Но Афанасьева мы, к сожалению, не встретили, а встретили Люсю, которая никогда до этого Костю не видела. Его из нашего класса вообще никто не видел, потому что он редко бывает дома. Люся шла со своей мамой, и когда мы поздоровались, Люсина мама сказала: "Вот сразу видно - брат и сестра!" И хотя ничего особенного в ее словах не было, мне стало очень приятно.
Дальнейшее я вспоминать не люблю. Оказалось, что на фильм "Андрей Рублев" детей до шестнадцати лет не пускают. Женщина, проверявшая билеты, слушать ничего не хотела. "Идите, идите! - кричала она. - Не пропущу!"
Костя был ошарашен. Он давно мечтал посмотреть этот фильм. Ему просто не верилось, что вот из-за такого пустяка, как я, он его не посмотрит. Он пробовал объяснить женщине, что ему меня девать некуда, что он не успеет отвести меня домой, - та твердила одно: "Не имею права! Я из-за вас выговор получать не желаю!"
Дорогу домой я знала, но мама взяла с Кости честное слово, что тот не пустит меня одну через площадь.
Всю обратную дорогу мы молчали. Зато дома Костя разразился. Он кричал, что вечно меня ему навязывают. Что из-за меня у него пропал вечер. Что он скорее повесится, чем еще раз со мной куда-нибудь пойдет. Я тоже кричала, что не желаю с ним больше никуда ходить. В общем, у всех было испорчено настроение, а больше всех, как всегда, переживала мама. Она даже заплакала.
- А это что? - спросил брат, переворачивая страницу дневника.
- Ничего, - ответила я, - прекрасные отметки: две четверки.
- Нет, а вот здесь, внизу?
Внизу когда-то была запись нашей классной руководительницы Анны Георгиевны: "Безобразно вела себя на перемене". Я бы не стала стирать запись, но в тот день мы должны были идти всей семьей в новый цирк. И я боялась, что меня накажут и не возьмут. Я стерла очень аккуратно, бритвочкой, и думала, что после цирка восстановлю запись, чтобы все было по-честному. Но потом жалко стало портить дневник.
Стертость получилась совершенно незаметная, я над пей много поработала. Мама ни о чем не догадалась.
- Признавайся, стерла запись? - спросил Костя.
- Ничего подобного.
- А вот мы сейчас проверим! - Он посмотрел страницу на свет.
Я тоже взглянула и поняла, что отрицать глупо: стертое место светлее всей остальной части листа.
- Меня не обманешь, - сказал Костя, - у меня опыт по этой части.
- Ты стирал? - изумилась я, - Ты же пятерочник круглый.
- А поведение? - спросил Костя хвастливо. - Не тот класс! Ну вот что ты там натворила? - Костя постучал по бывшей записи.
- С Лебедевым подралась.
- Подралась! Тоже еще полет фантазии! Вот я однажды хомяка в учительский стол засунул. Петр Петрович открывает ящик… А мы знали, что он жутко боится мышей…
Костя польщенно переждал, пока у меня пройдет приступ смеха.
- Это еще что! - продолжал он. - Была у нас химичка по прозвищу Колба… И вот как-то…
Я с упоением внимала. Костя очень смешно рассказывал, но главное не это. Главное, что он общался со мной, а не орал, как обычно. Он рассказал, как подсыпал химичке в колбу что-то такое, отчего у нее на столе произошел небольшой взрыв. И про то, как он вылез на карниз, а когда начался урок, вдруг появился в окне и спросил как ни в чем не бывало: "Можно войти?"
- Ты думаешь, для чего я тебе все это рассказываю? - спросил Костя.
- Для чего?
- Чтобы ты поняла, как не надо себя вести. И если я узнаю, - продолжал он назидательным тоном, - что ты издеваешься над учителями, - убью, так и знай!
Он протянул мне дневник:
- Держи и катись отсюда. Мне надо горло полоскать. Да, кстати: у меня скоро начнется педагогическая практика. И возможно, она будет в вашей школе. Поэтому советую подтянуться.
- Ладно! - с готовностью согласилась я. - Подтянусь.
