- Ладно, - необидчиво отмахнулась золотистая, - в тот раз мама не смогла приехать. Это же со всяким может случиться - щека распухла. Я маму жутко жалею, когда она болеет. А вожатая в лагере велела мне к ней в комнату зайти и дала мне гостинцев столько, что я еле унесла. К ней, к вожатой, тоже мама приезжала. И черешню дала, и шоколадку, и конфет по восемь рублей. Даже кусок торта, обсыпанный сахарной пудрой. Представляешь, Гоша? - Лида старалась не замечать остальных, она подчеркнуто рассказывала только Гоше. - Представляешь, Гоша? Вот такой здоровый пакет. Я в спальню принесла гостинцы, девчонки меня обступили: "Ну? Ну? Приезжала к тебе мама?" Такие приставучки. Я отвечаю: "Вы что, не видите? Откуда же все это?" Я их угощаю, хотя мне, честно говоря, жалко раздавать свои гостинцы. А девчонки мои орехи грызут и торт делят. Зато они мне поверили.
Никто не хочет спать
В спальне мальчиков восемь кроватей. Гошина у самой двери. Пока Климова не усыновят, другого места не будет. Но Гоша не расстраивается. Новенькие всегда должны спать у двери.
Перед сном Галина Александровна командовала негромко:
- Лида, не забудь почистить зубы. Денис, вымой ноги. Опять забыл? Вова Климов, выстирай рубашку. Гоша Нечушкин, вот тебе зубная щетка.
Вот он и есть Вова Климов. Повернул к воспитательнице оттопыренное ухо, еще и ладонь к нему приставил:
- Что? Что? Не слышу!
Ее не разозлишь. Негромко повторила:
- Рубашку постирай, пятно на животе.
- Да ну еще. Меня вот-вот возьмут отсюда, будет у меня другая рубашка, сто рубашек. Совсем уж скоро отец заберет. - Вова победно оглядел всех. Они-то останутся, а его-то возьмут. - Не хочется мне стирать, так дохожу.
Эх, счастливый ты, Климов! Ты уже почти не здесь. И блаженно щуришь свои нахальные глаза. Они видят дом. Лампу над столом. Или бананы на кухне. Или сто рубашек в шкафу. Свой дом уже почти принял Вову Климова.
А Галина Александровна почему-то видит другое - пятно на животе Климова. Он испачкал рубаху, когда лез через забор, - обычное дело.
- Пожалуйста, будь добр, Вова, все-таки выстирай. Я прошу.
Когда на Климова кричат, он не слушается. Но она просит, эта новая воспитательница. И Климов вздохнул, стянул рубаху, вразвалочку пошел в умывалку.
- А я тоже постираю рубаху, - подвернулся откуда-то Слава Хватов, - и джинсы постираю.
Что за радость мальчишке стирать? Гоша удивлялся. Но этот секрет легко разгадывается: никто не любит ложиться спать. И все долго плещутся в умывалке. Климов деловито намыливает рубаху, большой кусок мыла норовит выскользнуть из рук, но Вова крепко вцепился. Уши торчат в стороны, зубы торчат вперед. И глаза смотрят жестко, непримиримо. Гоша сразу почувствовал: с Климовым держи ухо востро, не зевай, когда Климов близко. "Хорошо, что этого Климова скоро заберут", - так подумал Гоша. И все-таки зазевался. А Климов тут же ловко облил его ледяной водой. Одна секунда: подставил палец вплотную к крану, очень точно направил струю Вова Климов. И сразу Гоша стал мокрым до нитки. А все вокруг сухие.
- Новенький! - хохочет Климов. - Неси тряпку, вытирай лужу! С тебя натекло!
Гоша не такой человек.
- Еще чего? - Надо сразу не поддаваться. Климов норовит его победить. Сядет на шею, не сбросишь. Гоша раздельно, твердо сказал:
- Кто налил, тот и вытрет.
Он отвернулся к своему умывальнику. Сделал вид, что мокрая одежда ему не мешает. Хотя рубаха прилипла к спине, а штанины к ногам. Не доставит он удовольствия этому лопоухому Климову. Гоша стал энергично чистить зубы. А Климов ничего не сказал, только прострелил новенького взглядом. Война? Ну что ж, значит, война.
В соседней умывалке визжали девчонки.
