"Кто те смельчаки, которые ухитрились залезть на такую высоту? Как они добрались сюда без пожарных лестниц? Как им удалось одурачить полицию?" - думали пожарные и их начальник Мишо, взбираясь по лестнице. В глубине души каждый из них восхищался смельчаками. А уж что касается надписей, то разве они не французы? Разве они, как и все здесь, в Заречной стороне, не желают всеми силами души мира, независимости и свободы для своего народа?! Но что поделаешь: кто-то из начальства, проезжая, увидел надписи, наорал на префекта, и вот, пожалуйте, - две пожарные машины да взвод охранников штурмуют стену завода, чтобы заставить померкнуть проклятые светящиеся буквы. Не так-то это просто! И откуда эти заречные достали светящиеся краски! Кто им помогал?
Дядюшка Мишо сдвинул пожарный шлем на самые глаза. А люди продолжали острить и издеваться над несчастными "касками", которые уже добрались до надписей и снизу казались кучкой мух, слетевшихся на сладкое. Вот уже погасла одна буква, стертая мокрой шваброй, за ней другая…
- Пускай стараются! Не пройдет и суток, как надписи снова появятся. Давайте спорить, что появятся! - прокричал чей-то задорный голос.
Как стволы гигантских пушек, подымались и устремлялись в небо трубы завода "Рапид". От нагретого за день асфальта, от реки подымались теплые туманные испарения, и в узких уличках Заречной стороны было, как в прачечных, жарко и влажно. Здесь почти не росла зелень. Только изредка где-нибудь во дворе торчал одинокий каштан или куст шиповника цеплялся за каменную стену. Но женщины все-таки ухитрялись разводить цветы на подоконниках, на крохотных железных балкончиках. И красная герань примешивала свой пряный, похожий на маринованные огурцы запах ко всем другим испарениям улиц.
В тяжелом, неподвижном воздухе вертикально подымались дымки папирос. Женщины вынесли из домов стулья, уселись было с вязаньем поболтать, как вдруг ребятишки закричали: "Полиция! Пожарные!" И все потянулись поглазеть, как будут стирать надписи, которыми восторгалась уже целые сутки вся Заречная сторона, и поиздеваться над посланцами префектуры.
С точки зрения префекта здесь был самый крамольный, самый беспокойный район: все жители до одного смутьяны и забастовщики, все до одного дерзкие спорщики и насмешники, почти все сторонники красных. Это здесь, в Заречной стороне, было собрано больше всего подписей под Стокгольмским Воззванием и под воззванием Пакта Мира. Это здесь происходили сборища местных коммунистов и отсюда выходили рабочие демонстрации, за которые префекту каждый раз влетало от парижского начальства. Здесь жили вожаки забастовок и те, кто писал враждебные надписи в адрес "эми".
Здесь знали и "Последнюю надежду". Вот и сейчас, проезжая, Марселина слышала приветливые возгласы, несколько раз кто-то окликнул ее по имени, кто-то помахал ей рукой. Она кивала в ответ и продолжала путь по узким уличкам. Темнело. Пришлось включить фары. Люди расступались и смыкались позади машины. Иногда тень человека, огромная, черная, подступала, казалось, к самым колесам, и Корасон, сидящий рядом с Матерью, невольно нажимал ногой на воображаемый тормоз.
Но вот Марселине пришлось окончательно застопорить: перед ней сплошной стеной стояла оживленная, весело и смешливо настроенная толпа. Кто-то, увидев ее в машине, закричал:
- Госпожа Берто, взгляните-ка, как здорово поработали наши ребята!
Марселина слегка пригнулась на своем сиденье, увидела горящие в сумраке буквы: "Янки, убирайтесь домой!" - и пожарных, усеявших лестницу.
- Гм!.. Интересно, чья это работа? - вымолвила она как бы в раздумье.
Корасон, сидевший рядом с ней, отвел глаза. Но Марселину не обманули безучастное лицо и незаинтересованный вид! Она продолжала:
- Значит, надписи сделаны вчера ночью. Позавчера я здесь проезжала, ее еще не было.