Когда он со мной по-хорошему, я на все способна.
- Драться можешь, - разрешил Костя, - но чтобы записей больше не стирала. Умей отвечать за свои поступки.
Поход за макулатурой был назначен на субботу, но мы всем звеном сговорились, что начнем в пятницу, а то, что собрали, спрячем у нас в подъезде под лестницей. В субботу тоже будем собирать, и тогда уж наверняка наше звено выйдет на первое место по сбору макулатуры.
Ровно в четыре часа я подошла к Люсиному дому. Там уже собралось трое наших - Колька Лебедев, Дима Слуцкий и Вера Белоусова. Мы подождали минут десять, но никто больше не подходил. Колька сказал:
- Чего зря ждать? Мы пойдем в дом двенадцать, а то меня только до полшестого отпустили.
Он с Димой ушел. Потом явилась Катя Голубовская и сказала, что Ксанку и Мишу Борисовых повели в зубную поликлинику.
Больше всего меня возмущало, что опаздывали Светка и Люся. Ведь точно же договорились на четыре. Я поднялась на второй этаж к Люсе и позвонила. Открыла Люсина бабушка, увидела меня и приложила палец к губам.
- Люся занимается, - шепотом сообщила она. - У нее завтра выступление.
Из глубины квартиры действительно доносились звуки музыки. Люся училась по классу фортепьяно.
- Как же так? - сказала я, - Ведь мы договорились собирать макулатуру.
- Глупости! - поморщилась бабушка, - Чьи это выдумки?
Музыка прервалась, и в переднюю вышла Люся.
- Нет, я пойду, - заявила она. - Я и так из-за музыки все удовольствия пропустила. В бассейн не ходила, на встречу с бывшим партизаном не ходила. Хочу собирать макулатуру!
- Люся, мы много раз обсуждали этот вопрос, - сказала бабушка, поворачиваясь спиной ко мне и как бы оттирая меня к выходу, - Ты учишься музыке. Му-зы-ке! Ради этого стоит пойти на любые жертвы. Что касается сбора этого самого… - бабушка брезгливо пошевелила пальцами, - то, поверь, это тебе совершенно не нужно. Подхватишь заразу какую-нибудь. Ты так восприимчива.
Она обернулась ко мне и взглянула на меня так, как будто я и была этой самой заразой, к которой Люся так восприимчива.
- До свидания! - бросила она таким тоном, каким произносят: "Пошла вон!"
Обозленная, я спустилась вниз.
- У нее, видите ли, музыка! - сообщила я подругам.
- Музыка - это уважительная причина, - сказала Катя. - Ну что, будем еще кого-нибудь ждать или пойдем?
- Меня Светка возмущает! - сказала я. - Сама предложила идти и сама же опаздывает.
- Вон она! - сказала Вера.
Действительно, из-за поворота вышла Светка. Она катила коляску. Подойдя к нам, Светка резко остановила коляску и обиженно сообщила:
- Мама велела гулять с этим типом.
Тип, в голубой вязаной шапочке, улыбался и сосал пластмассового крокодила.
- Ой, какой миленький! - защебетала Вера, - Как его зовут?
- Шурик, - ответила Светка. - Да ну его! Ненавижу!
- Ребенок - это уважительная причина, - вставила Катя.
- Ну что, - сказала я, - больше некого ждать. Как мы будем ходить - но одной или все вместе?
- Ой, только не по одной! - испугалась Вера.
- Я тоже не люблю по одной, - поддержала Катя. - Давайте все вместе.
- Тогда давайте так, - предложила я, - вы идите вдвоем, а я одна. Тогда мы больше квартир обойдем. Чур, я пойду в семнадцатиэтажку.
Светка сказала:
- Пошли в наш дом. Я с двумя жильцами говорила. Они дадут бумагу. И потом, там мы можем по очереди ходить - кто-нибудь будет сторожить этого типа.
- Ой, а можно, я первая? - попросила Вера.
- Да сколько угодно, - согласилась Светка, - Можешь вообще с ним гулять, а я вместо тебя пойду макулатуру собирать.
