среди ночи. Лия. Бабушка. Мальтака! Краска бросилась в лицо. Всем этим слабостям нет места. Юноша сжал молот, обрушил на раскаленную железяку - удар за ударом, выбить всю эту мягкость. Бросил кусок металла обратно в огонь, вот он плавится, сверкает красными отблесками. Вытащил щипцами, и снова - удар за ударом, покуда в руках есть сила. Он выбьет из себя этот изъянец.
Как предательский пузырек воздуха ускользает от молота и вновь появляется в куске железа, так вернулись и сомнения. Все-таки, прав ли Рош? Понятно, вожака не переспорить, но его, Даниила, так просто не изменишь. Как бы хотелось поговорить с Иоилем. Может, друг найдет ответ где-нибудь в Писании? В детстве Даниила учили, что в Писании есть ответы на все вопросы. Моисей все предусмотрел в Законе - что только ни случись в жизни. Не убий? Но к войне это не относится. Какая разница, ну, найдет ответ, отыщет нужную главу, нужную строчку. Будь хоть все ответы на языке, у Роша все равно свои собственные законы.
Тут ему вспомнились услышанные слова - не из Писания, их тот плотник произнес. "Каждый из вас драгоценен перед Господом". Вот что его мучает. Рош смотрит на человека и думает - как его использовать. Словно тот - кинжал или молот. Иисус глядит на человека, и перед ним - дитя Божье. Даже старый сквалыга с его набитой сумой?
Он продолжал наносить удар за ударом, покуда искры не посыпались во все стороны, покуда железо не размягчилось на каменной наковальне будто глина. Он никак не мог остановиться, а Самсону, раздувавшему мехи, только и оставалось, что недоуменно глядеть на юношу.
Глава 10
В душный августовский полдень Эбол, часовой, принес Даниилу весточку - на обломке глиняного кувшина нацарапано два слова: "БАБУШКА УМИРАЕТ", и подпись - "СИМОН".
Эбол протаскал с собой черепок три дня, а сколько времени он до того переходил из рук в руки - кто знает. Лучше бы мне его вовсе не получать, сердито подумал Даниил, запихивая послание поглубже в поясной карман.
Еще полдня он носил его там, ничего никому не говоря, покуда не стало казаться - глиняный черепок весит не меньше булыжника. Тогда он все рассказал Рошу и отправился вниз, в селение.
Дверь бабушкиного дома заложена засовом изнутри, в ответ на стук - молчание. Что теперь делать? Непонятно. Из соседней хибарки выбежали две женщины, за ними ковылял старик.
- Ты бы еще дольше не приходил, - с укоризной проговорила соседка. - Они там уже десять дней, как заперлись. Ума не приложу, жива старуха или нет.
- Почему же вы дверь не сломали? - спросил Даниил.
- Девчонка одержима бесами, - ответил старик. - Она никого к себе не подпускает.
- Мы бросаем хлеб в окно, - добавила женщина. - Но больше я ничего делать не собираюсь. Вдруг бесы вырвутся наружу?
- Моя сестра и мухи не обидит, - возразил Даниил. - Она вовек никому зла не причинила.
Наверно, все эти годы ее никто и в глаза не видел. Похоже, от соседей помощи не дождешься. Он посмотрел на маленькое окошко. Передвинул наружную лестницу, попытался заглянуть внутрь. Не увидел ничего, кроме пола. В доме ни звука. Собрался уже слезать, как вдруг заметил движущуюся тень.
- Лия, - позвал тихо, потом повторил настойчивей. - Лия! Это я, Даниил, твой брат. Открой.
Внутри ни тени, ни звука.
Его вдруг охватил ужас. Что там скрывается, в этой комнате? Как же хочется со всех ног пуститься наутек, подальше от молчащего дома. Но соседи не сводят с него глаз. Выбора нет, придется ломать дверь.
Со второго удара мощного плеча дверь поддалась, полусгнившая рама треснула, и он со всего размаху влетел в дом, почувствовал застарелую вонь. Солнечные лучи разогнали темноту, осветили скрюченную фигурку со спутанными пшеничными волосами. Огромные, широко открытые глаза на мертвенно-бледном лице. Лия метнулась в угол, съежилась у стены комочком страха. А в середине комнаты, там, где раньше сидела девочка, на груде соломы какая-то серая тень. Даниил в ужасе замер у порога. Потом, к огромному его облегчению, бабушка медленно повернула голову, прошептала еле слышно:
- Даниил… ты пришел…
Больше она не произнесла ни слова.