- Угу, - кивнул Корасон, все так же глядя в ветровое стекло.
- Но ведь ты должен был видеть надписи? Ты как раз вчера уезжал заниматься к Этьенну Кюньо и оставался у него на ночь, - неумолимо говорила Марселина. - Отчего же ты мне не рассказал о них?
- Я… видите ли, Мама, я… - начал было Корасон.
Марселина повернулась к нему.
- Ну, мальчик, выкладывай, - сказала она спокойно. - И не пытайся уверить меня, что это не ты! Я сразу поняла, что это твоих рук дело.
Корасон быстро взглянул на Марселину. В глубине темных глаз Матери он уловил что-то похожее на одобрение. Мальчик выпрямился. В конце концов он и не чувствовал себя виноватым. Кругом - он это отлично слышал - раздавались восторженные восклицания. Люди хвалили смелость тех, кто писал на стене. А какой же мальчик будет нечувствителен к таким похвалам?! И потом американцы видели надписи, стало быть, задача выполнена: обращение дошло до адресата!
- Ну что ж, раз попались, приходится сознаться, - Корасон изо всех сил старался сохранить независимый вид. - Всегда вы обо всем догадываетесь, Мама… В тот раз мы, правда, не занимались уроками, не до того нам было. Такой счастливый случай выдался: нам достали светящиеся краски! Мы уже знали, что в Марселе докеры тоже так писали. Вот нам и захотелось показать "эми", что думают о них здесь, у нас… Я предложил написать на стене завода, повыше, чтобы все сразу увидели. Посоветовались с Точильщиком, он нам раздобыл веревок и сказал, чтобы мы сколотили из досок подвесную люльку, как у маляров… Конечно, заводские ребята тоже стали нам с Этьенном помогать… Ну, остальное было уж нетрудно…
- Сумасшедшие! Легко могли разбиться! - прошептала Мать. Но во взгляде ее, брошенном на Корасона, была гордость.
- А кто дал вам светящиеся краски? - с любопытством спросила она.
Корасон потупился.
- Мать, я дал слово не говорить. Это… это один друг…
- Так. А Клэр знала?
- Угу.
- Наверное, даже помогала вам, мальчишкам?
- Угу.
- Это она достала вам краски?
- Нет. Но… один человек… ее знакомый…
- Хорошо, я больше не стану спрашивать.
Марселина снова тронула машину, осторожно лавируя среди толпы. Из освещенного ресторанчика лился томный, задыхающийся баритон аккордеона. Кто-то пел, кто-то громко разговаривал.
Уже почти совсем стемнело, когда "Последняя надежда" остановилась у облезлого пятиэтажного дома с пятнами сырости на стенах. Здесь жил Жером Кюньо.
Поджидали их машину, или это была случайность? Едва Марселина подъехала к дому, как в сноп света, бросаемого фарами, вышел широкоплечий подросток.
- Госпожа Берто? - окликнул он Марселину. - Вы одна? - он спросил это так трепетно, что Марселина улыбнулась в полумраке.
- Со мной Корасон. Ты его ждешь, Этьенн?
- Нет… то есть да… - растерянно пробормотал Этьенн, глядя на вылезающего из машины Корасона. - Собственно говоря, я никого не ждал. Там наверху, у отца, собралось несколько товарищей. - Он уже совершенно оправился и говорил рассудительно и солидно, как взрослый. Подтолкнув Корасона, Этьенн прошептал:
- Видал пожарных? - и кивнул на темневшие вдали заводские корпуса.
- Можешь говорить громко, Мать все знает, - перебил его Корасон. - Она сама догадалась, что это наша работа, - добавил он, завидев укоризненный взгляд Этьенна.
- Отцу было известно? - спросила Марселина. - Нет? Так я и думала. Вы, конечно, считаете себя са-мо-стоя-тель-ными? - Она иронически проскандировала это слово. - Так? Знаете что, молодые люди! В следующий раз, когда вы соберетесь совершать ваши, ну, назовем это скромно, не подвиги, а скажем, вылазки, предварительно поставьте в известность нас. Как, договорилсь?
