Он шагнул вперед и вслед за Симоном ступил на тропу. У первого поворота юноша обернулся. Самсон стоял наверху, не сводя с него глаз. Он махнул гиганту рукой и поспешил вниз.
Пока они спускались, Даниил снова попытался уговорить Симона:
- Если ты зилот, у тебя с Рошем одна и та же цель. Так почему же тебе не присоединиться к нам?
- Когда настанет день, - отвечал его спутник, - и появится тот, кому назначено нас вести, тогда мы все будем вместе. А пока, как я уже говорил, уж больно разные у нас с Рошем дороги. Начать с того, что я привык сам зарабатывать себе на хлеб и мясо.
Такое оскорбление нелегко снести.
- Разве воин не заслуживает пропитания? - горячился юноша. - Рош жизнь свою готов положить за Израиль. А земледельцы жалеют поделиться с ним и самой малостью. Они ему куда большим обязаны!
- Может быть, может быть, - Симону не изменяло спокойствие. - Я не хотел тебя обидеть, друг мой. Время воинов придет. Но хороший кузнец и сейчас пригодится.
Даниил нахмурился и промолчал. Они сошли с каменистой тропы, ступили на дорогу, полого спускающуюся среди зеленеющих пастбищ вниз к селению, и вскоре добрались до ручейка, текущего с горы. Здесь его можно было перейти вброд. Чуть в стороне ручей разливался в мелкий затон, дно покрыто галькой, вокруг густо разрослись папоротники, покрытые розовыми цветами олеандровые кусты, лиловые ирисы. Симон остановился, огляделся:
- Пожалуй, подойдет, - и принялся разматывать головную повязку. Даниил недоуменно взирал на друга.
- Тут можно искупаться, - объяснил Симон. - Пока дойдем до селения, будет слишком поздно.
- Слишком поздно?
- Закат уже близко. Наступает суббота.
Даниил побагровел от смущения. Он совсем потерял счет дням. Симон, наверно, догадался - в пещере что один день, что другой - все едино. Теперь он, не глядя на Даниила, старательно складывает плащ перед тем, как положить его на куст. Если спросить Даниила, так Симону незачем купаться. Юноша глянул на свои руки - сплошь покрыты сажей и потом.
Скажи Симон еще одно слово, просто погляди на Даниила, тот сразу бы повернул назад, в горы. Но прошла минута-другая, и Даниил тоже ступил в заросли папоротника, стаскивая с себя немыслимо засаленную тунику, и вот он уже плещется в ручье. До чего хорошо - кругом вода, давно такого не было, в пещере влага отмеряется по каплям. Даниил зачерпнул горсть песка и камешков, стал оттирать грязь. Потом опустился на колени, сунул голову в воду. Встал, вода стекает с волос. Симон сидел на берегу, совсем одетый, и улыбался другу. На этот раз Даниилу удалось выдавить из себя робкую улыбку.
Они добрались до селения в ту самую секунду, когда раздался протяжный чистый звук - шофар, бараний рог, первый призыв к субботе, сигнал работникам возвращаться с полей. За пять лет ничего, право, не изменилось, только теперь Даниилу все кажется куда меньше, чем он помнит, улицы узкие и грязные, дворы еще хуже - обшарпанные, замусоренные.
Правда, появилось несколько новых домов, свежеобмазанных глиной, тростник на крышах еще зеленый. Юноша припоминал, кто в каком доме живет. Они прошли мимо мастерской Амалика, такой обветшалой, что уже и не починишь, даже если новый владелец появится. Вышли на пустынную площадь в центре селенья, у колодца кто-то торопливо поил четырех усталых ишаков. Повернули в узкую, темную улочку, в дальнем конце - такой знакомый маленький домик. Глинобитные стены совсем почернели и растрескались, еще немного - и упадет крыша. Симон остановился:
- Здесь я тебя покину, мой друг. Дальше иди сам.
