Та лёгкость, с какой Эва летала под куполом, когда казалось, будто это очень просто, будто это получается само по себе, доставалась тяжким трудом.
Витька смотрел, как Эва десятки раз повторяет какое-нибудь движение, какое у неё при этом напряжённое, заострившееся лицо, и не понимал, откуда в этой маленькой хрупкой девчонке столько силы и упорства.
Он спрашивал её об этом, но она молчала или переводила разговор на другое.
И только однажды она просто ответила:
- Я очень люблю это, Витька.
Витька хорошо запомнил, как ему стало нестерпимо стыдно тогда. Он почувствовал себя совсем слабым сопливым мальчишкой. И мысли свои запомнил. Витька подумал тогда, что он бездельник. Глупый и ленивый бездельник. И жизнь его идёт неторопливо и спокойно, как у сонного судака.
Одно у него дело - учиться, и то он делает через пень-колоду.
В последнее время бабушка заметила, что Витька стал какой-то на себя не похожий - тихий и задумчивый.
Она даже испугалась - не заболел ли. А пугаться было нечего. Бабушка могла радоваться.
Эва плавно перевернулась в воздухе, красиво прогнувшись и распластав руки. Витька залюбовался ею.
Вновь, уже в другую сторону, полетела она, снова раскинула руки на миг, в высшей точке полёта остановилась, как бы повисла в воздухе и… не достав нескольких сантиметров до рук партнёра, камнем упала вниз.
Витька сжался от ужаса. Но Эва бесшумно коснулась сетки, мягко подпрыгнула два раза и соскочила на манеж. Лицо у неё было бледное, на плече виднелся красный ромб - след от сетки.
Витька с шумом выдохнул воздух и встал.
- Хватит, Эва! Надо кончать. Хватит. Устала ты, - крикнул Ян.
- Действительно, Эвочка, довольно. Завтра доработаем, - сказал один из партнёров.
Но она упрямо вздёрнула подбородок и молча полезла по лестнице.
Витька почувствовал, как тело его напряглось, а в животе под ложечкой разлился холодок.
Он тревожно взглянул на Яна, и тревога его увеличилась.
Ян стоял, вцепившись в край сетки, тоже весь напрягшийся, будто он держал на спине что-то очень тяжёлое.
Эва начала раскачиваться. Быстрее, быстрее.
Она достигла невидимой, известной одной ей точки, и разжала руки.
И сейчас же Витька каким-то шестым чувством понял, что она не достанет до протянутых к ней рук.
Он вскочил, всем телом следуя за полётом Эвы, стараясь помочь ей, передать хоть частицу своей силы.
Эва снова застыла в воздухе совсем рядом с перекладиной. Видно, понимая, что не дотянется, она сделала судорожное некрасивое движение и второй раз ахнула вниз.
Падала она наклонно к сетке, на самый её край; вскользь ударилась об неё, подскочила и упала на манеж.
Витька заорал и бросился к ней. Ян был уже там и держал Эву на руках.
Она лежала, безжизненно запрокинув голову с закрытыми глазами. Ян осторожно положил её на манеж, приподнял ей голову.
Эва будто во сне почмокала губами и открыла глаза.
- Папе не говорите. Только папе ничего не говорите, - быстро пробормотала она и попыталась приподняться.
Она оперлась на руку, застонала и снова легла на тырсу.
Ян поднял её.
- Рука! Что-то с рукой, - сказала Эва.
- Молчи уж, девчонка, - яростно прошипел Ян и что-то добавил по-латышски, - наверное, выругался.
Эва улыбнулась и здоровой рукой обняла его за шею.
- Всё в порядке, Ян. Ты не бойся. И ты, Витька, тоже не бойся. Мне уже не больно.
Все люди хорошие
Эва вывихнула руку. В плече. Все очень жалели её. Один Карл Хансович, казалось, был доволен.
Он ходил весёлый, улыбающийся и насвистывал громкие марши.
Витька как-то не выдержал и враждебно сказал:
- Чему тут радоваться? Не понимаю.
Карл Хансович взъерошил ему волосы и весело сказал:
- Правильно. Ничего ты не понимаешь, бессонный рыцарь. Ты глупый. Я теперь недели две буду спокойно спать. А ты?
Витька улыбнулся и ответил:
- И я.
- Ну, то-то же!