- Договорились, - смущенно, в один голос сказали оба мальчика.
Этьенн помог Марселине и Корасону завести машину в узкий каменный двор.
Все окна дома были открыты. Самые смешанные звуки вылетали из квартир и здесь, во дворе, сливались в сумбурную музыку жизни. Слепой в синей блузе пиликал на скрипке. Старуха с падающими на виски жидкими волосами кричала мужу: "Я лишнего франка не тратила! Кто виноват, что у нас ничего не осталось?" Положив голову на подоконник, мурлыкала что-то под нос бледная молодая женщина. Сапожник в чердачном окне стучал молотком по подметке. Девушка, высунувшись до половины из окна пятого этажа, кричала подруге: "Конечно, Амели, я дам тебе мое платье на воскресенье, а сама, так и быть, засяду дома…" На куче мусора в углу двора возились ребятишки.
- Чьи это дети? Почему мы о них ничего не знаем в Гнезде? - спросила Марселина. Этьенн потупился.
- Их… их уже записала Клэр. Она… она хотела сегодня заехать, переговорить с родителями…
Марселина улыбнулась. "Ага, вот и выяснилось, кого ты поджидал, мальчик", - говорила эта улыбка. Однако Этьенн с такой яростью взъерошил волосы, так густо - даже в полутьме было заметно - покраснел, что Мать сейчас же сделала серьезное лицо.
- Сегодня у Клэр было много дела. Клэр дежурила в столовой и сама занималась. Но завтра она, конечно, явится, - сказала Марселина, чтобы утешить мальчика, и стала подниматься вслед за Корасоном по крутой, обшарпанной лестнице в жилище семьи Кюньо.
Что сказать об этом жилище, которое жена Жерома, румяная Франсуаза, как ее звали рабочие, изо всех сил старалась сделать не только пригодным для жилья, но и приятным на вид? Здесь были и занавески на окнах, и плетеное кресло, и несколько раковин и редкостей, привезенных Жеромом из морских путешествий. Были здесь и глиняные горшочки на полке, носившие имена всех членов семьи. Горшочек побольше звался "Жером". На круглой пузатой мисочке было написано глазурью "Франсуаза". А на двух других - средней и маленькой - "Этьенн" и "Полина". На вытертом коврике у порога прыгали по некогда зеленой лужайке шерстяные зайцы. На столе лежала клетчатая, много стиранная скатерка. И все-таки изо всех углов настойчиво лезла нужда и в горшочках, где должны были храниться масло, сметана, крупа и другие продукты, о которых мечтает всякая хозяйка, в этих горшочках было почти пусто.
- Вот умница, что приехала, Марселина, - Кюньо встал навстречу Матери - большой, длиннорукий, похожий всю жизнь на застенчивого и пылкого мальчика.
Впрочем, этот "застенчивый" вид не помешал Кюньо в Тулоне, когда он был судовым механиком, первым потопить свой корабль, чтобы он не достался гитлеровцам. Позже, в Сопротивлении, "застенчивый" Кюньо водил свою группу франтиреров на самые отчаянные, самые смелые дела. Может быть, именно соединение отваги с мягкостью, разумной воли с горячим сердцем так привлекало к Жерому Кюньо людей.
Ему шел сорок шестой год. Он был сыном шахтера и с малолетства знал, чем живут, о чем думают рабочие люди. Он был отличным мужем и отцом. Его обожали все дети Заречной стороны, потому что в карманах старого пиджака Жерома всегда находилось для них лакомство.
Большую жизнь прожил Кюньо. Сначала простым матросом, а после судовым механиком он объехал почти весь мир. Был Кюньо на Цейлоне и в Египте, на островах Океании, в доках Англии и водах Скандинавии. Он видел, как живут в колониях белые, желтые и черные бедняки. Он был очевидцем бесчисленных войн, которые обращали в рабство маленькие мужественные народы. Он видел узников, закованных в цепи только за то, что они осмелились поднять голос в защиту справедливости.
