Гоша выбежал и сам не знал, как поступит дальше. Повернет назад? И сделает вид, что вовсе не собирался убегать навсегда? Войдет как ни в чем не бывало в игровую, скажет спокойно: "Не брал я никаких ваших денег. Эти деньги мои, я их не успел истратить. Они там сто лет лежат в тумбочке". Он скажет, и они поверят. А кто взял - Гоша все равно узнает. В глубине души ему хотелось вернуться. Но для этого надо было, чтобы позвали и потом поверили. А так вернуться он не мог. Слишком сильной была обида. А доказывать им он не станет.
Ноги тем временем сами несли его к метро. Влез в лужу, промочил ботинок. Голова соображала плохо - перемешались в кучу все печали, большие и мелкие. Мама не едет и писем не пишет. И кровать по-прежнему у самой двери. А в обед сегодня ему достались одни кости. Другим - куриная ножка или белое мясо вообще без костей. А ему - ребра какие-то. Разве это справедливо? Думал раньше, дурачок, что Галина Александровна его любит. Ха, любит. Она всех любит, у нее работа такая - заменять несчастным деткам маму. Тоже мама нашлась - сразу поверила, что он, Гоша Нечушкин, деньги стащил. Мама бы не поверила, настоящая мама-то.
Вот она - главная беда. Они все на него подумали. И никто не засомневался. Главная боль точила его. Остальные забылись сразу - плохой кусок за обедом, плохое место в спальне. Одна беда осталась: никто не любит. И он заплакал.
В метро женщина в большой шапке, из-под которой выглядывало маленькое лицо, наклонилась к нему:
- Почему ты плачешь? Тебе помочь?
Он стал плести про больную старенькую бабушку. А мама как раз на юге. А папа-шофер в городе Риге. А ему срочно надо к двоюродной тете в Перовский район. А пятачок потерял.
Женщина опустила за него пятак.
- Успокойся, все обойдется.
Она спешила, как все. Ушла вперед по эскалатору. И никто больше не замечал заплаканного мальчика. У всех свои мысли, свои раскрытые журналы, свои "Вечерки". И это очень хорошо. Никто не пристает с расспросами.
Летит поезд. А вдруг там, дома, как раз сегодня пришло письмо? Пришло и лежит! Гоша сразу поверил: так оно и есть! Письмо ждет его дома. Оно лежит на окне. Или на столе. Или в ящике комода. Письмо от мамы. Она приедет, и он будет с ней. А они пусть тогда сами разбираются там у себя в интернате. Плевать на всех.
Он вошел в свой двор. Хотел сразу кинуться домой, но остановился. Надо подождать. А то бабушка схватит и отвезет назад. У нее ума хватит, у бабушки. Он потерпит, он придет домой поздно, и так будет умнее. Вошел в теремок.
Бревенчатые стены и крыша укрывали его от дождя, но не от холода. Он застегнул курточку, натянул капюшон, руки сунул в рукава. Куртка оказалась не его, он только теперь заметил. Второпях схватил с вешалки Иркину, красную. А его, зеленая, осталась там висеть.
Из домика видна блестящая большая лужа. И дождь по ней - тюп-тюп-тюп. Чьи-то шаги зашлепали по воде.
- Эй, ты чего тут оказался? Я тебя из окна узнала. - Светка-Сетка. - Отпустили, что ли? Чего молчишь?
- Не твое собачье дело.
Светка засмеялась. Неужели повернется и уйдет? Нет, осталась. Куртка накинута на плечи, она без шапки, капли в волосах сверкают в свете фонаря. И глаза-рыбки, блестящие, быстрые.
- Эх ты, интернатский. Хочешь баранку?
- Давай.
Ему хотелось сказать: "Застрелись ты со своей баранкой". Но очень уж он проголодался. В интернате сейчас ужин. Они там расселись в столовой. И никого не волнует пустой стул Гоши Нечушкина. Все его ненавидят. А он их тоже ненавидит.
- Где я тебе возьму баранку? Ты мне и так рубль должен, забыл, что ли? А почему домой не идешь? Сбежал из интерната?
- Отпустили. На сколько хочешь.
- Ой, врешь.
- Уйди ты, выдра надоедливая. Настырность твоя… А рубль тебе за меня Стасик отдал. Забыла?
- Напомнил, я и вспомнила. Ладно, пойду.