Даниил неуверенно глянул в сторону домика:
- А они… как я…
- Они тебя ждут. Я им сказал - ты придешь.
Даниил уставился на друга. Какое право он имеет… Почему он так уверен? Симон ободряюще улыбнулся и зашагал прочь. Даниил в смятении стоял, не зная, что делать. Пока он раздумывал, дверь открылась, и на пороге показалась старуха.
Какая она сгорбленная, какая худая!
- Даниил? - каркающий голос, неужели это бабушка? - Это ты, Даниил?
- Я, бабушка, - еле выговорил он. - Мир тебе.
Тут над селеньем снова пронесся звук рога.
- Мальчик мой! Пора идти в дом! - ее глаза, выцветшие и затуманенные, глядели на внука. Костлявыми руками старуха прижала его к себе.
У двери он помедлил, откуда-то всплыла давняя детская привычка, сам с трудом осознавая, что делает, юноша коснулся мезузы, маленькой коробочки, прибитой к дверной раме - хранилищу священных слов Торы. И шагнул через порог.
Казалось, комната пуста. С балки свисает чуть дымящий светильник. Циновка уставлена посудой - все накрыто к ужину. Даже субботняя плошка с маслом наготове. Он с ужасом огляделся.
- Пойди сюда, Лия, - позвала бабушка. - После второго сигнала пора кончать работу. Иди, поздоровайся с братом.
Тут он заметил девочку, сидящую за ткацким станком в углу. По плечам рассыпаются золотистые волосы. Даниил стоял, словно язык проглотил. Он помнил ее совсем девчушкой. Теперь она уже взрослая девушка, и до чего же красива!
- Лия, - недовольно повторила бабушка. - Это Даниил, он к нам вернулся. Столько лет спустя!
Юноша облизал пересохшие губы:
- Мир тебе, Лия.
Девушка подняла голову от работы, глаза удивительной голубизны - а в них такой страх, что у него просто дыхание перехватило.
- Не обращай на нее внимания, - буркнула старуха. - Она к тебе скоро привыкнет. Постыдилась бы, Лия. Принеси брату воды. До чего же ты невоспитанна!
Девушка не двигалась. Даниил с тоской в груди ждал и, наконец, заикаясь, произнес:
- Лия, не узнаешь меня? Забыла уже, как всегда приносила мне воду, когда я возвращался домой?
Она снова подняла голову. Брат заметил в голубых глаза первые следы узнавания.
- Ты и вправду Даниил? - голосок тоненький и дрожит. - Где ты так долго пропадал?
- Принесешь мне воды, ладно, Лия?
Она послушно встала из-за станка, подошла к большому глиняному кувшину у двери, налила в долбленую деревянную плошку воды - движения плавные, грациозные. Но протянутая рука дрожит, вода чуть вся не расплескалась. Он неловко взял плошку, наклонился омыть ноги. Чего он ждал? На что надеялся? Ничего не изменилось, словно и не прошло пяти лет. Нет, стало еще хуже. Теперь его сестре Лии пятнадцать. А в глазах все тот же страх.
До них донесся последний призыв рога - начинается суббота. Бабушка зажгла лучинку, поднесла к субботнему светильнику.
- Скажи благословение, Даниил, - попросила она. - Хорошо, когда это делает мужчина.
Он помедлил, но слова сами, хотя и с запинкой, пришли ему на язык:
- Благословен Ты, Господь наш, Царь Вселенной, Который освятил нас заповедями Своими и повелел нам зажигать субботний свет.
Они уселись на жесткий земляной пол вокруг потрепанной циновки, и снова бабушка взглянула на внука. Давным-давно, в первое время жизни в пещере, он еще повторял про себя положенное благословение. Его он помнил:
- Благословен Ты, Господь, Бог наш, Владыка Вселенной, вырастивший хлеб из земли.
Благословлять Господа почти и не за что: жидкая чечевичная похлебка, немного черствого ячменного хлеба. Он заметил - бабушка с Лией ничего не едят, только смотрят на него, провожая глазами каждый кусочек - от миски до рта.