Эва ходила с подвязанной рукой. Они с Витькой целыми днями теперь пропадали на речке.
Забрасывали удочки и разговаривали.
Вернее, почти всё время говорила Эва. Витька слушал.
Ей было о чём рассказать. Глядя, с каким вниманием слушает её Витька, она делала это с удовольствием, А он боялся перебивать и только изредка спрашивал о чём-нибудь.
Когда рыба клевала, Витька злился, потому что Эва умолкала и азартно глядела на поплавок.
Он даже жульничал и нарочно не насаживал червяков. Делал вид, что насаживает, а сам забрасывал удочки с голыми крючками.
Особенно любил он слушать о море.
- Какое оно? - спрашивал он. И Эва немножко терялась.
- Не знаю. Сразу и не скажешь, - задумчиво говорила она. - Оно большое. Такое большое-большое. И синее. И очень красивое. И доброе. Оно качает на волнах. Ласково-ласково.
Витька представлял себе синее море с белым треугольником паруса, - такое он видел на картинке. И другое - бурное и могучее, - такое показывают в кино.
И они надолго умолкали, каждый думал о своём.
- Счастливая ты, Эва, - говорил Витька, - ты всё видела.
- Ты тоже увидишь, Витька. Тебе даже лучше. Ты всё можешь увидеть в первый раз. Даже море. Я тебе завидую.
Витька недоверчиво хмыкал, а Эва кивала головой и говорила:
- Правда, правда, завидую. Я бы очень хотела в первый раз увидеть море. Это так здорово! Но я уже не могу. Я уже видела.
- Смешная ты! Как же можно такому завидовать? - говорил Витька, а сам удивлялся мысли, что незнание чего-нибудь может обернуться другой, неожиданной стороной.
Однажды к ним подошёл тот самый мальчишка, с которым подрался Витька.
Он сел рядом с ними и сказал:
- Привет.
- Привет, - ответил Витька и насторожился, весь подобрался.
- Чего же ты сразу не сказал, что вы из цирка? Витьке очень польстило это "вы", но он осторожно спросил:
- А что бы тогда было?
- Ничего бы не было - драки не было.
- Почему?
- А так… Уважаю циркачей. За смелость.
Он помолчал, потом добавил:
- А с Федькой я больше не вожусь. Он трус. Я его отлупил.
Эва улыбнулась. Мальчишка тоже заулыбался и оказался симпатичным парнем.
- А я видел, как ты летаешь, - уважительно сказал он Эве. - Приходите ко мне туда, - мальчишка махнул рукой, - где мы с ним это… Ну, вы знаете куда. У меня лодка есть. Покатаемся.
- Придём, - сказала Эва.
Мальчишка встал.
- До свиданьица, - сказал он и, уходя, с почтением посмотрел на Эвину перевязь.
- Вот видишь, какой он хороший. Все люди хорошие. Только иногда не знают про это, - сказала Эва.
Витька кивнул и улыбнулся. Очень приятно жить в мире, где все люди такие хорошие.
Бедный Тим
Каждый вечер Эва и Витька ходили в цирк.
Задолго до начала представления они усаживались на самые лучшие места - в первом ряду, напротив входа за кулисы, и Эва рассказывала Витьке всякие цирковые истории.
Чего только Витька не наслушался!
Оказывается, солидная большая тётя, которая показывает собачий футбол, выступала раньше с таинственным и мрачным номером. Женщина-паук! Так он назывался. Когда-то этот номер был в моде. Народ валом валил.
Женщина висела в воздухе - голова её, а туловище паучье - и отгадывала, какие предметы передавали зрители её партнёру. И всё это с завязанными глазами. Ужасно таинственно. Прямо-таки страсти-мордасти.
А на самом деле этот фокус был проще простого. Чистое надувательство. Всё дело было в зеркалах - они так ловко ставились под углом, что казалось, будто она висит в воздухе, вернее, в центре верёвочной паутины - тряпочное паучье туловище и её голова.
А уж отгадывать предметы было и того легче. Она по вопросу партнёра уже знала, что это: портсигар, платок или авторучка.
Просто на каждый предмет, который обычно люди носят в кармане, был придуман свой вопрос.
- Что у меня в руке?
- Портсигар.
- Говорите, что это?
- Спичечный коробок.
- А это?
- Паспорт.
И так далее. Смех, да и только.