Хоть бы еще минутку постояла она тут. Ну самую маленькую минуточку. И он сказал:
- Кто тебя держит? Иди, шагай, проваливай.
- И пойду. - Но почему-то не уходила. Все назло делает.
- До чего ты, Светка-Сетка, противная. Ты мне сказала миллион ехидных слов. Ну что ты за человек?
- Я? А я не человек, - пропела она кошачьим голосом, - я девочка. Пусть я не такая красивая, зато обаятельная.
- Кто тебе сказал - плюнь ему в глаза. Наврал, пошутил. "Обаятельная"! С ума сойти. Ты Стасика не видела? Мне он нужен, Стасик.
- А почему ты не можешь сам к нему зайти? Взял бы и зашел. "Здравствуй, Стасик, это я".
- Так ведь бабушка в окно глядит. - Гоша спохватился, что сказал лишнее. А она усмехается. Как объяснить, почему ему нельзя выйти из этого промозглого теремка. Забормотал, как Славка Хватов:
- Пришел, а тут как раз и дома, наверное, не застану. После, сказано.
Славка Хватов делает это гораздо лучше. Не хочется ему отвечать на вопрос - он не молчит, молчание вместо ответа сердит людей, раздражает. А тут не придерешься: человек ответил. А если ты не понял, то сам и виноват. Один раз Галина Александровна спросила: "Слава Хватов, это не ты ли пролил кисель? Там у всех ноги к полу прилипают, в столовой. Не ты?" А Славка тут же ответил: "Вчера как раз были, там дискотека и большие все танцуют". Потом долго смотрел на воспитательницу, вопросительно молчал. Чего же вам еще? Я все сказал.
Галина Александровна как захохочет. Хорошо, что она с юмором. Посмеялась, дала Хватову тряпку, он вымыл пол в столовой - кисель довольно легко отмывается, это не жир.
- Ты не бормочи, хитрый нашелся, - скривилась Светка. - Забрали в колонию твоего друга Стасика. А ты даже не знаешь. Отправили уж давно. Уголовный тип.
- Ты что? Опять? Нет, правда? Стасика?
- Стасика. А ты артист интернатский. Вопросы еще задает. Походил бы со своим Стасиком и сам бы мог свободно там оказаться.
И она ушла.
Дождь кончался, и во дворе сразу появились какие-то девчонки. Но куда им было до Светки-Сетки! Идет, как танцует. Ногу ставит на носочек, а пяткой земли не касается. Летящая Светка-Сетка. За что Гоша ее так ненавидит? Страшила законченная. Руки длинные, ноги тощие.
Как же это со Стасиком-то?
Гоша еще долго сидел бы там. Но вдруг опять появилась уверенность: дома он найдет письмо от мамы. На столе найдет. Или в комоде. Только прочитать письмо, и сразу все станет хорошо. Вся его жизнь станет хорошей, ясной, новой. И он никогда не вернется в интернат. Человек должен жить дома.
Поднялся по лестнице, позвонил в свою дверь. Бабушка сразу открыла:
- Во! Жду, жду. Пешком, что ли, тащился? Воспитательница давно уж мне звонила.
Нисколько не удивилась бабушка, не обрадовалась встрече с единственным внуком.
- Звонит - "ушел". Надо же додуматься - уйти.
В кухне на окне письма не было. Заглянул в комнату. На столе были раскиданы старые темные карты. Бабушка со своей Терентьевной опять гадали: для себя, для сердца, для дома. Они и раньше, когда Гоша жил дома, без конца гадали. Вернется к Маргарите Терентьевне любимый человек или не вернется. И всегда им карты показывали, что вернется совсем скоро. Бабушка раскладывала карты и говорила:
- Ему дорога лежит к тебе, Терентьевна.
А Терентьевна отвечала:
- Не впущу. Дверь даже не отопру.
Бабушка все знала, но обязательно спрашивала:
- Почему же так?
- Перегорело, - жестко отвечала Маргарита Терентьевна.
Бабушка загремела сковородкой:
- Ешь оладьи, Гоша.
Он ел и ждал: вот сейчас она скажет про письмо. Но она не говорила. Неужели она не получила его до сих пор? Ведь прошло так много времени - целая вечность.
- Ешь, ешь. Переночуешь. Завтра поедем назад.