- А вы почему ни до чего не дотрагиваетесь? - спросил Даниил.
- Мы уже поели, - ответила старуха.
Но Лия врать не умела.
- Бабушка велела оставить тебе, - голосок такой чистый, детский. - Сказала, ты, наверно, ужасно голодный.
У Даниила враз пропал аппетит.
- Поешь со мной, - попросил он, подвигая миску поближе к сестре.
Испуганно взглянув на бабушку, девочка отломила корку хлеба, обмакнула в похлебку. Он увидел тоненькие синие прожилки, просвечивающие сквозь кожу, запястья хрупкие, словно птичьи лапки.
Откуда вообще в доме еда? Он никак не мог сообразить, как задать этот вопрос.
- Хороший хлеб. Сами выращиваете?
- Доля нищих, - резко ответила старуха.
Лучше бы ему не спрашивать. Только представить себе - бабушка ходит за жнецами в поле и подбирает то, что они уронили - упавшее наземь по закону принадлежит нищим.
После еды все сидели в молчании. Бабушка не задавала никаких вопросов. Рада она его приходу? Старуха, похоже, слишком устала, чтобы радоваться чему бы то ни было. Опустила голову, уткнула подбородок в складки накидки и беспокойно, то и дело просыпаясь, дремлет. Наверное, по-прежнему работает в поле, выращивает кетцу - черный тмин, в честь которого и названо селение. День-деньской шагает по полю, работы много - сначала сеять, потом полоть, а только голубые цветочки опадут, выколачивать покрытые пухом маленькие, острые на вкус зернышки, они хорошо идут на рынке - хозяйки приправляют ими еду.
Даниил оглядел комнату. Помнится, в доме был второй этаж, но настил давно обрушился, остался только узкий его кусок, там еле-еле можно уместиться на ночь. В земляном полу яма с холодной золой старого очага. В комнате почти нет мебели - только дряхлый деревянный сундук да ткацкий станок, за которым работает Лия.
Стало совсем темно, раздался еле слышный звук. Бабушка подошла к двери, впустила в дом черную козочку. Та сразу побежала к Лии, девочка обняла ее за шею. Козочка ткнулась в нее носом, а потом устроилась рядом, положив морду хозяйке на колени. Лия сидела, поглаживая мягкую шерсть, накручивая на пальцы черные прядки маленькой бородки, и тихо что-то бормотала, словно голубка на крыше. Даниил смотрел на сестру, смущение и неловкость куда-то исчезли. Как же она похожа на маму! Тут он наконец разобрал, что она бормочет.
- Его не надо бояться. Он наш братец Даниил. Он вернулся. Когда он пойдет тебя доить, стой смирно и не брыкайся. Посмотри, какой он большой и сильный. Он о нас позаботится, и все будет хорошо.
На юношу снова напал испуг. Отвернулся, не в силах смотреть на шелковистые, золотые волосы девочки, сияющие на свету, не в силах слышать этого нежного голоса. Маленькая беспомощная фигурка грозила разрушить его жизнь, все смелые планы.
Руки и ноги затекли. Как же тут жарко и душно. Светильник брызгает маслом, распространяя вокруг тошнотворный запах. Голова болит, так хочется снова очутиться на воле, там, где легкий вечерний ветерок качает у входа в пещеру тоненькие ветки. Он с облегчением заметил, что старуха вытащила из ниши в стене спальные подстилки.
- Я приготовила твое старое место - на крыше.
Даниил схватил потертую скатанную подстилку, пожелал им спокойной ночи и вышел из домика. Вскарабкался по шаткой приставной лестнице на крышу. Тут ненамного прохладней. Жара накрыла селенье удушливым покрывалом. Он сел, обхватив руками колени, и посмотрел вниз.