Даниил прогнал двух любопытных соседок, отправил старика за сельским знахарем. Распахнул дверь, пусть свежий воздух войдет в сырое зловоние комнаты. Выбросил полусгнившие, объеденные крысами краюшки хлеба, валяющиеся на полу.
Знахарь склонился над старой женщиной, покачал головой:
- Не знаю, как она еще жива. Одной только силой воли. Хотела тебя дождаться. Пусть уйдет с миром, бедняжка. А ты лучше пригляди за сестрой, дай ей поесть что-нибудь.
Что Даниил знает об уходе за больными? Неуклюжими руками соорудил постель из свежего тростника, переложил туда невесомое тело старухи. Сходил к колодцу, принес кувшин воды, омыл ей руки, тонкие и сухие, словно прошлогодние листья. Одна из соседок окликнула с порога, принесла миску отвара, углей в глиняном черепке - развести огонь. Он попытался напоить бабушку отваром.
Все это время Лия так и просидела, вжавшись в стену. Пару раз он уголком глаза замечал - повернула голову, наверно, следит за ним, но за спутанными волосами не разберешь. Даниил пытается не смотреть на сестру, отогнать подальше страх, невольно возникающий в нем от одного вида взъерошенной фигурки. Как долго она пробыла в темноте? Что за бесы ею владеют?
Даниил вышел во двор, подоил маленькую козочку, сперва пальцы не слушались, но постепенно, к его радости, старые навыки вернулись. Принес кувшин молока в дом, поставил на прибитую к стене полку. Козочка, робко принюхиваясь - пахло чем-то незнакомым - вошла вслед за ним, дверь теперь не закрывалась. Даниил сообразил - дверь надо починить, пока не стемнело. Козочка покружила по комнате, нашла Лию, он увидел - тоненькие пальчики нащупали черную шерсть.
Приближалась ночь. Он кое-как заделал дверь, навесил ее обратно. Новая беда - в плошке ни капли масла. Сколько же дней они без света? Даниил не догадался попросить у Роша денег, сейчас уже слишком поздно, в доме не поищешь - да у них вряд ли и медная монетка завалялась. Стемнело, и тут в дверь робко постучали. Соседка, та, что боялась бесов, протянула ему маленькую плошку с маслом, в которой горел крохотный фитилек. Даниилу стало ужасно стыдно - столько лет, думая о селении, вспоминал он о бедности и убогости, сплетнях и ссорах, злобе и отчаянье. Он совсем забыл - доброта здесь тоже живет.
Даниил поставил плошку с маслом на пол, присел на циновку рядом с бабушкой. Вдруг почувствовал, как устал - куда больше, чем после целого дня с молотом за наковальней или долгой ночной охоты в горах. Ему снова стало жутко, он страшился провести ночь в доме. Рош прав, есть в нем эта никому не нужная мягкотелость. Хватит ли у беса ужаса, который так долго удерживал в плену его сестру, хитроумия, чтобы найти и его слабую струнку? Вот бы убежать, на улицу, обратно в горы - там его бесу не отыскать. Но убегать нельзя. Остается только сидеть здесь, а страх подползает все ближе и ближе, и неизвестно, охранит ли его маленький кружок света.
Бабушка то и дело поворачивается, морщинистые старые веки приоткрываются, выцветшие глаза ищут внука. Он окликает ее, и тогда старуха, успокоившись, снова закрывает глаза. А ведь она не сомневалась - Даниил придет. Что он такого хорошего сделал, чтобы так крепко верить - внук вернется? Вот бы объяснить ей, почему он убежал. Рассказать про Роша и остальных - может, тогда она поймет, их жизнь там, в горах, это и ради нее, бабушки. Но теперь слишком поздно. Ничего уже не сделаешь, остается только сидеть рядом - пусть знает, он тут.
Пускай слышит его голос, тогда не придется все время открывать глаза - у нее сил совсем нет. Он заговорил - как в ту ночь, когда перепиливал путы Самсона, не ожидая ни ответа, ни понимания, просто потому, что так самому легче.
- Думаешь, я забыл то время, когда мы с Лией пришли жить к тебе? Нет-нет, я помню. Какие черные у тебя были волосы, бабушка. Ты все лето работала в поле - растила тмин, а вечерами рассказывала нам всякие истории.
Ни звука в ответ, ни от неподвижного тела, распростертого на полу, ни от скорчившейся в углу маленькой фигурки. Показалось ему или нет - на крепко сжатых, пересохших губах мелькнуло подобие мягкой улыбки.