- Ира! Отдай мое мыло! Ну отдай же! Ой, укатилось!
- Смотрите, девочки, Лида Федорова опять голову моет!
- А я люблю голову мыть. - Лида отвечает миролюбиво.
- Она своими волосами хвалится, - беспощадно припечатывает Ира Косточкова. - А нечего выставляться - обычная рыжая.
Гоша нарочно долго умывается, чтобы не объясняться больше с Климовым. Но Климов подошел вплотную:
- Не вытрешь, значит, пол? - И слегка напер грудью. Все прислушивались, никто не вмешивался.
Гоша упрямо покачал головой. Нет, он не будет подчиняться Климову. Старался смотреть смело в глаза, недобрые, хмурые. Эх, нет рядом Стасика! Остались бы от этого Климова рожки да ножки.
- Ну что же. Не вытрешь, не надо. Значит, займется этим Китаев. Ты не против, Китаев?
- А чего? Трудно, что ли? - Улыбка у Алеши Китаева, впрочем, была жалкая. Совсем не такая, как днем, когда он разговаривал с Галиной Александровной. - Разве трудно?
Глаза Климова блеснули в сторону Гоши.
- Видишь? Совсем нетрудно.
Китаев вытирал лужу, наступив на тряпку ногой. Хоть не наклонился перед Климовым, и то хорошо…
В спальне Гоша развесил мокрые вещи на стуле. Если брюки разложить вот так, они высохнут к утру. Хотя это было не так уж важно: утром ему, наверное, выдадут новую школьную форму. Свою он даже не привез: мала стала, штаны коротки, куртка жмет под мышками.
Главное сейчас показать Климову, что Гоша его не боится. Пусть видит, что мокрая одежда Гошу даже веселит. Он улыбнулся, склонил голову набок, поглядел на свои вещички. Вот как ловко - были они сырые, а станут сухие. Он не глядел в сторону Климова, но все время видел его. Ишь ты, Климов, уши врозь, усыновленный сын своего папы. Посмотрим еще.
Повозился каждый, пошумел. Наконец, улеглись. Галина Александровна зашла, выключила свет.
- Спокойной ночи, мальчики.
И в соседней спальне:
- Спокойной ночи, девочки.
Черная простыня летит над городом
Как только за Галиной Александровной закрылась дверь, Климов вскочил, он стоял на коленях на своей кровати, и на фоне окна выделялась его голова с торчащими ушами.
- Новенький! Рассказывай!
- Что рассказывать? - Гоша тоже привстал. Требовательный, но довольно мирный тон Климова сбивал с толку. Как будто Гоша что-то Климову обещал, а теперь не выполняет.
- Ну, рассказывай, новенький. Что же ты?
Наконец, до Гоши дошло: надо рассказывать какую-нибудь историю. Лучше всего - страшную. В лагере их тоже рассказывали перед сном - про гробы, про скелеты. Гоша знает несколько таких историй, в лагере их называли страшилками. Рассказать? Рассказчику страшилок почему-то многое прощается. Гоша хорошо помнит то время, когда в лагере был Фимка. Он сильно заикался, этот Фимка. Но никто его не дразнил, не дергал, его терпеливо слушали в темной спальне. Никто лучше Фимки не мог рассказать про разрытую могилу, или про черный скелет, про мертвую руку, удушившую подземного принца. Нет, кажется, не подземного принца, а его прекрасную невесту.
Рассказать в свой первый интернатский вечер про подземного принца? Нет, сегодня Гоша не станет рассказывать. Не хочет он подлаживаться к Вове Климову.
- Очень надо, - безразличным тоном сказал Гоша. - Маленькие, что ли?
И ткнул кулаком в подушку. Пусть все поймут: он вовсе не стремится им понравиться. Он будет сейчас сладко спать на своей хорошо взбитой подушке.
- Ладно, Вова, с новеньким все ясно, - подал голос из угла квадратный Денис Крысятников. - Давай, Хватов, про черную простыню, мою самую любимую.
Слава Хватов сел на кровати, как пенек. Обхватил крепко коленки, завернулся потуже в одеяло и начал замогильным голосом:
- Мать пошла в магазин и сказала своим детям: "Сынок, радио не включай. А ты, дочка, не играй на пианино!" Она ушла в магазин, а они не послушались свою маму.