- Ой, давай! - обрадовалась Вера.
И они покатили коляску в сторону Светкиного дома. А я повернула в семнадцатиэтажку.
Так мы называли огромный новый дом, выходящий на Садовую и всего, наверно, год как заселенный. Снаружи он выглядел очень шикарно - подъезд с навесом, а впереди разбит маленький сквер, с качелями, скамейками и голубыми елочками. А внутри мне еще ни разу не довелось побывать, потому что никто из знакомых там не жил. А мне давно хотелось подняться на семнадцатый этаж и посмотреть, какой вид открывается на Москву. Но входить в подъезд без причины я как-то робела. А теперь у меня была причина, и я смело вошла в подъезд.
Там было просторно и чисто. Мне только не понравилось, что в углу за столиком сидела женщина с очень неприветливым лицом. Мне кажется, что в таких вот прекрасных новых домах с голубыми елочками около подъезда у всех людей лица должны быть добрыми и приветливыми. Между тем и в новом стеклянном магазине-самообслужке, куда меня посылают за продуктами, у дверей стоит старик контролер с таким зверским выражением лица, что я каждый раз боюсь, как бы он меня не схватил и не потащил в милицию. Из-за этого старика я предпочитаю ходить в другой продуктовый магазин, не такой модерновый. Там, по крайней мере, на меня не смотрят с подозрением, а продавец мясного отдела даже называет меня "молодой хозяйкой".
- Ты к кому? - спросила женщина.
- Макулатуру собирать, - ответила я и сама удивилась, как робко прозвучал мой голос. В конце концов всем известно, какое значение для народного хозяйства имеет сбор макулатуры.
Но женщина у стола смотрела на меня так, словно я пришла в этот дом за подаянием. И молчала, как будто решая, пропустить меня или нет.
- Ну ладно, иди, - наконец разрешила она, и я вошла в лифт, но мне уже не нравился этот дом, и я жалела, что не пошла в какой-нибудь другой, попроще.
Нажала кнопку с цифрой семнадцать. И лифт бесшумно поплыл вверх. Кабина была просторная, с зеркалом, и я так засмотрелась на свое отражение, что не заметила, как доплыла до самого верха. Очень люблю смотреться в незнакомые зеркала. Я выгляжу в них всегда немножко по-другому. Иногда лучше, иногда хуже. А в общем, мне бы хотелось иметь другую внешность, но какую - я еще точно не решила.
Я вышла из кабины и очутилась в длинном-предлинном широком коридоре, по обеим сторонам которого были двери. Но прежде, чем начать обход, я пошла в самый конец коридора, к большому окну. Действительно, вид на Москву открывался неплохой, но, в общем, ничего особенного: не хватало широты обзора. Вот если бы забраться на крышу - тогда другое дело. Я отыскала свой дом, и он мне показался очень маленьким. Все же наш дом гораздо уютнее этого, может, именно потому, что меньше, а может быть, потому, что в каждый из четырех подъездов нашего дома можно входить свободно, никто тебя не остановит вопросом: "Ты к кому?" Правда, на скамеечке в палисаднике обычно сидят старушки, и они могут спросить, но без всякого подозрения, а с обычным любопытством, свойственным всем старушкам.
Я подошла к первой двери и нажала кнопку звонка. Звонок прозвучал очень красиво, как колокольчик: "Динь-дон". Мне даже захотелось нажать еще раз.
Женский голос из-за двери спросил:
- Кто там?
- У вас есть бумажная макулатура?
Мне не ответили, но и удаляющихся шагов я не услышала, хозяйка явно стояла у двери. И тут я увидела стеклянный глазок на уровне своего лба. Совсем маленький, но какой-то противный, словно неподвижный, недоверчивый взгляд. Меня рассматривали! Я скорчила рожу и показала язык.
- Нету у нас никакой макулатуры! - сердито сказала женщина и прошлепала в глубь квартиры. Видно, не внушила я ей доверия. Ну и не надо!