А важный высокий директор много лет был клоуном. Потешал народ.
Сейчас и не подумаешь - такой он серьёзный. Как лорд - во фраке.
Витька слушал, ахал от удивления, а Эва смеялась и говорила:
- Ты хороший зритель, Витька. Замечательный. Тебе всё интересно. Таких фокусники очень любят - тебя приятно надувать.
Витька смущался. Ему и верно всё было интересно. Даже когда его надували.
Он изумлялся и недоумевал, когда Сенечка Куров смешно кувыркался, падал, прыгал, а потом преспокойно вытаскивал из-под полы своего оранжевого пиджака большущий аквариум с золотыми рыбками.
Эва прямо-таки заходилась от хохота, глядя на Витькины вытаращенные глаза.
- Как же это он? - спрашивал Витька.
- Неужели не видишь?
- Не вижу.
- Ну, тогда не скажу, а то тебе неинтересно будет, Витька на минуточку обижался, но дуться долго не мог и снова ахал, волновался, хохотал.
Только когда объявляли номер воздушных гимнастов, он затихал и украдкой поглядывал на Эву. Она сидела печальная и какая-то виноватая. Её партнёры выступали теперь вдвоём, и это был не очень-то интересный номер. И свет не гасили, и не рокотал барабан. Витька, как мог, утешал её.
- Ну что ты, Эва? Ты же не виновата. Чего ж ты как прибитая? - говорил он.
- Я знаю, Витька. Только мне всё равно плохо. Им тяжело одним.
- Подумаешь, тяжело! Такие здоровенные дядьки. Не помрут.
- Ничего ты не понимаешь, Витька, - вздыхала Эва, - и папа не понимает. Вернее, папа-то понимает, только он радуется, что я не выступаю. И нарочно говорит, что номер без меня ещё лучше.
Ну, такого Витька не мог уж допустить. Даже если это говорил Карл Хансович.
- Ещё чего! Да на них без тебя и глядеть неохота. Ты не верь. Он просто шутит, - горячился Витька.
- Правда? - Эва смущённо улыбалась, и Витька видел, что она всерьёз, по-настоящему радуется его словам.
- Но они хорошие гимнасты, это ты зря, - спохватилась она.
В тот вечер Эва пришла только ко второму номеру, очень серьёзная и озабоченная.
- Что-то с Тимом неладно, - сказала она, - не хочет слушаться. Злится. Папе пришлось надеть ему намордник. В первый раз. Я боюсь.
Она взяла Витькину руку, и он почувствовал, что пальцы у Эвы холодные, как ледышки.
По Эвиному голосу Витька понял, что это очень серьёзно. Она ещё ни разу так не говорила.
- А Ян что? - спросил Витька.
- Ян молчит. И хмурится. Я боюсь, Витька.
- Не надо. Слышишь, Эва? Не бойся! - поспешно заговорил Витька. - Ну чего бояться? Тим ведь в наморднике. И потом, он добрый, Тим. Совсем ручной. Вы же его все из бутылочки кормили.
- Да, кормили. А теперь он стал большой. И неспокойный. Глаза у него непонятные и страшные. С зелёными огоньками.
- Подумаешь, с зелёными! У меня тоже в темноте бывают с зелёными. А я ведь не страшный.
- Ты не страшный. Ты - Витька, - Эва улыбнулась.
- Вот видишь! - обрадовался Витька. - И Тим не страшный. Просто у него плохое настроение. У всех ведь бывает иногда плохое настроение.
- Да. Только не у всех такие лапы и когти, - ответила Эва.
- Вот бы мне такие! Все бы меня боялись. Р-р-р! - зарычал Витька.
На них зашикали.
- Не хулигань, мальчик. Ты чего урчишь, как медведь? - строго спросила Витькина соседка.
Эва низко опустила голову, плечи её вздрагивали от смеха.
- Видишь, как похоже, - шепнул Витька. Ему было радостно оттого, что Эва немножко успокоилась.
Витька глядел на манеж, смеялся шуточкам Сенечки Курова, а сам всё время с тревогой думал о Тиме. Если Ян молчит и хмурится, - это нехорошо. Плохо это.
Представление шло к концу. Приближался последний номер - Кличиса.
Униформисты стали огораживать манеж решётками. Делали они это быстро и ловко.