Она была почти трезвая и очень непреклонная. Он глотал горячие оладьи. Пришла Маргарита Терентьевна.
- Гоша пришел? Вот как? - И поставила на стол бидончик.
Бабушка дружит со своей Терентьевной, а Гоша им только мешает.
- Я здесь, между прочим, прописан, - хмуро говорит он и уходит в комнату.
- Ложись, ложись. - Бабушка жалеет его, и поэтому говорит сердито. - Завтра рано вставать. Прописан он - деловой нашелся.
Он быстро постелил и улегся на свой коротенький диван. Так сладко было на нем лежать - знакомая пружина слегка впивалась в спину, подушка была не интернатская, домашняя.
В кухне Терентьевна говорила:
- Не переживай. Ему в интернате лучше. Знаешь, почему? Потому что ты ведешь нетрезвый образ жизни.
- Вот и расстраиваюсь, - вздыхала бабушка и наливала себе в стакан. Булькало, булькало.
- Брось. У него жизнь впереди, а тебе сколько осталось? Еще и не выпить. Твое здоровье. Мы с тобой общаемся. Это необходимо в пожилом возрасте - контакты. Иначе полное одряхление.
Терентьевна нарочно говорила громко, ей хотелось, чтобы Гоша слышал. И он слышал каждое слово. И понимал, что все это вранье и чепуха. Пить - гадость и подлость во всяком возрасте. И пусть Терентьевна не городит чушь в свое оправдание. Раньше Гоша всегда воевал с ними, доказывал, что пить стыдно, тем более женщинам. Тем более старым.
Зазвонил телефон. Бабушка сказала:
- Спит. Надо было смотреть лучше. Вы за это отвечаете. Завтра привезу.
Гоша встал, бесшумно подошел к старому комоду, тихо-тихо выдвинул ящик. Груда бумажек: справки, квитанции, бабушкин паспорт. Пачка фотографий, перетянутых аптечной резинкой. Мама. Она держит на руках ребенка в распашоночке. Это Гоша. Глупый, таращится, открыл беззубый рот. А мама смеется - красивая. Вот какой у меня сынок, вот как я прижимаю его к груди. И никому никогда не отдам. Мой, мой ребенок.
Долго Гоша разглядывает фотографию.
- Гаси свет наконец-то! - Бабушка подала голос из кухни.
- Сейчас!
Положил фотографию на место. И тут рука дернулась, будто наткнулась на горячее. Письмо! Оно лежало в углу ящика. Знакомый конверт - птица чибис с тонким, как шило, клювом. То самое письмо! Как же так? Он отдал его бабушке очень давно. Она обещала написать на конверте адрес и отправить. "Опущу в ящик около аптеки" - так она сказала. А теперь что же? Он тупо, не понимая, разглядывал конверт. Никакого адреса там не было. Письмо не было опущено в почтовый ящик. Оно валялось в комоде. С тех самых пор.
Гоша стоял весь пустой внутри. Надежда ушла, что осталось?
Бабушка вошла в комнату.
- Кому я сказала спать? Нет, кому я сказала? Он молча протянул ей письмо. Она смотрела, стараясь сообразить. Потом стала кричать:
- Не отослала! Да! А куда прикажешь отсылать? Она мне адрес не шлет года три! С места на место летает, кукушка окаянная! Она о тебе и не помнит давно! А ты мне из-за нее последние нервы дерешь! Кончай волынку с письмом этим. Живешь, сыт, и живи спокойно.
Выключила свет и хлопнула дверью. Очень громко она орала, значит, сильно жалела Гошу.
Ох, бабушка, бабушка. А как врала тогда, честно глядела, а все сочинила. "Адрес в белой книжке". Никакого адреса. У нее и книжки-то сроду не было, тем более белой.
Бабушка не слышала, как, уткнувшись в подушку, горько, безутешно плакал ее единственный внук.
А потом он незаметно уснул. Но даже во сне помнил, что ему надо очень рано встать.
Он и проснулся очень рано - в шесть. Было совсем темно, бабушка похрапывала. Гоша быстро оделся, неслышно отпер дверь, выскользнул из квартиры.
Секрет
Директор интерната Андрей Григорьевич кричит в телефон:
- Трубы менять обязательно! И крышу ремонтировать обязательно! И не превращайте меня в завхоза! И не морочьте мне голову! Я педагог, а не хозяйственник! Вам ясно?