После войны Кюньо приехал в Верней, на родину Франсуазы. Отец Франсуазы когда-то работал на "Рапиде". Поступил на завод монтажником и бывший судовой механик Кюньо. Здесь, в этом городе, на заводе было много рабочих и бедняков, нуждавшихся в нем и в его знаниях.
По своему официальному положению Кюньо был всего-навсего выборный секретарь профсоюза. Однако люди шли к нему со всеми своими делами и заботами, ему доверяли, от него ждали совета, помощи, правдивого слова во всех случаях жизни.
Еще в дни Сопротивления Кюньо знавал Марселину: его группа была тесно связана с группой Александра Берто. Сейчас, в мирные дни, он и Марселина подружились еще теснее: их опять связывали общие дела, общие интересы.
СРЕДИ ДРУЗЕЙ
Вокруг стола сидели люди, хорошо знакомые Марселине. Старик Фламар приветливо помахал ей рукой. Румяная Франсуаза подняла моложавое круглое лицо, улыбнулась ей и продолжала вязать что-то маленькое и пестрое, наверное кофточку Полине. Высокий, узкогрудый юноша по имени Поль Перье был помощником Кюньо на заводе и его правой рукой во всех профессиональных делах. Дома у Поля лежала больная мать и было четверо сестер и братьев, которым он заменял погибшего на войне отца. Жан Точильщик, как всегда бодрый, с живым, смешливым выражением на некрасивом лице, приютился в углу. Там же стояла его точилка, от которой он с наслаждением отдыхал. Рядом с ним жались на одном стуле брат и сестра Венсан - оба стройные, красивые, молодые. Брат был механиком на заводе, сестра преподавала историю.
По-видимому, перед приходом Марселины шел разговор, который затрагивал и волновал всех. Щеки Франсуазы пылали сильнее обычного, остальные сидели насупясь, глядя с ожиданием на Кюньо. Брат и сестра Венсан молча уступили Марселине стул. Кюньо, поздоровавшись с ней, принялся раскуривать коротенькую черную трубку, которая сипела и прокашливалась, как живая.
- Я хотел посылать за тобой Этьенна, - сказал Кюньо, глядя поверх трубки на Марселину. - Есть дело… Так вот, - обратился он к остальным, видимо продолжая разговор. - Они там, конечно, все и порешили. Недаром Фонтенака так принимали в Штатах. Известно, что он побывал там у всех главных заправил. Это многое объясняет… - Кюньо мельком глянул на сына и Корасона, которые перешептывались, стоя у дверей. - Вон, спросите-ка наших "политиков", кто помог Фонтенаку занять такое положение. Даже они вам скажут, - кивнул он на ребят. - А теперь Фонтенак помогает своим друзьям, это естественно. Он хлопочет, чтобы в правительстве были свои люди, чтобы поддерживались все предложения американцев. У него все та же песенка! А стоило Фонтенаку узнать, что мы заинтересовались его деятельностью, как он вызвал на помощь своих дружков. Вы думаете, случайно появились в городе военные? Как бы не так!
- Так мы должны вывести его на чистую воду!
Это выкрикнул Этьенн. Он выглядывал из своего угла, как нахохленный, задиристый птенец.
- И выведем, не беспокойся, - отозвался Корасон.
Кюньо усмехнулся.
- Слышали? У ребят уже прорезались зубы! - Он повернулся к Марселине: - Надпись на заводской стене видела? Известно тебе, чья это работа?
- Они мне признались, - сказала Марселина. - Обещали, что впредь будут советоваться с нами. - Она глянула в тот угол, где сидел Точильщик. - Жан тоже хорош: поддерживает ребят в любом сумасбродстве, помогает им. Ведь я знаю, чья была идея спустить подвесную люльку…
Точильщик полусердито, полусмеясь погрозил мальчикам:
- Выдали! Эх вы, конспираторы…
Корасон залился краской. Этьенн пристально разглядывал стену. Кюньо сказал строго:
- Не думайте, что вам, как несовершеннолетним, простят. Теперь даже дети отвечают за свои убеждения. Жан должен это понимать. И вот еще что, - он повысил голос, - если вы хотите идти по одной дороге со всеми нами, вы должны готовиться для этого, много знать, много работать… Нам нужны не отчаянные головы, а дисциплинированные, целеустремленные люди.