Публика галдела, ела мороженое, громко перекликались знакомые. Эва снова заволновалась, и Витька уже не смог отвлечь её. Слишком он сам тревожился. Видно, Эва чувствовала это.
- Карл Кличис! - высоким металлическим голосом выкрикнул директор.
Громко и весело заиграл оркестр. Зрители захлопали в ладоши, и на арене появился Карл Хансович.
Он был в лакированных высоких сапогах, брюках с лампасами и короткой курточке.
Карл Хансович поднял руки - приветствовал публику. Потом громко щёлкнул бичом, где-то в глубине цирка раздался низкий глухой рёв, и на манеж выскочили львы.
Ослеплённые ярким светом, они резко остановились, взрыхляя лапами тырсу, заметались по арене, подстёгиваемые звуками музыки и щёлканьем бича, потом нехотя уселись на тумбы.
Всякий раз при выходе львов Витьке становилось жутко. Особенно в первый момент, когда они ещё не сидели паиньками на тумбах, а носились с рёвом, резко и хищно поворачиваясь, будто выбирая момент, как бы половчее наброситься на укротителя.
Но вот они уселись. Оркестр заиграл медленно и протяжно. Смешно переваливаясь, вышел Тим.
Притихшие было зрители оживились, засмеялись. Тим казался таким добродушным, домашним, что Витька сразу успокоился и подумал, что все Эвины страхи - чепуха.
Сперва он даже не увидел намордника. Только приглядевшись, можно было заметить утонувший в шерсти узкий ремешок, стягивающий пасть медведя.
Тим вразвалочку подошёл к тумбочке и неловко взобрался на неё. Казалось, что его короткие ноги утопают в широченных меховых штанах.
Он поднял лапы, поскрёб морду и затряс головой.
"Намордник не нравится", - догадался Витька и поглядел на Эву.
Она сидела подавшись вперёд, прижав к груди здоровую руку. Пальцы были так сжаты в кулак, что косточки побелели.
Тим успокоился. Только изредка тряс головой и урчал. Зрителям это нравилось. Они хихикали.
Потом звери стали работать.
Тим и Цезарь сели на концы широкой доски, положенной на шар. Получились качели. Тим был тяжелее, он перетягивал. Ада прыгнула на середину и стала их качать - ходила по доске. Веста прыгала сквозь кольцо. Кольцо было обмотано паклей. Карл Хансович зажёг её, и Веста прыгала прямо в огонь. Пролетала сквозь него как снаряд - стремительная и сильная. Это было здорово. Гремела музыка, хлопали зрители, и всё было очень хорошо.
А потом случилась беда.
Это произошло так неожиданно и быстро, что из всех зрителей, наверное, только Эва и Витька, которые были настороже, разглядели, почему это вышло.
Цезарь прыгал через Тима. Он перелетал через него легко и красиво. Карл Хансович кричал: "Опа!" и хлопал бичом.
И вдруг Витька увидел, как Цезарь, пролетая над медведем, задел его хвостом.
В тот же миг Тим с поразительным проворством ударил его лапой.
Цезарь с визгом перекувырнулся в воздухе и рухнул спиной на манеж.
И сейчас же на Тима молча бросилась Веста.
Тим отвесил ей две молниеносные плюхи по морде, и она закружилась волчком.
Через секунду Тим стоял прижавшись спиной к прутьям решётки, взъерошенный, страшный, и отбивался от беснующихся Цезаря и Весты. Одна Ада равнодушно сидела на своей тумбе. Зрители оцепенели. Карл Хансович бросился к зверям, и тогда пронзительно и страшно закричала Эва.
Карл Хансович хлестал бичом львов, но они будто ничего не чувствовали. С наружной стороны решётки появился Ян с длинным багром в руках. Он просунул багор сквозь прутья и ткнул им Цезаря.
Цезарь взревел, крутанулся; казалось, он сейчас бросится на Карла Хансовича, но лев проскочил мимо укротителя и побежал в узкий проход, ведущий с манежа. За ним, грозно рыча, медленно протрусила Веста.
Карл Хансович подошёл к Тиму, что-то крикнул ему.
И тогда Тим не спеша приблизился к Карлу Хансовичу, обхватил его лапами и повалил.
В цирке творилось что-то невообразимое. Люди вскочили. Они кричали, топали ногами. Началась давка. Пронзительно визжали женщины. Эва бросилась к решётке, попыталась открыть дверцу, но Ян отшвырнул её, сам вошёл на манеж и подскочил к Кличису.