Зачем я сюда пришел? Как бы поскорее отсюда убраться. Ужасно есть хочется. Там, в горах все сидят вокруг костра, набив животы ворованной бараниной, запивают ее виноградным вином, хвастаются, рассказывают забавные истории. Потом завернутся в плащи и мирно уснут, вдыхая чистый горный воздух, а над головой звезды - сверкают так близко, что, кажется, можно до них дотянуться. Интересно, Иоктан покормил Самсона? Или гигант все так и стоит у входа в пещеру? Внезапно Даниил упал на подстилку, уткнул лицо в ладони и разрыдался в тоске по дому - родной пещере.
Глава 4
Утро субботы такое тихое. Не слышно ни скрежета точильного камня, ни громких голосов. Ни один дымок не поднимается от глиняных очагов. Спустившись по лестнице с крыши, Даниил обнаружил завтрак - горстку оливок и ломоть черствого, вчерашнего хлеба. Маленькая козочка бродит по крохотному садику позади дома.
Было раннее утро, но Даниилу казалось - еще немного, и он просто не выдержит. Однако скоро к двери подошел Симон. Услышав стук, Лия стремглав бросилась в угол. Даниил поспешно вышел на улицу, захлопнул за собой дверь.
- Я иду в синагогу, - объявил Симон, - может, пойдешь со мной?
- Я не был в синагоге пять лет, - нахмурился Даниил. - Одной субботой больше, одной меньше - какая разница.
- Ты не прав, друг мой, - улыбнулся Симон. - Никогда не откладывай на завтра то, что можно сделать сегодня.
Даниил стиснул зубы, наклонился, подобрал камешек, бросил в зеленую ящерку, юркнувшую куда-то за дом. Симон поднял брови. Наверно, по закону не полагается бросать камни в субботу.
- Мне хотелось, чтобы ты посмотрел на одного человека, - продолжал Симон. - Говорят, он сегодня придет в нашу синагогу.
Даниил глянул на друга. Вроде бы, простые слова, но в них скрыт какой-то неясный намек.
- А что за человек?
- Право, не знаю. Он из Назарета.
- Тогда уж точно лучше остаться дома, - проворчал Даниил.
Симон многозначительно промолчал, и Даниил спросил:
- Он зилот?
- Похоже на то. Пойдем, сам посмотришь, кто он такой.
- В этой одежде?
- Я принес тебе плащ и сандалии.
Даниил широко открыл глаза. Если Симон, всегда ревностно соблюдающий Закон, решился тащить сверток с одеждой в субботу только затем, чтобы он, Даниил, увидел того человека, дело, выходит, немаловажное. Даниил взял плащ, вернулся в дом. Бабушка дремала в углу. Приоткрыла глаза, посмотрела на юношу и, обознавшись со сна, пробормотала имя его отца. Лия робко подошла, помогла застегнуть кожаные сандалии.
- Хочешь пойти со мной? - вырвалось у Даниила, но тут же пришлось прикусить язык - голубые глаза наполнились ужасом.
- Ничего, ничего, не обращай внимания, - горестно пробормотал он и бросился к двери.
Симон одобрительно окинул взглядом друга, когда тот переступил порог, и спросил:
- Ну и как дома?
- Называть это домом! - взорвался Даниил.
- Бабушка только и делает, что спит, а сестра одержима бесами.
- Ей не лучше?
- Еще до того, как я попал к Амалику - Лии тогда было пять - она похоронила себя в доме. С той поры ни разу не переступила порог.
- Да, так все говорят. Похоже, бесы крепко за нее ухватились. Но, я слышал, она замечательная ткачиха. Твоя бабушка продает ее работу в Хоразине.
Даниил не придавал большого значения ткацкому станку в углу, но теперь от слов Симона стало еще больнее.
- И кто этот человек, что на него стоит посмотреть? - юноше хотелось отделаться от мыслей о сестре.
- Иисус бен Иосиф, плотник. Но он больше не плотничает, а ходит из селения в селение и проповедует.