В следующей двери стеклянного глазка не было, и я смело нажала кнопку. Но никто не открыл. За дверью тишина. Видно, еще никто не вернулся с работы. Мне стало как-то скучно, и я пожалела, что пошла одна. Вдвоем лучше - все-таки поддержка. Но делать нечего. Я позвонила в третью квартиру. Раздался лай собаки. Дверь открыла старушка с младенцем на руках.
- У вас есть макулатура? - Черный нестриженый пудель лаял без перерыва, так что мне пришлось прокричать свой вопрос во все горло.
Но старушка все разно не разобрала:
- Чего надо-то?
- Макулатура! Бумажная!
"Гав! Гав!" - надрывался пудель.
А тут еще заорал младенец, и старушка захлопнула дверь со словами:
- Ничего не знаю! Хозяев дома нет. Часов в семь вернутся, тогда приходи.
Я даже растерялась от такого невезения. Мне захотелось плюнуть на все и уйти домой - читать Алексина. Но в то же время меня взяло за живое: неужели я уйду из этого огромного дома с пустыми руками? Нет, ни за что не уйду! Ведь не для себя стараюсь. Может, это просто этаж такой неудачный? Я пошла по коридору, пропуская одну дверь за другой. Возможно, за каждой из этих пропущенных дверей меня ждал огромный ворох бумажной макулатуры, но почему-то рука не поднималась звонить. Какая-то нерешительность на меня напала.
Я дошла до лифта и оглянулась. Неужели среди этого множества квартир не найдется ни одной, где бы не лежала хоть одна небольшая пачка старых газет?
Я позвонила в первую от лифта дверь. Долго никто не открывал, и я уже решила звонить в следующую, но тут раздались шаркающие шаги, и на пороге появился пожилой мужчина в пижаме и шлепанцах. Щека у него была обвязана теплым шарфом.
- У вас есть ненужная бумага? - виновато спросила я.
- Зайди, а то сквозняк.
Он провел меня на кухню и показал кипу газет на холодильнике:
- Забирай. Вот возьми веревочку, перевяжи. Донесешь одна-то?
- Неужели не донесу?
Он проводил меня до двери.
- Спасибо, - горячо поблагодарила я. - До свидания! Выздоравливайте!
- Иди, девочка, иди, а то сквозняк, - ответил он, закрывая дверь.
Эта первая победа придала мне уверенности. Я уже смело затрезвонила в следующую дверь. Но мне ничего не дали, только бросили:
- Ничего нету!
Зато в другой квартире мне обрадовались, как родной.
- Есть, есть! Давно тебя ждем! - приговаривала женщина в клеенчатом фартучке. - Подожди, я сниму с полки. И вот еще, на телевизоре. А бутылки не нужны?
- Нет, не нужны.
- Жалко. А то у меня их целая уйма. Иди сюда, помоги мне из шкафа старые журналы вынуть. Они мне совершенно не нужны, только место занимают. Знала бы я, что ты придешь, я бы отобрала еще кучу всякого старья. А может, все-таки возьмешь бутылки?
Следующая квартира была с глазком. Я сначала хотела пройти мимо - почему-то мне казалось, что от квартиры с глазком нечего ждать ничего хорошего. Но передумала и позвонила.
- Макулатура? - с недоумением переспросила худенькая женщина с добрым, но каким-то поникшим лицом. Она держала за руку черноглазого мальчишку лет трех. - Мама, у нас есть ненужная бумага? Тут пионеры собирают.
Из комнаты вышла пожилая полная дама с решительными, быстрыми движениями.
- Ты еще спрашиваешь! - сказала она сердито. - Сколько раз я тебе говорила, чтобы ты выкинула все его проклятые журналы! Чтобы дух его выветрился из нашего дома.
- Мама! - с упреком сказала молодая женщина, - Не па-до! При ребенке…
- И пусть! Пусть он забудет об этом легкомысленном типе! - С этими словами дама ушла куда-то в глубь квартиры и вернулась с огромной кипой журналов "Театр". Наверно, года за три, потому что она с трудом донесла эту кипу до лестничной площадки. - Подожди, это еще не все.
Она снова ушла и вернулась с новой пачкой, поменьше.