- Это ты мне рассказала историю Даниила, - снова заговорил юноша, - пророка, в честь которого я назван. Помнишь, Даниил отказался повиноваться царю, не перестал молиться Богу, и тогда Дарий бросил его в львиный ров. Бог послал ангела, тот заградил пасть львам, и Даниил остался цел. А трое юношей, что шагнули в печь огненную и даже волоска на голове не опалили. Я до сих пор помню, как их звали - Седрах, Мисах и Авденаго. Мне так нравились эти имена. И ты научила меня гордиться моим именем.
Тихий звук из угла. Даниил не повернул голову, продолжал негромко:
- А перед сном мы повторяли за тобой псалмы. Я многое забыл, но один псалом, мне кажется, еще помню, ты его особенно любила.
Он начал, запинаясь, но постепенно слова вернулись к нему:
Господь - Пастырь мой;
я ни в чем не буду нуждаться:
Он покоит меня на злачных пажитях
и водит меня к водам тихим,
Подкрепляет душу мою,
направляет меня на стези правды
ради имени Своего.
Робкие шаги за спиной. Что делать? Оглянуться боязно. По спине ползут мурашки. Даниил протянул руку, почувствовал легкое касание тоненьких пальчиков Лии. А дальше, какие там слова?
Если я пойду и долиною смертной тени,
не убоюсь зла,
потому что Ты со мной;
Твой жезл и Твой посох -
они успокаивают меня.
Ты приготовил предо мною трапезу
в виду врагов моих;
умастил елеем голову мою;
чаша моя преисполнена.
Так, благость и милость Твоя
да сопровождают меня
во все дни жизни моей,
и я пребуду в доме Господнем
многие дни.
Лия тихонько присела рядом. Вот они уже вместе, брат с сестрой, сидят и, не произнося ни слова, слушают дыхание умирающей. Ее рука в его руке, словно маленький ребенок протянул ладошку - доверчиво и беспомощно. Может, в ней и есть бесы, но ясно - не все им подчиняется. Страхи отступили в дальние уголки дома.
Только слабые звуки - тихо потрескивает фитилек в плошке с маслом, легонько всхрапывает во сне черная козочка, непрестанно шуршат над головой бесчисленные маленькие создания, нашедшие приют в гниющем тростнике. Вот проползла тоненькая змейка, свернулась в кольцо, исчезла в соломе. В тени у стены мелькнула крыса, присела на задние лапки, взглянула на них. Как странно, Лия смотрит на эти создания без удивления, без страха. Ближе к рассвету Даниил внезапно понял, один звук в комнате исчез - бабушкино дыхание.
Глава 11
Наутро по селению, к кладбищу за воротами, потянулась маленькая похоронная процессия. Без флейт и наемных плакальщиц, только несколько соседских женщин причитают то ли искренне, то ли по обычаю. На тележке - тело покойницы, во главе процессии - один-единственный истинный плакальщик, широкоплечий юноша, глядит по сторонам свирепо и угрюмо.
Погребение завершилось, Даниил отправился обратно. Увидел - кто-то торопится навстречу. С огромным облегчением юноша узнал кузнеца.
- Прости меня, друг мой, - Симон схватил его за руки. - Я пытался поспеть на похороны. Не возражаешь, если пойду с тобой?
Симон оказался единственном гостем на поминальной трапезе, устроенной соседями рядом с домиком. Все ели в молчании, а когда женщины убрали посуду и ушли, оставив их одних, друг повернулся к Даниилу:
- Что теперь?
- Думаешь, еще что-то надо делать? - устало спросил юноша.
- Сегодня нет, но завтра… Решил, как поступить?
Даниил отвернулся. С той самой минуты, как получил посланный Симоном черепок, он старался выкинуть этот вопрос из головы.
- Я сегодня спешил сюда еще и по другой причине, - объяснил кузнец. - Помнишь, там, в Капернауме я говорил, что собираюсь остаться с Иисусом. Но одно меня гложет - кузница-то закрылась. Дело тут не в деньгах. Я научился без них обходиться. Другое беспокоит - дело стоит, соседям негде плуг починить. Мне давно пришло в голову - ты мог бы помочь. Не поработаешь ли в кузне, пока меня нет, чтобы мастерская травой не поросла? Я буду страшно благодарен.