- Проповедует? Я-то думал - он зилот.
- Он проповедует приход царства.
- Ты его уже слышал?
- Нет, но видел. Я ходил с одним другом в Назарет, ему там сосватали невесту. А пока мы гостили в селении, этот плотник вернулся домой и проповедовал в своей синагоге.
- Наверно, все в Назарете просто поумирали от гордости…
- Вовсе нет. Они его чуть не убили.
Даниил искоса глянул на друга. Любопытство разжигали не столько слова, сколько тон Симона. Но Симон больше ничего не сказал, они уже подходили к синагоге - маленькому каменному оштукатуренному строению в самом центре селения. Теперь вокруг них собралось немыслимое множество людей.
При входе в низкую дверь Даниилу пришлось нагнуться. Он вжался в стену, стараясь казаться меньше, стесняясь высокого роста и широких плеч. Но скоро понял - сегодня все любопытные взгляды прикованы не к нему.
Ему казалось - в детстве в синагоге никогда не бывало столько народа. На низких скамьях тесными рядами сидели мужчины, колени задраны чуть ли не к подбородку. Каждый занял место сообразно своему занятию, чистые ремесла - серебряных дел мастера, портные и плетельщики сандалий - ближе к раввину, за ними пекари, сыроделы и красильщики, а подальше у стены, там, где устроились Симон и Даниил, стояли остальные ремесленники и земледельцы. Многие, кому не хватило места, сгрудились в проходе, а сквозь открытую дверь на улице виднелась целая толпа. Из-за перегородки, отделяющей женскую часть синагоги, слышался неумолчный шепот и шелест одежды - многие привели с собой жен.
- Слушай, Израиль: Господь, Бог наш, Господь един есть; и люби Господа, Бога твоего, всем сердцем твоим, и всею душою твоею и всеми силами твоими…
Величественные слова заповеди прокатились по синагоге и на мгновенье снова, как в детстве, захватили Даниила. Но скоро внимание стало рассеиваться - зазвучал длинный отрывок из Торы, сперва на иврите, потом - слово в слово - на арамейском, том языке, на котором говорили люди в селении. Хотя все вели себя почтительно, Даниил чувствовал - другие тоже чего-то ждут. Напряжение росло. Согласно обычаю, приезжему равви надлежало выйти вперед и прочесть несколько строк из Торы. И вот настал долгожданный миг, все головы повернулись - к возвышению приближался незнакомец.
Фигура его ничем особенным не выделялась. Худощавый, с мускулистыми руками человека, с детства привыкшего к тяжелой работе, ничего внушительного или величественного. Одет просто, сверху накинут длинный, белый, никак не украшенный талес. Белый капюшон низко надвинут на лоб и скрывает лицо. Но стоило ему повернуться и встать перед толпой, у Даниила мурашки пошли по коже. В то же мгновение все вокруг словно исчезло, осталось только лицо проповедника - тонкое, с четкими, резкими чертами. Живое и энергичное, оно будто светилось изнутри пылающим в незнакомце огнем.
Да! Он один из нас! Настоящий боец!
Иисус взял свиток Торы, развернул благоговейно, отыскивая место, которое хотел прочитать. Затем поднял глаза и произнес, явно зная текст наизусть:
- Дух Господень на Мне; ибо Он помазал Меня благовествовать нищим, и послал Меня исцелять сокрушенных сердцем, проповедовать пленным освобождение, слепым прозрение, отпустить измученных на свободу, проповедовать лето Господне благоприятное.
С первых же слов Даниила как молнией ударило. Такой спокойный голос, даже тихий, а слышен по всей зале, теплый, звонкий, сулящий неведомую силу. Произносит слова, не напрягаясь, а если заговорит в полную мощь, звук разнесется кругом самым раскатистым громом.
Иисус скатал свиток и отдал служителю. Пришедшие в синагогу, затаив дыхание, единым движением подались вперед. И снова от этого голоса по жилам юноши словно огонь прошел.