Он бросил трубку, свесил голову, как Денис Крысятников, когда играет в "Логику". Только задачки у директора потруднее.
Тут дверь приоткрылась, в кабинет заглянул мальчик в красном свитере.
- Что тебе, Валиков? Я занят, у меня важные дела.
- У меня тоже важное дело, - без смущения отвечает Валиков.
Директор видит серьезность в лице этого первоклассника Валикова. Сейчас начнется: ботинки велики или учебник потерял. С любой чушью лезут к директору. Завхоз, нянька, дворник. Безобразие. Когда они поймут: директор - это директор. Надо дать ему иногда подумать, посидеть спокойно в тишине.
- Ну давай, Валиков, свое серьезное дело.
- Поклянитесь, что никому не скажете!
Валиков прыгнул коленками на стул и приблизил лицо к директору, прямо в самую глубину глаз глядел этот Валиков.
- Да ты что, Валиков? Ты себе даже не представляешь, сколько секретов я храню. - А сам думал: "Надо ему другой свитер выдать. Воротник растянулся, еще двух Валиковых можно всунуть".
Валиков прошептал:
- Я все знаю. Один я, и больше никто. Ни одна живая душа.
- Про что? Говори толком.
- Про те деньги. Я знаю, кто их украл.
Директор вздохнул. Он тоже знал, но ему не хотелось расстраивать Валикова. Он слушал мальчика внимательно.
- Это не Гоша Нечушкин, вот что! - Валиков стукнул кулаком по столу. Тогда директор тоже стукнул кулаком по столу.
- А кто же?
Андрей Григорьевич знал, кого назовет Валиков. Не надо быть очень уж хитроумным, чтобы догадаться.
- Я сам видел! Все просто предполагают, шепчутся. А я шел в столовую как раз и как раз видел!
- Почему же молчал до сих пор? Боялся, что ли?
- Я хотел сразу сказать ей. А потом думаю: чего я буду ей-то говорить? Начнет то да се. Молодая. А теперь я решил сказать, потому что он убежал, а он как раз ни при чем.
- Понятно, - протянул директор. Он действительно разобрался довольно быстро. Молодая - это, конечно, Галина Александровна. - Ну решил сказать - тогда говори. И никого не бойся. Надо же нам разобраться до конца.
- Да не боюсь я никого. Я вообще никого не боюсь никогда. - Валиков сказал это с большим достоинством. Подумал еще и честно добавил: - Только Вовку Климова немного боюсь, очень больно дерется.
- Ах, Климова, значит, все-таки боишься? Потому и молчал?
- Боюсь. Только Климов здесь тоже ни при чем.
Тут директор открыл рот, как Гоша Нечушкин, когда очень удивляется.
- Погоди! Климов ни при чем? Ты уверен, Валиков? Ты хочешь сказать, что Климов не брал денег?
- Не брал! - Валиков опять стукнул кулаком по столу. - А вы, значит, тоже на него думали? Вот видите? Все на него думали. И на Гошу некоторые. А взял-то совсем другой человек!
И Валиков зашептал почти на ухо директору. А директор послушал-послушал. А потом как стукнет кулаком по столу.
- Убить мало! Своими бы руками придушил!
Валиков отпрыгнул. Потом сказал уже громко:
- Я сам видел. Она приехала выпивши. Я побежал Лидку позвать. Обернулся, а она в раздевалке по карманам шарит. Я сам видел!
Валиков замолчал. Андрей Григорьевич повторил грустно:
- Убить мало. И парень из-за этой дряни убежал. И девочку жалко. Ты, Валиков, вот что. Дай честное слово, что никому не скажешь. И Лиде Федоровой никогда в жизни - даже через двадцать лет. Понял?
И Валиков дал честное слово.
Кто стоял у забора?
Гоша сидит в сквере. Редкие снежинки садятся на рукав, на мокрую землю. Скачут воробьи, и на первом снегу остаются их следы: три пальца вперед, один назад. Крошечные коготки.
На вокзале намного теплее, но туда нельзя - слишком много милиционеров. Ты кто? Ты куда? Ты откуда?
И он тащится по улице, втянув голову в капюшон. Руки в карманах. Совсем и не холодно. Если отвернуться от ветра. И не раскисать.