Симон всегда так - предлагает царский подарок, словно он, Даниил, оказывает ему любезность. Юноша глянул на дорогу, пнул босой пяткой пыльный кустик травы. Он чуть не плакал. И в то же время в нем поднималась дикая, почти неуправляемая злоба - даже страшно взглянуть другу в лицо. Все: знахарь, Лия, соседи, и вот теперь Симон - считают, он вернулся домой навсегда. А как насчет него самого? Жизни в горах? Там Рош, Самсон, там работа, кто ее делать будет? Поди уж, важнее пары плугов и колес, могущих понадобиться селянам. Все, что он так любит: ветер в горах, жизнь без забот о завтрашнем дне, дикие набеги - боролось в душе юноши с оковами, которые по доброте душевной накладывал Симон.
Но битва оказалась недолгой. Он пойман, и Симон знает - ему никуда не деться. Пусть Даниилу хочется бросить всем вызов, горным львом драться за свободу, он уже побежден - и побежден слабейшей. Не оставлять же Лию вот так сидеть в темноте за закрытой дверью.
Симон глядит куда-то вдаль, ждет, не говоря ни слова, пока Даниил подымет глаза.
- А пойдут они в мастерскую - ко мне? - вырвалось у Даниила.
- Это уж от тебя зависит, - улыбнулся Симон.
- Найти бы кого-то, кто присматривал за Лией, пока я работаю…
- Я об этом тоже подумал. Мой дом, в сущности, часть мастерской. Почему бы вам обоим туда не переехать? Могли бы пользоваться моими вещами. Тебе лучше самому за ней приглядывать.
И ни слова о треснувшей глине, покосившейся крыше и разбитой двери, прямо тут, у Симона за спиной. У Даниила перехватило горло, ему только и удалось, что выдавить:
- Спасибо. Ты так добр…
- Это для дела хорошо, - решительно возразил кузнец. - Ты наверняка отличный работник. Моя репутация - в надежных руках.
И деловым тоном принялся описывать Даниилу заказчиков, объясняя, что кому может потребоваться.
- Еще одно, - добавил он. - Время от времени, не слишком часто, в кузницу заглядывают легионеры, упряжь починить или застежку. У них вообще-то в гарнизоне своя мастерская, но иногда нужно мелочь какую быстро поправить.
- Ни за что не буду прислуживать этим римским свиньям, - ощетинился Даниил.
- Будешь, - спокойно отозвался Симон. - Будешь, и при этом со всей возможной вежливостью. Тебе предстоит понять еще одно, друг мой. Разбойнику в горах легко думать, что он ни перед кем не отвечает. Но в селении каждый в ответе за безопасность соседа. Если легионеру что взбредет в голову или просто придет охота повеселиться, сгодится любой предлог. Оскорбишь одного, половина селения лишится жизни. Это единственное, о чем я тебя прошу.
Даниилу казалось - теперь все, последний удар, и оковы замкнулись.
Симон рассмеялся:
- Не гляди так мрачно. Лошадь заслуживает удобной упряжи, ей дела нет до того, кому она принадлежит - римлянам или селянам. Кроме того, негоже доброму зилоту напрашиваться на неприятности.
Даниил удивленно взглянул на друга. Неужели тот…
- Ты что, думал, все кончено, больше тебе не послужить своему народу? Нет, друг мой, патриоты живут не только в горах. Зилоты и в кузницах обретаются. Делай все, что считаешь нужным, - мастерская твоя. Только чтобы у соседей не было неприятностей. Договорились? Могу я на тебя рассчитывать?
- Можешь, - отозвался юноша, не зная, как благодарить Симона - теперь на душе уже не так скверно.
- Мне надо вернуться в Капернаум сегодня же. Верно, кто-нибудь из соседей поможет перенести вещи.
До наступления темноты Даниил успел подняться в горы и объяснить Рошу, что произошло. Вожак выслушал его в молчании, а потом заговорил:
- И что - твоя полоумная сестра важнее борьбы за свободу?
- Нет, - вспыхнул Даниил. - Но я не могу оставить ее одну.
- В синагоге гордятся милосердными делами. Пусть они о ней позаботятся.
Даниил вспомнил нетронутые куски хлеба на полу.
- Она с голоду помрет.
- Говорил я, есть в тебе мягкость.
На этот раз Даниил не отвел взгляда, спокойно посмотрел в глаза вожаку, произнес тихо:
- Я тебе докажу - ты не прав. И в селении не забуду, ради чего живу. Вот увидишь. Сердце мое здесь, в горах. И этого мне не забыть. Но сейчас пора возвращаться, завтра переезжаю в дом Симона Зилота.