Тим мягко и, как показалось Витьке, осторожно перекатывал по тырсе Карла Хансовича. Он обнял его и будто что-то шептал на ухо.
Ян ткнул Тима багром. Раз… другой… Тим нехотя отпустил Кличиса, постоял, будто раздумывая, потряс головой и спокойно направился к проходу. Ада ушла ещё раньше.
Ян захлопнул за ним дверцу и поднял Кличиса.
По лицу Карла Хансовича текла кровь. Ухо его было разорвано, но шёл он сам, тяжело опираясь на плечо Яна.
С трудом согнувшись, Кличис вышел из клетки. Эва прижалась к нему, обняла, и они ушли за кулисы.
А Витьку туда не пустили. Сказали: нечего глазеть, это тебе не цирк. Каково?
Но не таков человек был Витька, чтоб его можно было просто так не пустить.
Он с трудом пробился сквозь толпу, выбрался на улицу. Всё пространство вокруг цирка было запружено народом.
Витька услыхал вой сирены отъезжающей машины "Скорой помощи" и побежал к фургону Кличисов. Эвы там не было. И Яна тоже.
Витька проскользнул через служебный вход в цирк. Артисты стояли небольшими группами, возбуждённо обсуждали происшествие. Эвы среди них не было.
Витька обшарил все закоулки - она как сквозь землю провалилась. "Наверное, уехала с отцом", - подумал Витька. Он проходил мимо тёмного закутка, отгороженного канатами, где валялся старый реквизит, верёвки и прочий хлам, и вдруг услышал всхлипывание.
Витька нырнул под канаты, обогнул громадную картонную гирю и на куче брезента увидел Эву. Она лежала ничком, уткнувшись лицом в согнутую руку, и плакала.
Витька тихо присел рядом, осторожно дотронулся до её плеча. Эва вздрогнула, подняла голову и снова спрятала лицо.
Витька молчал. Ну что тут скажешь? Он думал. Потом всё-таки сказал:
- Он же живой, Эва. Он поправится. И ухо заживёт.
- Я знаю, - тихо ответила Эва, - с ним всё в порядке.
Витька снова умолк. Он сидел в полутьме, глядя, как вздрагивают острые Эвины плечи, и внезапно ярость, злость на этих зверюг, на этот чёртов цирк захлестнула его, заставила до скрипа сжать зубы.
- Эва, бросьте вы этот проклятый цирк! - почти закричал Витька. - Чтоб он сгорел!
Эва перестала плакать, приподнялась и изумлённо посмотрела на Витьку. Она долго и внимательно его разглядывала, будто видела впервые. Потом твёрдо сказала:
- Никогда. Я никогда его не брошу. И папа тоже. А ты никогда не говори так больше. Мы поссоримся.
Она это так сказала, что Витьке вдруг стало очень стыдно… И завидно. Он опустил голову и смущённо пробормотал:
- Чего ж ты плачешь?
- Мне Тима жалко. Бедный Тим, - сказала Эва.
Витька оторопел. Вот так номер!
- Ты что, с ума сошла?! Может, мне всё показалось? Может, это твой папа Тима покусал? Жалко!
- Жалко, жалко, - упрямо повторяла Эва. - Папа выздоровеет, а Тима у нас не будет. С ним нельзя больше работать. Его в зоопарк отдадут. А я его люблю.
Витька совсем запутался. Он сидел, положив подбородок на острые коленки, и молчал.
Потом он проводил Эву домой. Она уже совсем успокоилась и очень хотела спать. Видно, от всех этих переживаний она здорово устала. Глаза у неё слипались. Она просто засыпала на ходу.
Витька подождал, пока в её окошке погаснет свет. Уходить ему не хотелось. Он ещё долго сидел на ступеньках фургончика и думал.
Высоко в небе пророкотал самолёт.
Витька поднял голову, отыскал среди жёлтых звёзд две красные, убегающие вдаль точки и снова, в который раз за этот вечер, подумал, как это здорово найти себе в жизни любимое дело.
Ему показалось, что он тоже нашёл своё единственное, самое важное дело.
А может быть, и не нашёл ещё, но обязательно найдёт. Теперь он знал это точно. Только любимое. Самое важное. Самое единственное.