Гоша вспоминает интернат. Как Лида золотистая рассказывала про маму. А Климов - про отца-шофера. Как Денис разливает чай, горячий, крепкий. А еще вспоминает ночную дежурную Валентину Петровну. Как она ругала их за шум в спальне. А попробуй не шуметь, когда страшно. Вспоминает фабрику. В последнее время они делали брелочки для ключей. Когда маленький компас берешь в руку, стрелка начинает бегать, бегать. А потом замирает. Красный конец всегда показывает на север. Как ни крути, как ни верти - стрелочку не обманешь. Только на север. Сегодня четвертый "Б" как раз придет на фабрику. Зоя Викторовна выйдет навстречу, спросит: "А где Гоша?" И Климов с удовольствием ответит: "Он украл деньги и попался, дурачок. Поэтому убежал". А Галина Александровна промолчит, ей теперь за Гошу стыдно. А Зоя Викторовна, как всегда, поведет их в цех. Без него все будет так же.
Незаметно, сам не знает зачем, он приплелся к своей школе. Школа как школа - за каждым окном учатся. И никому нет дела до Гоши Нечушкина. Кончились уроки.
- Эй, ты чего тут бродишь? Девочки, смотрите, это Нечушкин. Он интернатский!
А девочки не глядят, домой торопятся девочки и мальчики. Там их ждет обед - первое, второе, третье. Компот, наверное, на третье. Или кисель.
Светка вертится на одной ноге.
- Я теперь на фигурное катание хожу.
- Ой, спасайся, кто может, - хмуро отозвался Гоша, - тоже фигуристка! Одни кости!
- Стану мастером международного класса. Спорим на рубчик. - И сама звонко расхохоталась.
Он хотел дальше хмуриться, но тоже прыснул. Так они смеялись на всю улицу.
- Ты, наверное, думаешь, что я жадная - все время про деньги, про деньги. Я ни грамма не жадная. Просто мне денег надо много, а родители дают совсем мало, только на завтрак в школе. Они думают, поела и больше ничего не нужно.
- А что нужно?
Он смотрит, как движутся Светкины губы, как глаза-рыбки шустро виляют. Лицо становится ехидным:
- Много чего надо, Нечушкин. Тушь для ресниц надо. Кожаные перчатки. Ленту для волос золотую. Или не надо?
- Перебьешься, - сказал он. - Тоже еще красавица - ленту ей золотую, тушь ей для ресниц. Где они у тебя, ресницы?
- Ясненько. Понимал бы ты хоть что-нибудь, Чушка интернатская. Выкатятся всей оравой и гоняют футбол как бешеные. Больше ни на что на свете ума не хватает…
Он ахнул:
- Светка! А ты откуда знаешь про наш футбол? А? Отвечай-ка! Ну? Говори! - Схватил ее за руку. - Ты зачем у забора стоишь? Это ведь ты стоишь?
Она вырвалась, умчалась. Светочка-Сеточка. Самая противная на свете. Неужели и плакала она? В то давнее утро, лет сто назад, когда он в первый раз уходил в интернат. Плакала громко, кричала: "Гоша, Гоша". Она? Или не она? Разберись теперь. У забора почему-то стоит Светка. И смотрит. Почему?
Убежала. Пустой школьный двор.
"Не уезжай, ты мой голубчик! Печально жить мне без тебя".
Тетя Маша!
Она мела двор, вместе с пылью разлетались легкие снежинки.
Красный платок прикрывает лоб, из-под платка - тяжелые серьги. Смуглое лицо, белые зубы. А глаза черные.
- Тетя Маша! Здравствуйте!
- Гоша! Мальчик со смелыми глазами. - Она рада ему. - Садись в сарайчик, погрейся. Вот тебе котлета, хлеб. Муж сам готовил котлеты, он повар первого класса. А ты отойди, сытый дармоед. - Это она Тишке. Пес еще больше зарос белыми патлами. Вздохнул Тишка совсем по-человечески и дружелюбно положил голову Гоше на ногу.
- Спит, - смеется тетя Маша, - старый стал, все время спит. А верный очень, не отходит от меня. Стираю - он в ванной сидит. Варю - он в кухне сидит. Я верность очень ценю. - Цыганские серьги качнулись, белые зубы сверкнули. - А ты как живешь, Гоша? Что там у тебя, в твоем интернате? Почему не глядишь на меня? Убежал?