Тягучий голос Славы Хватова в темноте казался особенно привязчивым, его невозможно было не слушать, он как будто завораживал. И было жутко, хотя пока ничего страшного в рассказе не произошло. Гоша впервые слышал эту страшилку про пианино и про радио. В окно чуть светил фонарь со двора, он покачивался на ветру. От этого прыгающего света было не по себе. Все теперь сидели на кроватях, свесив ноги. Только один Гоша упрямо лежал и продолжал притворяться, что ему неинтересно. Его, впрочем, никто не замечал, о нем забыли. А он, конечно, слушал страшилку. И было ему, как и всем, страшно и отчего-то сладко.
А Слава Хватов надолго замолчал. Для полного ужаса нужна была пауза.
- Ну? Ну? Хватов! - не вытерпел самый маленький - Женька Палшков.
Климов тоже подгонял:
- Не тяни, Хватов, давай дальше!
- Не мешай, Климов. Помалкивай. - Слава Хватов цыкнул нормальным, вовсе не замогильным голосом. Он сейчас был главнее всех, главнее Климова. И каждому это было понятно. Слава еще немного помолчал, помучил всех. Нетерпение достигло высшего предела. Потом зазвучал тягучий голос:
- Дети не послушались. Включили радио и стали играть на пианино.
Гоша и сам не заметил, как сел и вытянул шею в направлении Славиной кровати. Так тихо было в спальне. Прошелестели по коридору мягкие тапки - это ночная дежурная Валентина Петровна ходит мимо спален, прислушивается к тишине. Спокойно ли спят дети? Вот она задержала шаги у двери, постояла немного и пошла дальше. В спальне девочек хихикали, Валентина Петровна открыла там дверь и стала наводить порядок.
- Мальчики ведут себя гораздо лучше вас! Стыдно!
Хватов продолжал тягуче:
- Они включили радио и стали играть на пианино.
У Гоши по спине бежали мурашки. От одного голоса. Теперь они бежали и по локтям, и по ногам. Нет, в лагере никто так не рассказывал. Далеко было Фимке до Хватова. И так заунывно говорить Фимка не умел.
- Все было кончено, - выл Хватов. - Что теперь станет с этими несчастными детьми?
Никто не дышал.
Славкин голос стал тихим-тихим. Если бы он даже шептал, его все равно бы все слышали. Напряжение было таким, что, казалось, электрический ток проходит по кроватям.
- И вдруг в это самое время по радио передают: "Девочка и мальчик! Девочка и мальчик! Немедленно выключите радио! Перестаньте играть на пианино!" - Здесь Слава опять сделал долгую паузу. Гоша со страха закрыл ладонями лицо. Сейчас произойдет что-то ужасное. В накаленном безмолвии Слава Хватов вдруг резко и пронзительно крикнул: "Черная простыня летит по городу!!!"
Даже не так, а каждое слово он выкрикнул отдельно: "Черная! Простыня! Летит! Над городом!"
Этот выкрик был так ужасен! Медленное бормотание, совсем тихое, и вдруг, как с обрыва, крик.
Гоша затрясся и зажал ладонью рот, чтобы не заорать.
Никому в голову не приходило, почему простыня? Почему черная? Почему она летит? Все было непонятно. Тайна и ужас. Кто-то завопил: "Ой, мама!" Вова Климов пополз под кроватями, срывая с мальчишек одеяла. Неужели Климов не боялся? Конечно, боялся. Но кто-то от страха пищит. Кто-то молчит, сжимает зубы. А вот Климов от страха хочет всех еще больше напугать.
Все пришли в большое волнение. Стали прыгать по кроватям. Денис Крысятников кричал:
- Женя! Палшков! У тебя в ногах кто-то шевелится!
Женя, самый маленький, заверещал совсем уж диким голосом.
Тут вбежала Валентина Петровна. Она резко включила свет, гневом пылало ее лицо.
- Совесть есть? Туалет мыть захотели?
Все до одного мирно лежали на своих местах, положив руки под щеку. Только Гоша Нечушкин сидел на кровати и тупо глядел на ночную дежурную.
Вот тут Вова Климов и сказал сонным голосом:
- Это все новенький. Орет чего-то. Ни с того ни с сего завопил. Всех разбудил. Припадочный, что ли.