- Отец, мы всегда… Ты же знаешь, отец, - горячо начал Этьенн.
Кюньо жестом остановил его.
- Мы еще поговорим об этом. - Он повернулся к Марселине: - Кажется, ты хотела что-то рассказать?
- Хотелось передать кое-что тебе и другим товарищам. Тоже о семье Фонтенак, - отозвалась Марселина. - Как раз к нашему сегодняшнему разговору…
И Марселина, стараясь ничего не упустить, передала то, что услышала от Ксавье и Витамин, побывавших в замке.
Кюньо слушал, продолжая курить. Лицо старого Фламара все время было в движении: он то хмурился, то иронически усмехался, то свирепо вздергивал кверху усы. Горячий Поль несколько раз вскакивал, порывался что-то сказать, но Кюньо тыкал в него своей трубкой, и Поль всякий раз покорно садился. Брат и сестра Венсан покраснели, как два пиона. Один только Точильщик сидел, уставясь в пол, и как будто вовсе не слушал.
- Ого, это действительно продолжение нашей темы, - сказал Кюньо, когда Марселина кончила свой рассказ. - Думаю, можно заранее сказать, о чем пойдет разговор, когда вся эта компания встретится. - Он пустил в потолок большое облако дыма. - Кажется, опять начинается эра "воинствующего антикоммунизма", как они любят это называть. - Он усмехнулся. - Старая история! Как только большим хозяевам становится ясно, что какая-нибудь страна не поддается на их уговоры, не желает им подчиняться и танцевать под их дудку, они немедленно начинают винить в этом коммунистов. Сейчас же в ход пускаются клевета, фальшивки, преследования. Словом, видно, опять надо ждать похода и против нас и против тех, кто с нами. - Он повернулся к Марселине: - Если бы твои ребята отправились в замок в другое время, не произошло бы ничего особенного. Но сейчас, когда на нас и так точат зубы, заварится целая каша. Вот теперь "эми" запомнили имена тех, кто подписывался в "Тетради Мира". Их, оказывается, тоже берут на заметку… Кто там подписывался, Марселина, ты помнишь?
- Корасон, покажи товарищам тетради, - распорядилась Марселина.
Мальчик послушно вынул из внутреннего кармана куртки уже знакомые школьные тетради и плотную пачку денег.
- Вот здесь все подписи и то, что мы собрали, - сказал он, передавая все Кюньо.
Жером, не обратив внимания на деньги, стал просматривать испещренные подписями тетради.
- Все наши друзья, самые надежные, - проговорил он как бы про себя. - Гомье, Леду, жена Бонара, крестьяне со Старой Мельницы, ребята из нашего цеха, заречные… Ничуть не удивлюсь, если всех их теперь возьмут под наблюдение, - сказал он, возвысив голос. - Но, мне кажется, дело здесь вовсе не в одних "Тетрадях Мира". Все гораздо серьезнее, гораздо глубже…
Кюньо положил трубку на стол, поежился, застенчиво глянул на товарищей. Нет, Кюньо не был оратором. Он не умел делать ни развернутых докладов, ни пышных выступлений. Но сказать сейчас людям о том, что происходит в большом мире, там, за снегами и моренами Волчьего Зуба, за синими, туманными долинами, надо!
Тихий городок Верней. Тихая жизнь. Но как обманчива эта тишина! Ни снега, ни морены, ни высокие горы не заслонят человека от тревог и неправды, не защитят и не укроют его от жестоких, несправедливых войн, если сам он не защитит себя - не станет бороться.
Свирепо и беззастенчиво торгуются в этом жестоком мире банкиры и министры, стальные, угольные и нефтяные короли, безработные генералы и полководцы. Им нужна война. Им нужны предлоги для войны. И вот они запугивают народы коммунистами. Боитесь красных? Хотите поддержки? Тогда давайте своих солдат, свои земли для полигонов, для аэродромов, для военных баз. Помогайте создавать армию.