- Ах, черт!.. - Дама зацепилась за коврик и выронила пачку.
Мы все, кроме молодой женщины, стали собирать рассыпанное. Особенно старался малыш.
Тут были журналы "Театральная жизнь", афиши, сложенные вчетверо, театральные программки-книжечки, какие-то растрепанные тетради, среди всех этих бумаг - костяная трубка для курения, вырезанная в виде собачьей головы. Малыш схватил эту трубку и сунул в рот.
- Сию же минуту выпь изо рта эту гадость! - закричала дама.
Она отняла у малыша трубку. Тот закричал, затопал ногами, но дама сунула мне в руки собранную кипу, а сверху положила трубку.
Я опустила вторую кипу на первую. Дама опять пошла чего-то разыскивать, а я посмотрела на молодую женщину и увидела, что у нее дрожит подбородок и глаза блестят от слез.
- Возьмите трубку, - сказала я. - Нам ведь только бумага нужна.
Она оглянулась, взяла трубку и спрятала в карман халатика.
- А хотите, я и журналы не буду брать? - спросила я тихо.
Мне было ее очень жалко. И того человека, журналы и бумаги которого пойдут в переработку, мне тоже почему-то стало жалко.
Она покачала головой, взяла на руки ребенка, прижалась к нему лицом и ушла в комнату.
- Нет, нет, это не надо! - услышала я ее голос. - Это мое, а не его! Отдай!
- А я не хочу держать у себя в квартире ничего, что даже косвенно о нем напоминает! - отвечал раздраженный голос.
В ответ раздались рыданье и плач ребенка. Я выскользнула из квартиры и захлопнула за собой дверь. Передо мной лежали две толстые пачки, но я не радовалась им. Я бы с удовольствием вернула их обратно, лишь бы не слышать этого плача, от которого у меня у самой к глазам подступили слезы.
Но потом все-таки доволокла журналы до того места, где были сложены остальные пачки. Накопилось изрядно. Можно на этом закончить - и так неизвестно, как я дотащу все до нашего дома. Придется в два или три приема.
Однако оставалось еще несколько необзвоненных дверей. Обзвоню - и на этом семнадцатый этаж можно будет считать исчерпанным.
Из трех квартир мне без лишних слов выдали по пачке старых газет. В четвертой на мой звонок никто не отозвался. Оставалась последняя, в которую я позвонила уже с полным равнодушием, во-первых, потому, что устала, а во-вторых, потому, что пресытилась, как после чересчур сытного обеда.
Дверь открылась.
- У вас есть ненужная… - начала я и остолбенела.
Передо мной стоял Афанасьев из седьмого "А".
В спортивных брюках и вязаном синем свитере он показался мне еще красивее, чем в школьной форме. Я знала, что он нравится многим девчонкам из нашего класса, но мне казалось, что никому он не нравится так сильно, как мне.
Я придумывала целые истории про то, как мы с Юрой Афанасьевым случайно где-нибудь встречаемся, как со мной что-нибудь происходит: я тону или на меня нападают хулиганы, и он меня спасает, а потом мы начинаем дружить. Я сочиняла всякие разговоры и походы, где мы вместе, но ни одна из моих подруг, даже самых лучших, про эти мои мечты не догадывалась.
- Сбор макулатуры? - догадался Афанасьев, - А я всю свою макулатуру еще вчера в школу отнес.
Вот она и состоялась, случайная встреча. А я стою, как дура, и не могу выжать из себя ни одного слова.
- А, ну ладно, - промямлила я наконец.
- Погоди-ка, а ты не из нашей ли школы? - спросил он.
- Из нашей, - робким голосом ответила я. - Из пятого "А".
- Вот я и смотрю, будто личность твоя мне знакома. Много собрала?
- Вон лежит! - Я кивнула в сторону своей добычи.
Афанасьев переступил порог своей квартиры и посмотрел.
- Ничего, - сказал он. - А как ты все это до школы дотащишь?
- Мне не до школы! Мне только до нашего дома, он тут рядом. У нас сбор макулатуры назначен на завтра, а мы, нашим звеном, решили начать сегодня…