От такой подлости Гоша растерял все слова. Только ртом хлопал и ничего не говорил. А Валентина Петровна оглядела спальню сердито.
- Если услышу хоть звук - разговор будет особый. Всех вас касается. И ты, новенький, держи себя в руках. Мало ли что нервы. Здесь все нервные.
- А я не кричал, это вранье. - Не будет он молчать.
- Не отвечай лучше, - оборвала его ночная, - никому не интересно.
Она стояла у самой Гошиной кровати, от нее пахло почему-то лекарством. Выключила свет, прикрыла за собой дверь.
Гоша видел тоненькую полосочку света, которая пробивалась под дверью. Потом и она погасла. Тихо на всем этаже, во всем интернате.
Мальчишки в спальне ровно дышали. "Черная простыня летит над городом…" Побесились и уснули. Чего им?
Завтра Гоша должен отлупить Климова. И никакого другого выхода у Гоши нет. Отлупить за подлость, чтобы знал: ябедничать да еще наговаривать на Гошу нельзя - получишь. Отлупит завтра же. Не такой уж и здоровый этот Климов. Привык, что все ему подчиняются. А вот Гоша не подчинится. Он покажет Климову, что не на такого нарвался. Завтра.
Гоша завернулся покрепче в одеяло и заснул.
Он забыл, что такие дела нельзя откладывать. Лупить надо сразу. Если отложил, значит, испугался. А если испугался, все это поняли. Любой дурак почему-то чувствует, кто боится, а кто нет. И сейчас Климов не спал, он ждал, как поступит новенький. Подождал, подождал, усмехнулся в темноте и спокойно уснул.
Ангелина Ивановна
Гоша так и не отплатил Климову. Назавтра нашлась какая-то причина. Послезавтра их водили в музей. А потом, через неделю, было бы странно вдруг ни с того ни с сего налететь на Вову. Проехали. Гоша в глубине души понимал, что все это отговорки, что все прогульщики на свете очень хорошо умеют находить причины прогулов. Не настоял на своем - не хотелось связываться. Не сказал то, что думал, - зачем быть мелочным. Не поставил наглеца на место - а, наплевать на него, я выше этого. Не защитил слабого - а почему обязательно я? Эх прогульщики, прогульщики! Если бы вы пропускали только контрольные по математике. А то вы любую трудность норовите прогулять и находите уважительные причины…
Гоша сам не заметил, как начал потихоньку, помаленьку привыкать к интернату. Он быстро во всем разобрался.
Вот начинается новый день. Классная руководительница Ангелина Ивановна открыла дверь спальни и резко сказала:
- Подъем! Быстрее, быстрее! Что, Крысятников, никак не проснешься? А ты, Китаев, опять медленнее всех постель убираешь? Не надо было вчера до поздней ночи подушками кидаться.
- А мы и не кидались! - Они, правда, вчера не кидались. Женя Палшков честно смотрит на Ангелину Ивановну. - Зачем же зря говорить?
- Ну, не кидались, значит, страшные истории рассказывали. Что же, я вас не знаю? Двадцать лет в интернате. Чем рассказывать эти идиотские истории, лучше бы засыпали вовремя. И теперь бы не тянулись, как неживые. Надоело. Пять минут вам на все! И мы уходим на завтрак! Шевелись, Китаев! А ты, Климов, пока еще с нами, будь добр, живи по нашему режиму. Сделай нам такое одолжение!
Гоша первым вбежал в умывалку. Конечно, у окна спать почетнее, чем у двери. Зато тот, кто у двери, первый в умывалке. Следом вбежал Слава Хватов. Гоша придавил струю ледяной воды большим пальцем - полетели брызги в Славу. Он в одних трусах, обожгла его холодная вода. И от смеха трудно удержаться.
- Ты что, Гошка? Вообще?
Тут влетели в умывалку Климов и Денис Крысятников. За ними маленький Женя Палшков, а последним, как всегда, Алеша Китаев.
Климов сразу разобрался в обстановке:
- Ты что, Нечушкин, наших парней обижаешь? - И пошел на Гошу: грудь вперед, голова опущена. Танк. Разъяренный бык.
- Интересно получается. Девочки все давно одеты, а вам требуется особое приглашение. Хватов вообще в трусах да еще весь мокрый. Хоть кол на голове теши, честное слово. Как я от вас устала.
Ангелина Ивановна пришла вовремя. Так решил Гоша. Климов думал, правда, иначе.
- Ты, новенький, ошибся. Но я исправлю твою ошибку.
И очень нехорошо улыбнулся.
- Да я ничего, - встрял Слава Хватов, - да он ничего. Вода и вода.
- Помалкивай. Ты тут ни при чем. С ним надо разобраться. - Климов кивнул на Гошу.
Гоша отвернулся. Главный разговор между ними был еще впереди.
Ангелина Ивановна не стала вникать в эти слова. У нее полно других забот.
- Климов! Шею! Палшков! Уши! А ты, Нечушкин, руки до локтя с мылом! Тоже привычка - мыть одни пальцы.
- Я не пальцы, - пытается сопротивляться Гоша.
- Не спорь, Нечушкин, не утомляй меня с утра. Еще выясним, решил ли ты примеры.
Гоша примолк.
Почему-то Ангелина Ивановна не любит Гошу Нечушкина. Если строго разобраться, она права: Гоша плохо решает примеры. А математички всегда таких не любят. Они любят тех, кто хорошо решает примеры и задачи. Это закон. Гоша вздыхает. В той школе математичка без конца записывала ему в дневник одно и то же: "Не работал на уроке математики!" Этот восклицательный знак должен был заставить Нечушкина работать. И еще он, этот восклицательный знак, должен был встревожить Гошину бабушку. На это, наверное, надеялась учительница в той школе. Но бабушка почти никогда не заглядывала в Гошин дневник. Зачем ей в него заглядывать, бабушке-то?
Ангелина Ивановна не надеется ни на каких бабушек и мам. Она должна сама держать всех в руках. И она держит.
Вот Ангелина Ивановна прищурила глаза, сурово отчеканила:
- Федорова! Подбери лохмы! Носи бант или заколку, сколько раз говорить?
"Лохмы" - это про Лидины золотые волосы.
Гоша удивляется: Лиду тоже не любит учительница, хотя Лида Федорова лучше всех в классе соображает в математике.
Может быть, Ангелина Ивановна вообще не любит всех подряд?
Во время завтрака Ангелина Ивановна подходит к Алеше Китаеву:
- Опять ты медленнее всех ешь? Оставь капусту, отправляйся в класс. Я тебе говорю, Китаев.
Алеша заныл:
- Я не наелся, я доесть хочу. Я быстро.
Разве правильно отгонять человека от стола? Имеет он право на свою законную тушеную капусту?
- Я голодный, - настаивал Алеша. Впрочем, делал он это довольно весело.
- Голодные, Китаев, едят быстро. Они над тарелкой не задумываются, голодные.
- Ангелина Ивановна, - вдруг сказал Гоша, - но Китаев вообще медленный. Он же не нарочно.
Захотелось защитить недотепу из шкафа, Алешку Китаева. И тут же получил от Ангелины Ивановны:
- Опять ты, Нечушкин? Неужели я без тебя не знаю, кто тут у нас медленный, а кто быстрый? Слишком быстрых нам тоже не надо.
Она все-таки выставила Алешу Китаева из столовой. Он понуро побрел в класс. Согнулся в три погибели, напустил на себя большую печаль. Смотрите все, какой я несчастный.
Конечно, полтарелки солянки не заслуживают такой скорби. Но Алеша хочет довести Ангелину Ивановну, и цель, кажется, достигнута. Она взвивается:
- Не сутулься ты, Китаев! Прекрати мученика изображать! Как же вы мне надоели!
Алеша выпрямился и весело побежал в класс. Урок математики. Кого Ангелина Ивановна вызовет первым? Гоша притаился - хорошо бы не его.
- Нечушкин! - До чего у нее беспощадный голос. - Ты решил?
- Я решал, решал. - Тут самое главное - смело глядеть в глаза Ангелины Ивановны. Глаза у нее усталые, недовольные, учительница редко улыбается. Гоша смотрит в хмурые глаза, не моргая, не отводя взгляда. Может быть, она поверит: он решал. Не сойтись с ответом может у любого, даже самого старательного ученика.
Не верит учительница. Глаза говорят: что ты мне рассказываешь? Разве я тебя не знаю? Да я таких, как ты, тысячу видела - все вы одинаковые и все мне смертельно надоели.